«А что если он за это время разлюбит меня?» — мелькало порой в ее хорошенькой головке.

«Я пойду тогда в монастырь!» — мысленно отвечала она себе вспоминая судьбу Лизы.

Такое настроение, впрочем, продолжалось недолго. Являлся Шатов. Одно его нежное слово — и печальных мыслей как не бывало.

Антон Михайлович на самом деле изменился в отношении своей невесты, но из чувства долга старался скрыть это, хотя и выдерживал страшную борьбу с самим собою по вопросу — честно ли это?

Цель княжны Маргариты Дмитриевны — расстроить во что бы то ни стало свадьбу сестры, достигалась.

Вскоре по приезде в Москву она начала, с согласия Николая Леопольдовича, правильную атаку жениха сестры. Все тайны женского кокетства были пущены в ход. Предупредительность и любезность ее к Шатову были необыкновенны.

Неопытная Лида была очень довольна, приписывая изменение в отношениях ее дорогой Марго к ее Тоне переменою мнения первой о последнем.

— Я говорила тебе, что ты ошибаешься, что Тоня прекрасный человек, что есть за что ее полюбить так сильно, как люблю его я… — говорила она сестре.

— Да, я действительно ошиблась в нем… — соглашалась Маргарита Дмитриевна, припоминая, что все ее приступы не ведут ни к чему, и Антон Михайлович относится к ее ухаживаниям совершенно равнодушно.

Княжна Лида была в восторге, что сестра ее с ней соглашалась.

Равнодушие Шатрова, так беспокоившее княжну Маргариту Дмитриевну, было, между тем, напускное. Он, как мы сказали, выдерживал жестокую борьбу с самим собою. Только полнейшее отсутствие надежды на взаимность предмета своей первой страстной любви отодвинуло эту любовь в глубину его сердца и дало место произрасти в этом сердце тихой привязанности к княжне Лиде. Вдруг эта надежда, вследствие более чем странного для него поведения его первого кумира, получала несомненную возможность осуществления: княжна Маргарита видимо была готова полюбить его. Как быть? О, если б он ошибался! Как сильно хотел он прежде быть в этом вполне уверенным, так теперь он хотел в этом ошибаться. Иначе положение его было бы более трагическое. На разбитом счастье, быть может, на разбитой юной жизни, или даже, страшно вымолвить, на трупе любящей прелестной девушки он должен будет построить свое счастье. Никогда! Никогда!

Если бы даже он не ошибался. Он прежде всего честный человек. О, дай Бог, чтобы не ошибался.

Проницательная княжна Маргарита Дмитриевна, руководимая не менее проницательным Гиршфельдом, как бы заглянула в смущенную его душу и решилась сделать последний шаг, долженствующий рассеять все сомнения влюбленного доктора. Случай скоро представился.

Выдался день, когда княжну Маргариту Дмитриевну задержала портниха, и княжна Лида уехала кататься перед обедом одна. Вскоре после ее отъезда и ухода портнихи, в передней раздался звонок.

Приехал Шатов ранее обыкновенного. Его встретила в гостиной княжна Маргарита. Завязался разговор, начавшийся с разного рода злоб дня и городских происшествий.

Княжна была как-то особенно оживлена.

— Я хочу обратиться к вам, как к доктору, — начала она, после одной из пауз.

— Что такое, вы больны? — встревоженно спросил Антон Михайлович.

— Может быть и больна! — загадочно ответила княжна.

— Что же вы чувствуете?

— Очень много, — улыбнулась она. — Я хотела сиросить вас, существует ли физиологическое объяснение того французского правила, которое гласит: on revient toujours a ses première amours.

— Что вы этим хотите сказать? — вспыхнул Шатов.

— Ничего, я только предложила вам научный вопрос, — деланно удивленным взглядом окинула его княжна.

Антон Михайлович сдержал свое волнение и спокойно отвечал:

— В физиологии, как в науке о теле, о материи, едва ли можно искать подтверждения этого явления чисто нравственного мира. Вообще же можно сказать лишь одно, что первые впечатления юности всегда сильнее и продолжительнее в последующие годы.

