8

Тропу Мамутов выбрал сам. Нельзя сказать, что она была совсем уж непохожей на даулетовскую, но отличалась от нее, и отличалась заметно. Прежде всего вместо общего открытого собрания Мамутов назначил расширенное заседание парткома, а в повестке дня указал не отчет директора, а информацию о подготовке к уборочной. Создание комиссии по обмеру посевной площади заменил сообщением группы народного контроля.

Местом заседания выбрал свой кабинет. Впервые за всю историю совхоза заседание происходило там, где ему и положено. Прежде коммунистов собирали в кабинете директора. Помещение парткома было срочно отремонтировано, в кабинет поставили новую мебель, повесили занавески, постелили палас.

От внимания людей ничего не укрылось. Они все заметили и все поняли. Партком меняет стиль, и меняет неспроста: влияние нового директора! И первым, кто понял это, был Сержанов. Понял и улыбнулся. Опасности для себя в перемене не почуял, хотя чем-то новшество его и кольнуло. При нем кабинет Мамутова находился в запустении. Замка на дверь и то не хотел повесить. «Уж если вешать, — говорил он, — то чтобы вовсе не открывать. Дела свои решай у меня. Здесь и уютнее и солиднее». И Мамутов решал все в кабинете Сержанова и чаще всего при участии Сержанова. Теперь отделился, обрел независимость. Надолго ли? «Никого без присмотра оставлять нельзя, — думал Сержанов, — забредут невесть куда. Потом не найдешь, не воротишь! Дурит Даулетов. Ну да еще одна дурость камнем станет в том грузе, что потянет его ко дну».

Народу стеклось — тьма, и это тоже не вызвало одобрения Сержанова. «Чего тянутся? Хочется почесать языки. Прежде не загонишь на собрание, теперь не выгонишь. Или драку чуют? А ведь будет драка. К уборочной совхоз не готов. Кому-то натрут холку за беспечность. Кому-кому? Даулетову — кому же еще?..»

Даулетов пришел на заседание чуть ли не первым. Сел у окна, в стороне от секретаря, чтобы не смущать Мамутова, да и возможность иметь наблюдать за народом. Каждого входящего встречал придирчивым взглядом, определяя, как тот настроен. В основном любопытство было на лицах большинства жаналыкцев. Собирались слушать, а не выступать. Посмотреть на схватку, а не махать кулаками. Вот только «мушкетеры» Далбай, Калбай и Елбай были настроены воинственно, и скрыть это им не удавалось ни веселыми улыбками, ни шутливыми возгласами. Как и на первом собрании, при представлении Даулетова, тройка собиралась дать бой новому директору. Последним в партком вошел Завмаг. Он вежливо кивнул всем, отыскал среди сидящих Даулетова и персонально поприветствовал поднятыми руками. Лучшего друга, кажется, и не сыскать новому директору. Уважение, внимание, преданность!

«А этому чего здесь надо?! — возмутился Жаксылык, но вспомнил, что по настоянию Сержанова Завмаг в свое время был введен в состав парткома совхоза. — Чертовщина какая-то!»

— Рассаживайтесь, товарищи! — попросил Мамутов. — Пора начинать.

Удивительно покладистыми и послушными стали жаналыкцы. Мамутов только рот открыл, а они уже на стульях и смолкли мгновенно и уставились на секретаря.

— Близится страда, — начал парторг. — Это дело такое, от которого все зависит: и как рассчитаемся с государством, и как накормим себя. Что предпринято для успешного проведения уборки урожая, пусть нам расскажет член парткома, директор «Жаналыка» товарищ Даулетов.

Даулетов поднялся и глянул на Мамутова. Удивленно глянул, будто спрашивал: зачем это ты, братец, объявил меня? Не мне следует сейчас выступать. Удивление прозвучало и в его первых словах:

— Надо бы ставить вопрос не как убирать, а что убирать, — сказал он. — Бедненько выглядят наши поля. За исключением рисовой карты Аралбаева, везде посевы изреженные, развитие растений неравномерное. Если исходить из плановых заданий и плановых размеров засеваемой площади, мы не дотянем процентов тридцать.

— А куда же вы смотрели? — голосисто, как молодой петух, выкрикнул Елбай. Прокукарекал задиристо, с вызовом.

— Это у Сержанова спроси. Куда он смотрел все двадцать пять лет. Поля-то всегда были в таком состоянии, — ответил кто-то из зала, но Даулетов не увидел, кто именно.

— План, однако, выполняли, вытягивали ваши тридцать процентов, — не унимался Елбай.

