Белые кирпичные стены с вьющимся по ним диким виноградом с уже багряной местами листвой, темные провалы окон, металлическая дверь со стеклянной каплей глазка… Вот то к чему я стремилась. Что не могла променять ни на что. Родной дом и родное, свое солнце.

Уже пребывая в предвкушении встречи с родными, я отстраненно удивилась тому, что одета в свою обычную одежду: джинсы и майку.

– Мама? Папа? – я открыла дверь со смесью страха и надежды.

В коридоре с зеркальной стеной сразу напротив входа было пусто.

"Наверное, они еще не проснулись" – подумала я, – "судя по всему еще раннее утро".

Действительно – за окном сгустились влажные предрассветные сумерки, а курчавые облака едва заметно порозовели с восточной стороны.

– Мама? – я вошла в непривычно пустую жилую часть дома. Ни в спальнях, ни в кабинете никого не было. Только настойчиво и громко тикали настенные часы в виде кота с хвостом-маятником.

Тик-так…

"Может они на мансарде?" – я медленно поднялась по лестнице, превозмогая нахлынувшее дурное предчувствие. К тиканью часов добавилось гулкое биение сердца. Получалась почти музыка…

Тик-тум, так-тум…

…музыка для фильма ужасов.

Ступеньки поскрипывали, вспотевшие ладони прилипали к лакированным дубовым перилам. Царящая в доме тишина казалась мне…звенящей? Нет, скорее жужжащей. Или шелестящей множеством трепещущих крыльев?

Не решаясь пройти дальше я остановилась прислушиваясь к ощущениям. Казалось еще секунда, и я вздрогну от радостных криков домашних: "Ты вернулась!" или "Мы так скучали!". Возможно даже гневного: "Ну и где тебя носило? Мы с отцом чуть не поседели как лунь…".

Я поняла, что не узнаю, что меня ждет, пока не сделаю шаг на встречу будущему.

Но, оказавшись на мансарде, я резко подалась назад, заслоняясь руками от крылатого войска взлетевших мух – крупных с зеленоватым отливом. Они вспорхнули с посиневшего и раздутого трупа. Как же я раньше не почувствовала этого приторно-гнилостного запаха, даже трупной вони?

Сдерживая позывы желудка, я зажала рот руками, пятясь назад к лестнице и мучительно размышляя, откуда в моем доме, мог взяться этот начавший разлагаться кишащий жирными белыми личинками труп.

– Ты вернулась доченька? – голос был искажен до неузнаваемости, но я все равно узнала его.

Отец.

– Дай я тебя обниму…

Труп зашевелился, неуклюже пытаясь подняться. Изъеденные червями веки распахнулись, открывая незрячие глаза. Мертвец повел плечами и вытащил из спины рукоять ножа с успевшей засохнуть бурой кровью, неестественно изогнув при этом руку.

Споткнувшись о первую ступеньку, я кубарем покатилась вниз, не зная на что надеяться – на то чтобы остаться невредимой или умереть. У начала лестницы поняла что жива и кое-как приподнявшись на локтях, поползла к выходу. Через две бесконечно долгие секунды, за которые труп успел подойти к лестнице, вспомнила о том, что могу идти.

Оперившись об стену, заковыляла к выходу из зала, но его перегородила фигура в обрывках одежды с огромным тесаком в руках. Тетя Таня…

Лицо женщины было лишено губ и век. На желтых обломках зубов запеклась кровь.

– Дай я тебя поцелую… – прохрипела она, занося руку для удара.

– Черта лысого целуй! – я схватила торшер, за ножку вырывая из розетки шнур, и со всей силы пырнула им тетю. Она сложилась пополам с все также занесенной рукой.

Будто испорченная пластинка заладила:

– Поцелую, поцелую… мою девочку поцелую.

Я прошмыгнула мимо нее, так как мертвец с мансарды уже преодолел все ступени. Запнувшись о ковер, ушла в кувырок, что и спасло меня от разрезавшего воздух тесака брошенного мертвой, но от того не менее меткой рукой. Лезвие со свистом пронеслось в опасной близости от виска и со звонким "трень" встряло в дверную лутку.