— Значит вы убеждены, что правило это верно, что отделаться от впечатлений юности трудно, едва ли возможно, что они, нет, нет да и всплывают из глубины души или сердца, как хотите, и дают себя знать, не смотря на то, что на смену им явились другие впечатления, быть может, кажущиеся более сильными? — с расстановкой спросила княжна.

— Пожалуй вы правы! — задумчиво, как бы про себя, заметил Шатов.

— Тогда я спрошу вас, уже как сестра вашей невесты, которую вы, конечно, любите, любили вы кого-нибудь ранее?

Шатов смутился и покраснел под пристальным, вызывающим взглядом Маргариты Дмитриевны.

— Не отвечайте, я по вашему смущению знаю ваш ответ, если вы только пожелаете быть правдивым. Конечно, любили? — продолжала пытать его княжна.

Антон Михайлович молча наклонил голову.

— И вы не боитесь, если предмет вашей первой любви жив, что вы вернетесь к этой любви?

— Я прежде всего, княжна, честный человек! — не поднимая головы, отвечал Шатов. — Это во-первых, а во вторых, мое чувство к Лидии Дмитриевне, моя к ней привязанность спокойны и рассудочны. Это не вспышка влюбленного человека и не роковая страсть охватившего его первого чувства.

— А разве это первое не сильнее? — в упор спросила его княжна.

— Но оно прошло.

— Но может вернуться.

— К чему этот разговор, я не понимаю?

— К чему? Я просто хотела узнать от другого человека, может ли с ним совершиться тоже, что совершается теперь со мной.

— С вами?

— Да, со мной. Я возвращаюсь к первому увлечению моей юности… — выразительно посмотрела княжна на Шатова.

Антон Михайлович побледнел.

— Вы… и я… — задыхаясь проговорил он и схватил руку Маргариты Дмитриевны.

Та не отняла ее.

В этих двух местоимениях сказано было все.

В передней раздался звонок. Это вернулась с прогулки княжна Лида.

Княжна Маргарита быстро вырвала свою руку из руки Шатова и отодвинулась от него на другой конец дивана.

IV

Товарищи

Наряду с нравственной пыткой, которую за последнее время переносил Шатов, пыткой, дошедшей до своего апогея после описанной нами последней беседы с глазу на глаз с княжной Маргаритой Дмитриевной, другой близкий Антону Михайловичу человек также страдал и страданиям его также не виделось исхода. Этот человек был Иван Павлович Карнеев.

Он сошелся с Шатовым при поступлении в университет, и они вскоре стали закадычными друзьями, как на университетской скамье, так и по окончании курса.

Отношения их были чисто братские — они жили, что называется, душа в душу, и временная, более чем трехлетняя разлука, когда Антон Михайлович переселился в Т., не расхолодила искренней теплоты их отношений, поддерживаемых частой перепиской.

Первое лицо, которое встретил Шатов на Рязанском вокзале в Москве, был Карнеев, извещенный о его приезде телеграммой. Друзья бросились друг другу в объятия.

Не пожелав допускать и мысли, чтобы Антон Михайлович остановился первое время в гостинице, Карнеев повез его к себе. Иван Павлович занимал в помещении реального училища три больших комнаты наверху: первая из них служила ему приемной, вторая кабинетом, а третья спальней.

На время пребывания своего друга он отдал в его полное распоряжение кабинет, находящийся в стороне.

Быстро проехали они незначительное расстояние от вокзала до дома, где помещалось училище.

Поезд прибывал утром.

За чаем началась между друзьями задушевная беседа о пережитом, передуманном и перечувствованном в долгие годы разлуки. Рассказ Карнеева, прожившего эти три года прежней однообразной жизнью труженика науки, вдали от общества, от мира, полного соблазнов, не представлял из себя ничего выдающегося, не заключал в себе ни одного из тех романических эпизодов, которые яркими алмазами украшают воспоминания юности.

Послушав сухой перечень бывших и предстоящих работ по вверенному ему заведению, надежды на получение в близком будущем профессуры, Антон Михайлович не удержался.

— Неужели, — воскликнул он, — ты до сих пор не встретил женщины или девушки, которая бы отвлекла тебя хотя на время от твоей зачерствляющей сердце специальности!