"А кто ему подал пример и кто его этому научил?" – подумал я, услышав тон глубочайшего пренебрежения, с которым было произнесено: "какой-то прапорщик".

Но забота выполнения полученного приказания оказалась сильнее всяких философствований, и я, отделив первое отделение 1-го взвода в распоряжение военного комиссара, начал производить по улице соответствующее передвижение для получения лучшего надзора за зданием телефонной станции, а в случае надобности и ее обстрела.

Прапорщик Одинцов-младший, оставаясь на том же расстоянии от здания телефонной станции, построил свой 2-й взвод 2-й роты поперек Морской, во всю ее ширину фронтом к Мариинской площади. Я же, перейдя с тремя отделениями 1-го взвода фасад телефонной станции, принял тоже построение, но фронтом в обратную сторону, в сторону Невского проспекта.

Из безвинтовочных юнкеров я создал команду связи. Между тем военный комиссар с юнкерами 1-го отделения 1-го взвода подошел к воротам станции, но они оказались уже запертыми. И я, стоя на тротуаре, впереди правого фланга своего взвода, старался предвосхитить у военного комиссара выход из создавшегося положения, которое, наконец, меня убедило, что на телефонной станции действительно находятся приверженцы Ленина и К°. "Вот у кого надо, оказывается, учиться энергии. И откуда только у них такое руководство?

Интересно, как бы вы объяснили это теперь?" – мысленно обращался я к всплывшей в памяти картине ночного совещания 19-го в "Колхиде". – "Начало не дурное, – просмаковал я решительность действий господ подпольщиков. Теперь дело за нами. Однако что же предполагает предпринять военный комиссар", – в нетерпении вглядываясь в окна и ворота станции, топтался я на месте.

"Та-та-та-та" – вдруг резко разрезался воздух визгливо стучащим свистом, родившим представление о железных, зелено-темных и красно-бурых крышах домов, которые с силою полили металлическим градом, отчего переливающиеся дробью отзвуки становились коротко-сухими. Та-та-та-та – поплыла вдоль Морской новая волна дробящих отзвуков, отвеивая от себя какой-то захватывающий дыхание мысли холодок.

"Что такое?" – пришел я в себя от мгновенной внезапности ударивших по нервам звуков. "Пулеметный огонь! Откуда? По нас?" И я быстро обернулся, ища пешего или конного врага в том конце Морской, который выходил на Мариинскую площадь.

"Там бой", – мелькнула мысль, но под ощущением уловленных слухом новых, более близких, знакомых звуков, – представившаяся было в воображении картинка расстрела Мариинского дворца уплыла вдаль, а на месте ее родилась большая тревога, колко жавшая сердце. "Это стреляют по юнкерам. Стоять так нельзя.

Слишком большая цель…" – работала мысль.

"К стенкам домов! Далеко не распространяться!" – крикнул я приказание юнкерам.

Тревожное недоумение, сковавшее было юнкеров, мгновенно прошло, и они, повинуясь словам команды, вмиг рассыпались по тротуару, становясь спинами к стенкам домов.

"Зарядить винтовки!" – вслед отдал я приказ, в то же время соображая, куда лучше стать самому, чтобы не выпустить из рук командование полуротой.

"Никто не упал – значит, стрельба демонстративная и в воздух." "Но где же военный комиссар и его юнкера?" – окидывая взглядом улицу, точно по мановению волшебного жезла ставшую жутко пустою, спрашивал я себя. Но в первые секунды осмотра сторон улицы я его фигуры не находил. "Что такое?

Неужели я так растерялся, что не вижу военного комиссара", – мелькало в голове. Но, замечая в то же время, как нервно прижимались некоторые из юнкеров к каменным стенам домов и стальным жалюзи, спустившимся на окна витрин, что придало этому участку Морской впечатление глубокой, холодной могилы, – во мне проснулось чувство дикой обиды и злобы.

"Воспользоваться горячностью порыва молодых сердец и без сожаления принять их безрассудочное самопожертвование. Ужасно! Ведь некоторые не умеют заряжать винтовки", – содрогалась мысль при виде, как один юнкер тщетно старался утопить патроны в магазинную коробку винтовки. "Как куропаток перестреляют нас из окон и с крыш, если только окажется это им выгодным и если есть достаточно для этого средств. Проклятие! Какое жалкое, унизительное положение! Хотя бы открыли настоящий огонь и убили бы меня", – со злобой вглядываясь в чердачные окна, смалодушничал я.

