В распахнутую дверь влетела возвышенно-яростная мелодия военного марша. Казалось, духовой оркестр играл прямо за стеной.

Вбежала Пашковская.

— Товарищи! В город со всех сторон вступают войска, С развернутыми знаменами. Под музыку духовых оркестров. Что же это такое? С кем они собираются воевать? С собственным народом?

— Спокойно, без паники, — Феликс вышел из-за стола и направился к баррикаде. Рабочие поворачивали к ному головы из-за укрытий, ждали. Следом вышел Ротштадт. — До сих пор мы успешно отбивались без особых потерь, но теперь положение может измениться. В город вошли свежие полки. Предстоит неравное сражение с хорошо обученным военному искусству войском. Его исход никто не может предсказать. Я лично верю в одно: что бы ни случилось сейчас, умрем ли мы или останемся живы в эти дни… в конечном счете… мы победим! Выбирайте, товарищи! Семейные могут с чистой совестью уйти по домам. Вы сделали все, что могли сделать. Здесь же останутся те, кто намерен сражаться, пока будут силы держать в руках оружие.

Он отошел под арку дома. Через несколько минут рядом появилась Кошутская.

— Ну что? — спросил Кон. — Ушел кто-нибудь?

— Никто. Все остались на своих местах.

И как раз в это время неподалеку, должно быть в предместье, ударила пушка, за ней другая, третья… Потом загремели винтовочные залпы.

Оборонять баррикады от регулярных войск, вооруженных пушками и винтовками, одними револьверами и самодельными бомбами — дело безнадежное. К тому же вскоре появился связной, сообщивший о том, что кончаются все собранные накануне жестянки и банки, употребляемые в качестве оболочек для бомб. Феликс направил дружинников для захвата заводских цехов. Вскоре там начали резать трубы и начинять их взрывчаткой.

А через полчаса Феликс Кон, Ян Стружецкий и прибывшие из Варшавского комитета Буйно, Рудницкий, К-венский, Лапиньский, Цишевский сделали несколько отчаянных попыток склонить на сторону восставших солдат. Кое-где удалось распропагандировать охрану военных складов: оружие немедленно передали защитникам баррикад. К концу дня у дружинников появились и винтовки и патроны к ним. Теперь можно было организовать более стойкую оборону рабочих предместий.

Пришлось посчитать и первые потери. Солдаты и казаки арестовали несколько десятков дружинников, которые всякий раз оказывали жестокое сопротивление, убивая и раня в перестрелке солдат, казаков и полицейских. Всем им грозила смертная казнь, и она, конечно, свершится, если не удастся организовать побег. Но в суматохе только об этом думать было нельзя.

На следующий день начался планомерный, неторопливый обстрел баррикад. С часу на час можно было ждать решительного штурма.

Но войска, судя по всему, со штурмом не спешили; видимо, подготовка велась очень тщательно. И боевые дружины не теряли это время даром: надо было как следует укрепиться. И действительно, когда начались атаки, все они одна за другой были отбиты.

На третью ночь, расстреляв все патроны, израсходовав все бомбы, оставшиеся в живых дружинники рассеялись по своим районам, скрывшись в подполье…

С горечью и досадой Феликс думал в эти дни о боевой организации своей партии, возглавляемой Пилсудским. Она, по сути дела, осталась в стороне, бросив восставших рабочих на произвол судьбы.

Размышляя о причинах неудач вооруженного выступления рабочих в январе, Феликс Кон выделил две из них как наиболее существенные: отсутствие взаимодействия с войсками, выступившими на стороне правительственной власти, и бездеятельность правого руководства ППС, находившегося под влиянием Пилсудского: Енджеевский, Йодко сделали вид, что ничего особенного не произошло. Даже Александр Дембский и Бронислав Славиньский оказались в числе ближайших соратников Зюка[4] и не посмели без его одобрения сделать и шага…

Представители левого крыла — Феликс Закс, Ян Стружецкий, Максимилиан Хорвиц — были в меньшинстве и не смогли заметно повлиять на Центральный рабочий комитет.

