- «Правильно, Гай, хватит жалеть тех, кто готовит тебе погибель. Думай только о себе и о своих удовольствиях. Все остальное еще ничтожней, чем толпа льстецов, пытающихся перехитрить тебя. О Гай, не доверяй людям, которые слишком быстро подчиняются твоей воле. Почитать прицепса способны лишь те, кто его боится. Чем больше будет казненных, тем сильнее полюбят тебя оставшиеся».

Затаив дыхание, бледные сенаторы молча переглядывались.

- Вам известно, как я вас презираю, - произнес Калигула прежним свирепым тоном, - и за кого вас держу. Не надейтесь, что, прикидываясь безропотными овечками, вы сможете плести паутину заговоров против меня. С самого высочайшего повеления отныне вступают в силу закон о тысячах бдительных сыщиков, которые будут следить за каждым вашим шагом. И знайте, что в один прекрасный день они сорвут с ваших лиц эти жалкие маски!

- Но мы не враги.

- Ради тебя мы готовы на все, - закричали самые малодушные из присутствовавших.

- Ладно, ладно, хватит об этом, - махнул рукой Калигула. - Неважно, что меня ненавидят - лишь бы боялись!

Помолчав, он добавил:

- Ну, теперь поговорим о судебных делах. Преторы, вам слово.

К нему подошли преторы, и старший из них кратко рассказал о всех гражданских делах, разбиравшихся за последние восемь дней.

- Хорошо, хорошо, - перебил Калигула, - что с уголовными делами?

- Ничего, божественный Цезарь, ведь ты оставил за собой исключительное право рассматривать их.

- Да, да, это верно. Дайте мне список всех, кто содержится под стражей.

Ему тотчас подали длинный перечень узников тюрьмы Мамертин, обвинявшихся в кражах, поджогах, разбоях, убийствах, святотатстве и колдовстве.

- Во имя Геркулеса! - воскликнул Калигула, - а в это время палачи даром едят свой хлеб, точно для них нет работы!

Внимательно изучив весь список, он спокойно сказал:

- Первых двадцать распять на кресте, а тридцать следующих - повесить.

И, обмакнув перо в чернильницу, поставил свою подпись между пятидесятым и пятьдесят первым именем.

- Но… как же? Без суда, без дознания. Не выслушав свидетелей, - хотел было протестовать старший городской претор, но Калигула высокомерно отрезал:

- К чему ваши бесполезные формальности, когда суд вершу я? Или ты знаешь приговор более справедливый, чем тот, который выносит Цезарь?

Оглядев с головы до ног потупившегося претора, Калигула добавил:

- Запомни: суд должен действовать без промедления. Разрешаю брать пример с меня.

Сенаторы тотчас стали расхваливать проницательность и мудрость Цезаря. Он же, не обращая на них внимания, повернулся к эдилам и приказал:

- Пусть говорят эдилы.

Названные магистраты выступили вперед и старший из них церемонно начал:

- Эдилы удручены необходимостью сообщить безрадостное известие божественному величайшему императору Гаю Цезарю Августу.

- О! Во имя богини Друзиллы, ты мне нравишься! - перебив эдила, воскликнул Калигула. - Браво! Ты справедливо назвал меня Величайшим: это правда, как и то, что мои предшественники не заслужили подобного титула. Да, в мире есть только два величайших бога: Зевс, царящий на небе, и я, правящий на земле. Отныне приказываю именовать меня только так! Да! [II]

Удовлетворенно хмыкнув, он вновь повернулся к сановнику и спросил:

- Кажется, ты говорил о каком-то печальном известии?…

- Увы, величайший Август, - ответил эдил. - Ужасный мор напал на домашних животных: гибнут свиньи и овцы, уже начинает не хватать мяса.

- Ну и что? В чем же дело? Если у плебеев нет мяса, то пусть едят хлеб и сено.

- Да, но нельзя же кормить хлебом и сеном животных, находящихся в клетках цирка. Придется их убить.

- Убить животных? Этих чудесных львиц и пантер? Ты с ума сошел!

- Корм очень подорожал, общественная казна уже не может содержать их.