"Ах, вот и комиссар!" – и я пошел навстречу к нему, идущему ко мне.

"Я все не могу определить, откуда и где стрельба. Боюсь, что на Мариинской площади бой идет. Не отправиться ли туда? Здесь сейчас ничего так не сделаешь!" – обратился я к нему.

– "Ничего, это пустяки. Вы приведите в больший порядок юнкеров и продолжайте осаду станции. Огня не открывайте, пока они сами не станут стрелять по вас. А я отведу ту часть юнкеров к углу Невского, чтобы не допустить сюда могущих явиться на выручку караулы красногвардейцев. Я убежден, что на станции сейчас переполох, так как не могут они знать, кто открыл стрельбу и кто берет верх, а видя, что здесь находятся юнкера, они даже скорее решат, что их дело проиграно и они сдадутся", – говорил мне военный комиссар.

"Слушаюсь!" – отвечал я с радостью, черпая в словах военного комиссара уверенность, что эта стрельба идет со стороны верных долгy частей, выполняющих, очевидно, порученную им задачу.

"Наверно, гвардейский экипаж или семеновцы очищают Мариинскую площадь от демонстрирующих толп", – заработало мое воображение. "Надо будет и в сторону площади принять меры предохранения. И если сюда бросятся бегущие толпы, то заарестовать. А чтобы было удобнее и планомернее это выполнить, займу углы Гороховой", – принял я решения и пошел передавать соответствующие распоряжения начальникам отделений.

Через несколько минут стрельба затихла. А еще спустя немного времени на улице появились любопытствующие и случайные прохожие. Юнкера с винтовками наготове бодро обменивались замечаниями, внимательно глядя со своих мест на углах улиц Морской и Гороховой вдоль них и следя за воротами и окнами станции. Я же с гордостью расхаживал по цементной мостовой. "Больше непринужденности в виде!" – говорил я себе. "На тебя смотрят не только юнкера, но и землячки караула.

И чем ты спокойнее и довольнее, тем страшнее им", – продолжал я кокетничать с собою.

"Но, черт возьми, какая гладкая мостовая. Вот бы наши кирки-мотыги, и устроить бы здесь окопчики для пулеметов. Ах да, пулеметов. Надо послать донесение к Начальнику Школы, что мы перешли к боевой задаче, и попросить прислать пулеметы и пироксилиновых шашек для взрыва ворот телефонной станции".

И я, вызвав юнкера связи, передал ему написанное донесение для доставки в Зимний дворец.

Эта моя мера вызвала еще большее оживление у юнкеров, и я с наслаждением наблюдал за все растущим усвоением создавшегося положения "Молодцы друзья", – созерцая выражения лиц, мысленно подбадривал я их, по временам произнося те или иные замечания.

Расхаживая таким образом по улице, я одновременно не упускал из внимания закрытых ворот станции. "Что-то там творится. Пожалуй, военный комиссар прав, и там теперь каются в своем промахе и обсуждают, как исправить свой поступок.

Не хотел бы я быть на вашем месте", – всматриваясь в окна, соображал я. "Ага, отворяется дверца в воротах – уж не делегация ли?" – мелькнуло радостное предположение, и я сделал несколько шагов вперед к воротам, приглашая юнкеров к усилению внимания.

Юнкера, стоявшие по сторонам ворот, взяли винтовки на изготовку. Я потихоньку расстегнул кобуру, а затем руки засунул в карманы.

"Ну-с, выходите", – внутренне торопил я, жадно впиваясь в расширяющуюся щель отворяемой вовнутрь двора двери. Наконец высунулась круглая голова на короткой шее. Глаза напряженно забегали, осматривая улицу. Затем голова на мгновение обернулась назад, показав коротко подстриженный затылок, и снова повернулась к нам, подавшись вперед, обнаруживая плечи с офицерскими прапорщичьими погонами.

"Выходите, прапорщик, – любезно предложил я, – "юнкера стрелять не будут", – предупредительно добавил я, видя, как глаза его косились то вправо, то влево на винтовки юнкеров.