Вытащив нож, я бросилась к выходу. Только каким-то шестым чутьем уворачиваясь от пущенных вослед предметов мебели.

Оказавшись на улице, я жадно глотнула воздух и, распахнув ворота, выбежала на улицу. Только там меня поджидал не менее неприятный сюрприз – полуразложившиеся люди остервенело рвущие друг друга зубами и ногтями…

Я обернулась, глядя, как из дома медленно выползают тетя и отец. Это ловушка: с одной стороны соседи, с другой не менее агрессивные родственники. Сжав рукоять ножа, я приготовилась сражаться до последнего, собираясь дорого продать жизнь.

Осматривая двор в поисках возможного убежища, я увидела слабое, затухающее сияние как раз в том месте, где меня выбросило Зеркало. А что если?.. В конце концов, это мой последний шанс.

Один из бывших "соседей", а теперь гниющих трупов повернул в мою сторону голову, что заметно добавило мне решительности.

– Разойдись! – с этим воплем я ринулась к сиянию, размахивая ножом, чувствуя, как кончается воздух в легких…

Пролетев в нескольких сантиметрах от потянувшихся следом рук, я буквально влетела в начавший искрить портал.

На этот раз не было дымки: сразу приземление на холодный каменный пол залы, где располагалось Зеркало. Начавшие уходить друзья повернулись на звук, да так и остались стоять с раскрытыми ртами и удивленно округлившимися глазами.

– Я вернулась, – только и сказала я, воткнув нож в просунувшуюся из зеркальной глади руку.

Только осознав, что вернулась в чужой, но в чем-то уже привычный мир я позволила себе расслабиться, и обессилено распластаться на полу. Так всегда было – я молниеносно реагировала на опасности, выбирая правильные решения, но потом, теряла всякую способность думать и двигаться.

Впервые за последний месяц девять Судей собрались в полном составе. Отзвучали последние слова приговора, замолкли крики осужденного, и Восьмой судья сбросил скрывающий лицо капюшон. Вряд ли кто-то сможет угрожать безопасности вершителей судеб, но рисковать все же не стоит. Эти никчемные людишки так злопамятны и назойливы, что могут омрачить размеренное течение жизни.

Пламя факела озарило бесстрастное лицо судьи желтым светом, отчего черные глаза казались запавшими, а черты и без того узкого и хищного лица – зловещими. Черная мантия только подчеркивала бледность этого равнодушного лица, будто замершего в безвременье.

Но Восьмой был вовсе не так холоден и отстранен, каким хотел казаться. Свободное время он посвящал жестоким на грани смерти играм и оргиям, переходящим в повальные резню. И все это с легкой улыбкой на тонких губах… улыбкой мраморного изваяния, в котором нет ни капли сочувствия или сомнения.

Сейчас он задумчиво смотрел на зеркальную поверхность всевидящего ока, просматривая одному ему известные события. Судьи начали расходиться, и когда в круглом зале остался только Алекс Восьмой нарушил молчание.

– А та девчонка все же дошла до зеркала.

– Что? – Алекс уже собиравшийся выйти повернулся к Восьмому.

Мари? Жива? Сумела выжить после встречи с его гарпией?.. Невероятно!

– Я говорю: она дошла до Зеркала, – терпеливо повторил Ирн.

– И вернулась в свой мир? – как можно более равнодушно спросил Алекс, желая ничем не выдать своей радости. Он подозревал, что Ирн и его приспешники так просто не отступятся, пока не выживут его из Альянса и используют для этого наименьший промах, ничтожнейшую ошибку. Каких усилий стоило ему не показать свои чувства к Мари. В противном случае Ирн не преминул бы обратить их против них.

– Нет, – явно смакуя реакцию Алекса, ответил Восьмой. – Я отправил ее назад. А прежде показал маленькую иллюзию.

– Но это же не по закону! – возмутился Алекс.

– Закон – это мы. А я как старший вправе не обсуждать свои решения с остальными, – по тонким губам Судьи зазмеились кривая улыбка. – Признайся Алекс, у тебя никогда не хватит смелости выступить против меня. В противном случае ты бы уже был на моем месте.

– Ты судишь всех по себе, – покачал голой Шестой. – До недавних пор я не подозревал, какая ты скотина.