Самым тягостным во всем этом было то, что он не мог узнать ее! Он пытался вспомнить образ той, которую встретил голубой ночью, их поцелуи. Может быть, эта девушка с вплетенными в гладкие золотистые волосы ракушками, такого послушного вида, которая смотрит сейчас на гладь воды, и есть Анна? А может быть, эта бледная, неземного вида, которая отворачивается? Или эта малышка с рыжими волосами? При свете луны ее волосы могли показаться ему серебристыми. Самое благоразумное сейчас — не рисковать, и Жильбер старался держаться все время рядом с королем. При виде величественного, благородного Жильбера дамы пришли в восторг.

Обычай требовал, чтобы гостям преподнесли посыпанные сахаром лимоны и розовую воду. Некто, менее рассеянный, чем господин Д'Эст, заметил бы, как чья-то дрожащая рука быстро положила возле его кубка веточку плюща, а также цветок индийского жасмина, что на утонченном языке придворного этикета означает: «Твой образ находится в моем сердце» и «Моя любовь к тебе умрет вместе со мной».

Громко смеясь, король Сиона добавил веточку жимолости, которая символизирует «узы крепкой дружбы и любви». Он очень радовался этому союзу, так как ему нужно было устроить судьбу своих двадцати двух дочерей, да и его королевство требовало установления союзов, ибо находилось на перепутье всех ветров и соприкасалось с пустынями.

— Празднества будут великолепными, — сказал он громко, чтобы его слышали все придворные. — Мы устроим пиры и турниры. Оммаяд Дамасский заключил перемирие, и в поединках будут участвовать несколько эмиров. Я боялся, что это вызовет несогласие со стороны наших братьев Святого Храма, но ничего подобного. Великий Магистр шлет мне поздравления, по этому случаю он представит мне своего прибывшего из Феранции племянника.

— По какому случаю, Ваше Величество? — спросил рассеянно Жильбер.

— Ну как же, — ответил, улыбаясь, Ги, — по случаю вашей свадьбы, мой зять! Она намечена на конец пасхальной недели.

Спустя час после прихода принца Триполи в беседках стало невыносимо жарко, и принцессы удалились принять ванну. У некоторых из них, в возрасте, не было другого будущего, кроме посоха настоятельницы аббатства в монастыре на горе Кармель; другие еще смутно надеялись, что их украдут какие-нибудь эмиры. У некоторых, с кислым видом еще незрелого плода, голова гудела от разного рода мечтаний: Дест был достаточно красив, чтобы дать пищу для этого. Все завидовали Анне, которую считали вздорной, чопорной, вялой и непривлекательной.

С покорным и мягким характером, эта принцесса была в том возрасте, когда девушки любят любовь, а не любовника. Она испытывала влечение к Жильберу, потому что даже ночью чувствовала теплоту взгляда возлюбленного, и все розы передавали вкус его уст. Чтобы вывести Анну из состояния мечтательности, ее сестрам нужно было устроить невообразимый шум. Сидя на краю бассейна или позволяя рабыням красить свои волосы хной, эти дамы не чувствовали стеснения; старшая, Светлейшая Бердильда, которую ее характер и красные локоны обрекли на безбрачие, заявила:

— К невинным девушкам судьба щедра!

Но Жасинта, у которой было смуглое лицо и разного цвета глаза, следствие некоей распущенности в семейных делах, визжала, что свадьба является «очень уж рискованной».

— Конечно, — добавила она, — об этом говорит весь город. Я знаю это от моей кормилицы Гайде, которая узнала от своего торговца апельсинами, а тот узнал от караванщика, и не простого погонщика верблюдов, а владельца каравана, состоящего на службе Святого Храма. Так вот, один оруженосец сопровождал ночью в святой четверг рыцаря Ордена, находившегося в дозоре: и они видели…

— И что же они увидели? — спросила заинтересованно девятилетняя принцесса Соризмонда, страдающая ненасытным любопытством.

— Что-то, что такой блохе, как ты, не следовало бы знать, — отрезала с высокомерным видом принцесса Корналина. Ей было девятнадцать лет, она сладострастно потягивалась под своими иссиня-черными волосами.

— Продолжай Маго, я слушаю тебя, в то время как другие… — Глаза Жасинты закатились от наслаждения: она попала в центр внимания гинекеи.

