Погода не способствовала примирению. После холодной весны на Лондон хлынула жуткая жара. Ранним утром город пробуждался, окутанный жемчужным туманом, который постепенно рассеивался, и в небо день за днем поднималось раскаленное солнце. Девушки приходили на работу в открытых платьях без рукавов, мужчины снимали пиджаки и сидели за своими столами в одних рубашках. Во время ланча парки превращались в один сплошной пикник — распростершись на травке, служилый люд вяло жевал бутерброды; магазины и рестораны натянули полосатые тенты, окна распахивались настежь, едва начинал дуть легкий бриз, о припаркованные машины можно было обжечься, мостовые сверкали и к подошвам липнул плавящийся асфальт.

Жара, словно чудовищная эпидемия, заползала даже в тихие залы и зеленые ниши Галереи Бернстайна. Весь день, с самого утра и до закрытия, не прерывался поток посетителей и перспективных клиентов — трансатлантический сезон начался и деловые люди спешили сделать все свои дела. В конце очередного кошмарного дня, по дороге домой, Роберту захотелось увидеть какое-то новое лицо, кого-то, кто не имеет никакого отношения к миру искусства, выпить бокал холодного вина и поговорить о чем угодно, но только не о Ренессансе, импрессионизме или поп-арте.

На ум сразу же пришла Джейн Маршалл.

Ее маленький дом стоял в узкой улочке — бывшем Конюшенном переулке — между Слоан-сквер и Пимлико-роуд. Роберт свернул туда, потрясся немного по булыжнику, посигналил два раза. В открытом окне над лестницей появилась Джейн. Облокотясь на подоконник, она выглянула посмотреть, кто сигналит; светлые волосы упали ей на лицо.

— Роберт! Я думала, ты еще в Париже.

— До позавчерашнего дня там и был. Не найдется ли у тебя гигантского бокала холодного алкогольного напитка для измученного работяги?

— Конечно, найдется. Минутку! Сейчас я спущусь и открою дверь.

Домик у Джейн был очаровательный, Роберт всегда любовался им. Когда-то, в давние времена, это был коттедж кучера. Крутая узкая лестница вела прямо на второй этаж, где располагались гостиная и кухня, а дальше снова лестница вверх на чердак с покатым потолком, где помещались спальня и ванная. Когда Джейн занялась декорированием интерьеров, места в домике стало не хватать, но Джейн очень остроумно все обыграла: гостиная стала одновременно и рабочей комнатой: тюки тканей, катушки бахромы, подушки и антикварные вещички она так искусно скомпоновала и так изобретательно заполнила ими все свободные углы и простенки, что получилась этакая веселая красочная мозаика.

Джейн была рада его видеть. Утро она провела с ужасно утомительной дамой, которая хотела весь свой дом в Сент-Джонс-Вуд декорировать в кремовом цвете. Как она говорила, в стиле «магнолия». Вслед за «магнолиевой» дамой явилась молодая восходящая театральная звезда, которая требовала чего-то совершенно сногсшибательного для своей новой квартиры.

— Она сидит у меня часами, демонстрирует мне разные картинки, чтобы я поняла, что она имеет в виду. Я пыталась намекнуть, что ей нужен бульдозер, а не дизайнер по интерьерам, но она меня и не слушает. Эти модные девицы никогда не слушают. Тебе виски?

— Самый приятный вопрос, который я услышал за сегодняшний день! — сказал Роберт, рухнув на диван возле открытого окна.

Джейн наполнила два стакана, убедилась, что сигареты и пепельница рядом, затем удобно устроилась напротив него. Она была очень хорошенькая: блондинка, прямые густые пряди огибали подбородок, зеленые глаза, чуть вздернутый носик, нежный, но твердо очерченный рот. У нее был неудачный брак, который распался, оставив шрамы на ее характере, и человек она была не очень терпимый, но прямой, и это нравилось Роберту — освежает, как глоток холодной воды, говорил он. А выглядела она всегда изумительно.

Сейчас он сказал:

— Я ехал к тебе с твердым намерением не обсуждать наши проблемы. Как так случилось, что мы все же заговорили о Бене Литтоне?

— Это я заговорила. Я просто заинтригована. Каждый раз, когда я встречаюсь с Хелен, она нет-нет да и обронит какую-нибудь злую реплику и сразу же замолкает, не хочет ничего объяснять. Она настроена очень враждебно. Это так?

