Я оторопел, ничего не мог сообразить: каким образом стихи попали в «Крокодил»? Что все это значит? И лишь сидя в душистых, прохладных объятиях парикмахерских салфеток, понял: да ведь напечатана поэма-то! Черт возьми, напечатана!

А на следующий день пришел денежный перевод, и следом – открытка. Владимир Владимирыч извинялся за некоторое опоздание, за скромность гонорара. Но что – гонорар! Хотя при моих сильно потрепанных штанах и это кое-что значило.

Мне двадцать один год исполнился, я был молод, здоров, уверен в себе. Уверен, что – вот она, вершина, до которой один лишь шаг.

Но что же делать теперь?

Ах, боже мой, – что-что… Ну, конечно!

Почтовый поезд Воронеж – Москва тащился медленно. За окном плыли не спеша сжатые поля, пожелтевшие перелески. Восемнадцать часов плелся поезд до Москвы, останавливаясь чуть ли не у каждого столба. Нетерпение разбирало, распирал восторг. Я выходил в тамбур и под грохот колес, как тогда, в двадцать втором, орал дикие, бессловесные песни. Счастью моему, как и здоровью, видно, пределов не было. Я был во всем уверен. Я все, что будет, знал.

Но об одном лишь не догадывался, что с каждым мгновением, с каждым перестуком колес уплывают, уходят за горизонт дивные Азорские острова моей юности…