— Они видели, — прошептала та, — совсем нагую девушку, стоящую в облаке огня!

— Совершенно голую? — запищала Бертильда. — У которой на теле было лишь надетое на лодыжку кольцо с хризопразами?

— Она вышла из камина какого-то еврея, — подтвердила возбужденная Жасинта. — Этот Сафарус изготовляет божественным способом розовые румяна, я делаю покупки у него, но это чернокнижник. И принц Жильбер взял это безбожное существо на руки… на руки… на руки…

Она заикалась так, что в конце концов привлекла к себе внимание Анны, вышедшей из своего сонного состояния.

— Жильбер! — произнесла она. — Вы ведь точно сказали: Жильбер? Это невозможно, он мой жених.

В ответ послышались глухие раскаты смеха, в котором хорошо различалось икание принцессы с разноцветными глазами.

— Ненадолго! — сказала она. — Если судить по отсутствию у него сегодня настроения… Да и разве он уверен уже, что узнал тебя? Хорош жених, который прогуливается с огненным призраком!

Анна подскочила к Жасинте и дала ей пощечину. Дочь рано умершей фламандской королевы, пятнадцатая принцесса была странной и туго соображала, вялость у нее сочеталась с ужасными приступами гнева, во время которых она теряла контроль над собой. Эту ее особенность приписывали тому, что она была зачата в момент опьянения родителей ячменным пивом. Пощечина была сильной, Жасинта упала и завопила. Другие принцессы приняли сторону кто Анны, кто ее противницы. Соризмонда, взобравшись на сардониксовую пальму, исподтишка дергала Светлейшую Бертильду за волосы; принцессы Корналина и Маго вцепились друг в друга, а Анна закричала:

— Это дьявол! Он спит с дьяволом!

Все стало неописуемым с этого мгновения: попугаи заливались в клетках, персидские кошки царапали перламутровые и коричневые стулья, обезьяны усаживались верхом на газелей и борзых. Шум дошел до личных апартаментов королевы. Глухим ревом выразили свой гнев львы. Поэтому вынуждены были вмешаться евнухи и гладиаторы.

Когда в гинекее восстановился относительный порядок, Анна все еще глухо стонала, лежа на краю бассейна; у Жасинты был подбит глаз, а что касается Бертильды, то жестокость маленькой сестренки выдала ее тайну: она носила парик. Стоя с голым черепом, она кусала губы, вид у нее был ужасный. Оскорбления такого рода считаются серьезными в гареме: о них помнят во многих поколениях.

Ночью две прикрытые вуалями тени вышли из дворца и направились к крепостным стенам, где жила чернокнижница. Та, взяв жабу и обвернув ее красной сутаной, надела на нее корону и нарекла «Жильбером». Дамы стали колоть ее длинными иголками, затем, тщательно перемешав кровь и сердце жабы с воском, они изготовили фигурку, которую медленно растопили в огне костра. Но, наверное, они боролись с кем-то более могучим, чем они сами, так как получили ответный удар и были как в лихорадке. В долине Иозафата прокаженные преследовали их, закидывая камнями. Они возвратились утром, охваченные ужасом, и тут же слегли.

Когда королю Ги сообщили об этом, он позвал своего карлика Зейнеддина (как и все государи, он не доверял своим советникам и, чтобы получить достоверные сведения о происходящем, прибегал к помощи этого выродка, злого и чрезвычайно хитрого). Этот карлик проделал в обивке стен отверстия и стал свидетелем драки между принцессами. Он обо всем сообщил королю, передал все жесты и слова. И король опечалился, так как он был добрым отцом.

— Кажется, — заключил он, — весна действует на этих дам. Бертильда хорошо сделала бы, если бы уединилась на горе Кармель. А я потороплю свадьбу Анны. Но что это за история девушки — воплощения Огня, которая доставляет столько неприятностей?

Вдруг раздались звуки труб и дудок: на площадь выезжал отряд рыцарей. Этот шум возвещал о приезде гостя, почти такого же грозного, как голод или нашествие врагов, — Гуго Монферратского! Король в отчаянии заметался. Карлик побежал за скипетром и державой. Затем взобрался на сундук, надел тиару на голову своего повелителя и вцепился в краешек его плаща. Ги де Лузиньян быстрым шагом прошел в тронный зал, где благодаря атрибутам королевской власти и витражам чувствовал себя лучше, готовым к нападению и защите.