— Только потому, что Бен Литтон в свое время порядком измотал бедного Маркуса.

— Она знает Эмму?

— Не видела с тех пор, как ее в шестилетнем возрасте отправили в Швейцарию.

— Довольно трудно справедливо судить о людях, которых ты не очень хорошо знаешь, — сказала Джейн.

— Это трудно, даже если и хорошо знаешь. Послушай-ка… — Роберт наклонился, чтобы погасить окурок в пепельнице, — давай оставим эту тему и заключим мирное соглашение — больше об этой истории не поминать. Что ты делаешь сегодня вечером?

— Ровным счетом ничего.

— Тогда почему бы нам не поехать поискать какое-нибудь местечко — сад на крыше или террасу — и мирно поужинать вместе?

— Я «за», — сказала Джейн.

— Тогда я позвоню Хелен и скажу, что не приду домой…

— А я пойду приму душ и оденусь, — Джейн поднялась. — Я быстро.

— Можешь и не спешить.

— Чувствуй себя как дома… налей себе еще виски. Сигарет достаточно, где-то тут лежит вечерняя газета, если тебе захочется ее посмотреть.

Джейн поднялась наверх. Роберт слышал, как она ходит там, по натертому полу стучали ее каблучки. Она что-то напевала себе под нос, немного фальшивя. Он поставил бокал, прошел в столовую, с трудом отыскал телефон под куском мебельного ситца и позвонил Хелен, сказал, что не будет ужинать дома. Потом вернулся в гостиную, в третий раз налил себе виски, распустил галстук и снова плюхнулся на диван. Виски немного оживило его, усталость сменилась приятной расслабленностью. Из-под подушки торчала газета, он вытянул ее и увидел, что это не «Ивнинг стандард», а «Сцена».

— Джейн?

— Да?

— Не знал, что ты выписываешь «Сцену».

— А я и не выписываю.

— Но она здесь.

— Да что ты? — Она не очень удивилась. — Должно быть, оставила Дина Барнет. Ну та актрисуля, которой нужен бульдозер.

Роберт машинально развернул газету. «Требуется универсальная танцовщица (классический балет, характерные и народные танцы)». Почему бы им не пригласить еще и «универсальную» певицу, усмехнулся он, — сопрано, меццо-сопрано и контральто в одном лице?

Чудно!

Он открыл репертуарную страницу. В Бирмингеме ставили Шекспира, в Манчестере новая постановка драмы эпохи Реставрации, в Брукфорде премьера новой пьесы…

Брукфорд…

Название города вылетело на него со страницы словно пуля. Роберт выпрямился на диване, аккуратно сложил листок и прочитал всю колонку целиком. «Брукфордский репертуарный театр открывает на этой неделе летний сезон мировой премьерой „Маргаритки на лужайке“ — комедией в трех актах местного драматурга Филлис Джейсон. В этой легкой, но крепко сбитой комедии главную роль Стеллы играет известная актриса Чармиан Воган. Джон Риггар, Софи Лэмбарт и Кристофер Феррис заняты на вторых ролях, но они играют так смешно и темпераментно, что атмосфера веселого напряжения держится до самого конца. В роли невесты очаровательна и естественна Сара Разерфорд. Режиссер Томми Чилдерс создал веселый, динамичный спектакль, а декорации театрального художника Брайана Дейра то и дело награждались аплодисментами восторженных зрителей премьеры».

Кристофер Феррис!

Роберт аккуратно свернул газету, положил ее на диван и взял сигарету. Кристофер Феррис. Он и забыл о Кристофере, но сейчас в череде воспоминаний он снова услышал голос Эммы, в тот первый день, когда угощал ее ланчем у Марчелло.

«А о Кристофере вы знаете? Мы встретились с ним в Париже, совершенно случайно. Сегодня утром он провожал меня в Ле-Бурже».

И вспомнил, как, взглянув на нее, все понял — по ее улыбке, зарумянившимся вдруг щекам и блеску глаз.

И потом, в продуваемой сквозняками мастерской в Порткеррисе, имя Кристофера снова проскользнуло среди других, более важных обсуждаемых ими проблем.

«Сейчас он, должно быть, в Брукфорде, — сказала Эмма. — Репетирует с утра до ночи».