- И это все, что вас огорчает? - удивился император и недоумевающе пожал плечами. - Я здесь не вижу никаких причин для беспокойства. У нас ведь еще есть сотни заключенных, не считая тех, кого я уже приказал казнить. Пусть они заменят бедным зверям их обычную пищу! [III]

Выдержав паузу, он изрек назидательным тоном:

- Мои казначеи должны экономить общественные деньги.

Дав еще несколько указаний такого же рода, он вскоре оставил государственные дела и вышел на форум, по дороге рассказывая консулам о постройке нового дворца, который должен был протянуться через Палатин, от дворца Тиберия до Форума, причем храм Кастора и Поллукса должен был служить входом в будущие грандиозные хоромы.

- Не могу же я, олицетворяющий все величие Римской империи, - сокрушался он, - ютиться в нищенских домах Августа и Тиберия?

В ответ на эти слова Ноний Аспренат почтительно заметил, что дом Августа был хотя и скромен, но изящен, а дворец Тиберия слыл еще и самым большим зданием в городе.

- Говорю тебе, это не дворцы, а лачуги! Риму нужен дворец, достойный славы и величия моей империи. Рассуждая в том же духе, Калигула вернулся в дом Тиберия, где его ждало неожиданное и печальное известие.

У Друзиллы была лихорадка. Узнав об этом, тиран побледнел. Опрометью бросившись в комнату императрицы, он скомандовал на бегу:

- Карикла! Живо!

- Он уже возле нее! - догнал его ответ.

В покоях сестры Калигула застал врача, сидевшего в углу комнаты и тихо разговаривавшего с рабыней-прислужницей. Друзилла неподвижно лежала в постели, сухие, бескровные губы изредка испускали слабый стон. На цыпочках подойдя к изголовью ее ложа, Калигула осторожно поцеловал больную, шепотом справился о ее самочувствии и постарался приободрить ее, сказав, что не нужно падать духом, а лихорадка скоро пройдет. Он бережно отер пот, выступивший у нее на лбу, и, подав небольшую чашу с яблочной водой, которую просила девушка, направился к Кариклу, чтобы узнать о ее состоянии. Врачеватель тихим голосом сообщил ему, что заболевание оказалось очень серьезным. Для облегчения желудка он дал пациентке рвотное и сказал, что не позднее заката солнца нужно ожидать изменений к лучшему, а если больная - да хранят ее боги! - не начнет поправляться, то придется сделать кровопускание.

Слова всезнающего Карикла немного обескуражили Калигулу: он выглядел расстроенным, но не более того. Горько вздохнув и посетовав на то, что в доме Тиберия ни на кого нельзя положиться, император устроился у постели Друзиллы и на время превратился в любящую, хотя и довольно нетерпеливую сиделку. Но какими же долгими показались ему часы вынужденного бездействия! Вспыльчивый, властный деспот, он был готов пожертвовать многим ради своей обожаемой возлюбленной, однако просто сидеть сложа руки у ее постели - это было для него нестерпимой мукой! Но надо было покориться судьбе! Карикл прописал августейшей больной отдых и полный покой. С другой стороны, Друзиллой владели сонливость и слабость: она не могла и не хотела говорить ни о чем, даже о его планах и о праздниках, которые он хотел устроить в ее честь! Вот почему он то вставал и медленно прохаживался по комнате, то возвращался на прежнее место, где, положив ногу на ногу, и нервно теребя свою короткую бородку, мысленно жаловался на то, что так долго тянулось время. Думал ли он о чем-нибудь другом, находясь у ложа своей страдающей и горячо любимой сестры? Вспоминал ли зло, которое причинял людям? Видел ли слезы и кровь Эннии Невии, пролитые по его жестокой прихоти? А может быть, перед его внутренним взором проходили по очереди Юлий Силлан, Сарторий Макрон и множество других людей, ставших безвинными жертвами его свирепого нрава? Или, может быть, он задумывался о той противоестественной, порочной связи, которая существовала между ним и его родной сестрой? Опасался ли он мести богов? И какие клятвы им давал, умоляя отвести беду от Друзиллы?

Кто мог бы рассказать об этом?

Постепенно стало смеркаться. Калигула все чаще и чаще нащупывал пульс Друзиллы, припадал к ее груди, прислушивался к дыханию. Увы! Не было никаких признаков выздоровления.