— Вытянем и нынче… Но об этом позже. Поговорим сначала о подготовке к уборке…

И Даулетов стал со ссылкой на цифры, факты обрисовывать картину подготовки к осенней страде. Картина была не больно оптимистической. Не хватало горючего, запчастей для хлопкоуборочных машин, не вся техника прошла ремонт, плох транспорт: из двадцати грузовых машин только четырнадцать на ходу. Дефолиацию хлопчатника предполагалось провести с воздуха, но авиаторы до сих пор не ответили, смогут ли выделить для «Жаналыка» самолет.

Даулетов был краток, говорил лишь о главном, и вся информация заняла какие-нибудь десять минут.

— Таково положение накануне страды, — заключил он и закрыл блокнот, который держал в руках неведомо для чего. В него он ни разу не заглянул.

Недоумение вызвала информация директора. Вроде бы все правильно сказал, и цифры привел, и недостатки перечислил, а вот своего отношения не выразил ни словом, ни взглядом, ни тоном. Спокойно, ровно протекла речь. Доволен или недоволен Даулетов- не поймешь. Жаналыкцы привыкли к грозным и призывным речам. Начальник в их представлении должен, даже обязан пламенить словом души. Нужна гроза — гром, молнии, страх божий, зато потом и даль ясна, и путь виден. А тут ни грома, ни молний. Тихое журчание, шелест ветерка…

Не звал, не мобилизовывал, не пугал Даулетов и тем разочаровал многих. Кое-кого даже огорчил. Да что огорчил — рассердил! Ел бай Косжанов — тот просто пылал гневом. Маленький, по пояс остальным, он изо всех сил тянул голову, чтобы заметил его секретарь парткома и дал слово первому. Не высидел, вскочил и поднял руку; только тогда увидели жаждущего получить слово бригадира Косжанова.

— Хотите высказаться? — спросил Мамутов.

— Нет, вопрос задать.

Не любил эту троицу Мамутов. Вечно они воду мутили. Ну да что сделаешь, порядок такой: имеет право человек на слово, каким бы оно ни было.

— Задавайте!

Елбай обвел взглядом сидящих: ждут ли они его слов, всегда колких, как осенний жантак.

— Зачем нам все это сказал товарищ Даулетов? Кабинет парткома разом ожил. Весело блеснули глаза жаналыкцев, навострились уши.

— Давайте без шуток! — посуровел Мамутов. Коротыш явно настроился на срыв заседания.

— А я и не шучу. Я человек серьезный.

— Хорошо! — сердито глянул на коротыша Мамутов. — Вопрос ясен. Ответ получите после обсуждения информации. Еще есть вопросы?

Зал настороженно молчал.

— Тогда приступим к обсуждению положения дел в хозяйстве накануне уборочной. Кто хочет высказаться?

Наступило напряженное, тягучее молчание.

Елбай опять поднял руку:

— Я!

Тень гнева легла на лицо Мамутова. Парторг глянул на Даулетова, что он посоветует? Тот кивнул, пусть, дескать, высказывается.

— Говорите! — досадливо морщась, разрешил Мамутов.

— Речь моя будет короткой, по росту. Из четырех слов. Надо повысить зарплату директору…

Еще ярче вспыхнули глаза жаналыкцев. Не знали люди пока, как ударит он Даулетова, но ударит, это ясно. Руку уже занес.

Ударить помог Калбай Жамалов:

— Почему директору, а не нам?

— Ха! Вы хорошо работаете и на этой зарплате, а он на своей не может хорошо работать. Ему материальный стимул нужен. Парторг, поставь вопрос в райкоме или обкоме, пусть повысят ему этот самый стимул, тогда и запчасти появятся, и машины отремонтируют, и самолет пришлют. И не будем все мы ломать головы над тем, что касается одного директора.

Дерзко сказано и с ехидством. Любили жаналыкцы колючее, ядовитое словцо, всегда откликались на него смехом, на это и рассчитывал коротыш, а тут не откликнулись. Побоялись, что ли? Или не настроены на смешное?

— Не прав Косжанов! — это с места крикнул Далбай, и Мамутов насторожился. Неужто разлад среди «мушкетеров»? Но зря понадеялся. У них-то спайка на зависть. Зря. — Не в стимуле дело. У Сержанова была такая же зарплата, однако при нем хозяйство было передовым, а теперь оказалось чуть ли не в хвосте. Мы вынуждены примеряться к шагу нового директора, а шаг его короткий, как у стреноженного коня…