Надо было, думал Кон, немедленно решать две задачи: налаживать связь с полками, расквартированными в Варшаве, и добиваться смены партийного руководства.

VII съезд ППС был созван по инициативе молодых варшавских активистов, поддерживающих Кона в его борьбе с правым руководством партии. В состав нового Центрального рабочего комитета вошло песколько левых деятелей: Феликс Закс, Ян Руткович, Максимилиан Хорвиц, Адам Буйно.

Но остался в ЦРК и Пилсудский, хотя его сторонники были в меньшинстве. Теперь в предвидении ближайших революционных схваток необходимо было наладить контакт с гарнизоном, чтобы иметь в нем союзника или хотя бы нейтрализовать его действия.

Феликс Кон понимал все трудности на этом пути. Буйно, которому ЦРК поручил руководить работой среди военных, пошел по неверному пути. Вместо агитационной работы в солдатских массах он сблизился с эсеровски настроенным офицерством и, по существу, стал действовать их методами.

Излагая эти соображения на заседании ЦРК, Феликс знал, что именно ему и поручат налаживать связь с войсками. Так и получилось.

— Ты, Болеслав, — сказали ему, — хорошо знаешь русский, кому как не тебе идти разговаривать с русскими солдатами. Правда, в Варшаве сейчас есть части, сформированные из татар, но татарского языка все равно никто из нас не знает.

На заседании редколлегии газеты «Ежедневный курьер», редактировать которую ЦРК поручил Феликсу, он предложил начать выпуск «Солдатского листка». Людвик Кшивицкий не удержался, чтобы не сострить:

— Листок? А почему бы и не листок? Идея насколько превосходная, настолько и невыполнимая. Чем мы будем его заполнять? Кто из нас хоть что-нибудь соображает по части солдатских интересов?

— Солдат — это простой русский крестьянин, — сказал Кон. — А судьба русского крестьянина ничем не лучше судьбы крестьянина-поляка. Солдатам надо писать о нужде и безысходности крестьянской жизни. Это им ближе всего и понятнее.

— Великолепно! — воскликнул Познер. — Но каким образом мы будем распространять листок? Ведь не пойдем же мы с ним по казармам?

— Не пойдем! Но рядом с казармами откроем продуктовые и мелочные лавки. Солдаты повалят за покупками, а мы вместо оберточной бумаги пустим «Солдатский листок»…

Неширокая квадратная площадь перед двухэтажным из красного кирпича зданием всегда полна колготящимся народом. В пестрой толпе густо белели околыши фуражек, пузырились на ветру гимнастерки: солдаты то и дело входили в широко распахнутые двустворчатые двери лавки. За прилавком русоволосая красавица бойко подавала мыло, спички, нитки, сапожную ваксу, одеколон…

В другом отделе можно было купить орехи, конфеты, печенъе, чай, халы, шоколад, лимонад, вишневку Бачевского…

Благообразный господин с черной подстриженной бородой долго и заинтересованно рассматривал витрину; потом, войдя в помещение, обвел прищуренными синими глазами полки, заваленные всевозможным товаром, и, кинув многозначительный взгляд на хозяйку, ушел. Видно, что ему понравились и хозяйка лавки, и оживленная распродажа, хотя, надо полагать, и не приносящая заметных барышей.

Шагов за двести от площади из-за угла на не спеша идущего господина надвинулся солдатский патруль. Молоденький круглолицый прапорщик с тонкими черными усиками коротко приказал:

— Обыскать!

Пока унтер-офицер и два солдата первого года службы выворачивали у подозрительного господина карманы, прапорщик загляделся на проходившую гимназистку со смуглыми щеками и невольно сделал несколько шагов вперед. Между тем плешивый унтер вытащил из кармана задержанного три экземпляра «Солдатского листка», так хорошо ему знакомого по коллективным чтениям перед отбоем, и, оглянувшись на глазеющего вслед гимназистке прапорщика, сказал тихо:

— А-а, это нам! — И, сунув листки за голенище, строго зыркнул на солдат-первогодков и зашептал: — Идите с богом, господин хороший! А мы за ваше здоровье при случае пропустим по чарочке.