Глава десятая

НЕВОЛЬНИЧИЙ РЫНОК

По случаю переезда королевского двора в Рио-де-Жанейро в гавани было большое оживление.

Едва «Камчатка» вошла в гавань, как к борту ее подошли сразу две шлюпки с португальскими офицерами, которые явились узнать, что за корабль вошел в их порт, откуда и зачем идет. Один из офицеров был адъютантом короля.

А вечером прибыл на фрегат русский генеральный консул в Рио-де-Жанейро Григорий Иванович Лангсдорф, человек, не чуждый мореплаванию и даже участвовавший в какой-то экспедиции.

Через несколько часов король снова прислал своего адъютанта с объявлением, что он рад видеть у себя военное судно русского императора, столь много им уважаемого. Король справлялся, не нужно ли русскому капитану чего-либо, и велел оказывать ему всяческое пособие.

Головнин с поклоном отвечал:

— Передайте его величеству, что мы весьма благодарны ему, но ни в чем не нуждаемся.

Пока на шлюпе шел мелкий ремонт, решено было осмотреть город. Лангсдорф вызвался служить гидом. Узнав от него, что в Сан-Себастиане есть невольничий рынок, Василий Михайлович решил прежде всего посетить эту часть города.

— Моим молодым офицерам будет поучительно видеть сие, — сказал он Лангсдорфу. — В молодости все впечатления острее, остаются надолго в памяти и могут пригодиться в жизни.

Невольничий рынок помещался на длинной улице. Здесь почти в каждом доме в нижнем этаже помещались лавки, в которых торговали неграми. Черные люди сидели здесь молчаливые и грустные на длинных скамьях вдоль стен и покорно ждали, когда их купят и куда-то погонят.

Когда путешественники вошли в одну из таких лавок, маленький португалец в широкой соломенной шляпе, пестро одетый, вертелся вокруг огромного голого негра, который стоял, понурив голову и покорно опустив большие, сильные руки.

Португалец, волнуясь, видимо, в предвкушении столь ценной покупки, продолжал вертеться вокруг негра, как юла, ощупывая его со всех сторон, пробуя его руки и ноги, целы ли ребра и не хромает ли он, лотом вскочил на лавку, велел негру подойти поближе и открыть рот, внимательно осмотрел его зубы и даже залез в рот пальцами.

Эта сцена произвела на всех русских отвратительное впечатление. Лица их побледнели, брови насупились, глаза опустились...

— Тяжело на это смотреть, — сказал Феопемпт Лутковский. — Давайте уйдем отсюда, Василий Михайлович.

— А что?

— У меня на сего португальца крепко чешутся руки.

— Ты еще много узришь в жизни такого, на что будут чесаться руки, — отвечал Головнин. — И не здесь только... Помни о собственном отечестве. И никогда не забывай того, что видел. Близок срок конца сего зла и здесь, и у нас, и на всей земле!.. Сказывают, что в испанских владениях уже появилось немало инсургентов, среди коих находятся и негры.

Проехав по главным улицам в экипажах, путешественники возвратились на шлюп.

Здесь русских офицеров ждало приглашение короля посетить его дворец.

По этому поводу Василий Михайлович сказал с улыбкой Филатову:

Сколь любезны стали короли к нам, русским, на всей земле после наполеоновской кампании! Мы с тобой на «Диане» того не чувствовали.

— Не чувствовали, Василий Михайлович, — отвечал Филатов.

И оба весело рассмеялись.

Глава одиннадцатая

МЫС ГОРН ДОЛЖЕН БЫТЬ ПРОЙДЕН!

В половине ноября фрегат «Камчатка» вышел из Рио-де-Жанейро и взял курс к югу, вдоль берегов Бразилии.

Судно несло все паруса, делая при крепком ветре семь-восемь миль в час. Головнин старался пройти устье Ла-Платы в расстоянии примерно двухсот миль от берега, чтобы избежать сильного течения этой реки.

Для моряков «Камчатки», проходивших не в первый раз в этих местах, картина была знакома: вода в океане посветлела и замутилась, на поверхности ее плавало много камыша, древесных стволов и целых деревьев с ветвями и листьями. Волнение было толчеей.

Тишка, которого теперь все величали Тихоном Герасимовичем, стоя на юте, пояснял новичкам, впервые попавшим в эти места:

— Тут, братцы, не океан, не река, а так, бо-знать что... В прошлый раз, как шли мы на «Диане», налетели об это самое место, — он даже указал пальцем куда-то, — на огромадный ствол. Тут бы нам и был каюк, но только Василий Михайлович заметили и отвернули в самый раз. С ним ничего не бойся.

По мере того как «Камчатка» шла к югу, в воздухе делалось все свежее, и на широте 38° термометр Реомюра показывал всего только 16 градусов тепла.

И на этот раз молодые матросы, в том числе и новый друг Тишки, Кирюша Константинов, недоумевали, почему это так получается: идут на полдень, а с каждым днем делается все холоднее. Но Тишка, сам когда-то удивлявшийся этому, теперь разъяснял:

— Это, слышь, оттого, что на Земле с обоих концов лед, от него и холодно.

Восьмого декабря произошло любопытное атмосферное явление, на которое Головнин не преминул обратить внимание молодых офицеров, стремясь возбудить их любознательность.

Далеко за полночь со стороны ветра по горизонту показались тучи, в которых почти безостановочно полыхали зарницы. С рассветом тучи приблизились, и стал слышен гром. На палубу шлепались редкие, тяжелые капли дождя.

Головнин, стоявший на вахтенной скамье, как всегда в неспокойную погоду, заметил, что в то время, как гремел гром, порывы ветра приносили тепло. Подозвав к себе Феопемпта Лутковского, он спросил его:

— Ты ничего не чувствуешь?

— Ничего, — откровенно признался тот.

— А когда гремит гром, то тепла в воздухе ты не ощущаешь?

— Словно бы нет, — отвечал гардемарин.

— А ну-ка, погляди на термометр.

Головнин не ошибся: термометр, висевший на палубе, при первом же порыве ветра поднялся с 13 до 16 градусов.

Василий Михайлович приказал занести этот случай в вахтенный журнал.

С рассветом показалось много нырявших и плававших около фрегата пингвинов. Одни из них долго следовал за кораблем, непрерывно нырял и пищал, как утенок.

«Жрать просит», — решил Тишка, ходивший в свое время за птицей вместе с матерью Степанидой и потому знавший птичьи повадки. Но пингвин даже не посмотрел на брошенную ему Тишкой корку черного хлеба и продолжал пищать. Очевидно, его просто забавляла гонка за кораблем.

— Некоторые мореходцы считают, — сказал молодым офицерам по этому поводу Головнин, — что появление птиц говорит о близости земли. Но сие неверно: до ближайшего из Фальклендских островов, широту коих мы сейчас проходим, не менее ста миль.

Между тем становилось все холоднее. Все больше встречалось китов. Появились бесчисленные стаи альбатросов и множество касаток.

«Камчатка» взяла курс на запад и стала обходить мыс Горн.

Головнин созвал у себя в каюте офицеров и обратился к ним с такими словами:

— Переход сей опасен, а иной раз и вовсе невозможен. Об этом много писано в книгах, кои вы все читали. В прошлое свое плавание я должен был возвратиться с полпути и взять курс на мыс Доброй Надежды. То хорошо помнят те, кто вместе со мною шел на «Диане». Но тогда у нас было судно, переделанное из лесовозной баржи, и провизии свежей почти не было. А сейчас фрегат у нас новый, построенный крепко, из дуба, и на борту имеется несколько живых быков; немало презервов и свежей зелени. Равнять наш переход на «Диане» с теперешним не пристало. С таким кораблем, как наш, мы должны обойти мыс Горн — и мы его обойдем!

В один из этих дней, убирая кресло, в котором обычно сидя спал Головнин, Тишка, по своему обыкновению, начал что-то бурчать себе под нос.

— Ты чего там ворчишь? — спросил его Головнин.

— А то я ворчу, что Скородум всем матросам говорит: как в те поры не прошли на «Диане» этого носа, так и теперь, слышь, не пройдем. Снова, говорит, пойдем на Добрую Надежду, а там, гляди, опять англичане посадят нас в бутылку. Вот он чего баит, вредный такой!