— Вот видите, добрейший Сергей Павлович, и вопрос о том, кому? — разрешение и мотивы найдены, — обратился к Карамышеву Новский.

— Принужден согласиться, что дело принимает другую окраску, благодаря счастливой случайности, — нахмурился следователь.

— Пусть хоть случайности, — улыбнулся Леонид Иванович, — но что это за старый князь, появляющийся на скамейке, о котором говорят свидетели?

Карамышев рассказал ему подробно эту легенду, переходящую из рода в род в усадьбе князей Шестовых.

— Средневековые бредни! — решил Новский.

— Как знать, чего не знаешь! — не утерпел не противоречить Сергей Павлович.

— Допросим теперь Якова, — заметил товарищ прокурора, сделав вид, что не слыхал последней фразы следователя.

— Сбегай в деревню, позови старосту и десятского, — обратился к сотскому Карамышев. — Я думаю арестовать обвиняемого… — заметил он Невскому.

Тот молча наклонил голову.

Прошло около получаса, когда требуемые лица явились.

Карамышев и Новский не проронили за это время ни слова.

Сотский по приказанию следователя, привел Якова.

Последний был смущен. Он уже знал о данных поварами и кучером показаниях.

Подробно рассказал он о нанесенных ему покойным князем побоях, знаки которых не прошли s до сих пор, и о том, что под влиянием злобы и толков о появлении старого князя, говорил приписанные ему слова.

— Это я, ваше высокоблагородие, с дуру, совсем с дуру! — закончил он свои показания.

Следователь прочел их ему и дал подписать.

— Сознайся лучше, что ты по злобе или, как говоришь, сдуру, подлил лекарства в рюмку, зная, что от этого князь умрет? — резким тоном в упор спросил его следователь.

Яков побледнел.

— Видит Бог, всего пять капель влил, разрази меня Господи, если вру. Не убивец я. Сколько лет служил их сиятельству, да и вы, ваше высокоблагородие, меня, знаете. Зачем же напраслину на меня возводите?.

— Ну, напраслина ли это — разберет суд! Так ты не сознаешься?

— Господи, Господи, да в чем же? Я, вот вам Христос, не виновен.

— Я тебя арестую. Староста, посади его в камеру при сельском управлении под строгий караул. Завтра утром приведешь его сюда, получишь бумаги за караулом на подводе отправишь в город — в острог.

— Слушаю-с! — отвечал староста, подходя к арестованному.

Яков задрожал и, не будучи в силах вымолвить слова, как сноп повалился на пол.

Сотский и десятский подняли его и буквально волоком вытащили за дверь.

Староста последовал за ними.

Карамышев, видимо раздраженный, продолжал писать. Писал он быстро, перо так и прыгало по бумаге. Новский отошел к окну и смотрел в сад.

— Кушать подано! — доложил вошедший лакей и удалился.

Сергей Павлович окончил работу и вместе с товарищем прокурора отправился в столовую.

Обед прошел молча. Тотчас после него состоялась вечерняя панихида и церемония положения тела в богатый дубовый гроб, доставленный из города. По окончании церемонии, Карамышев с Голем не утерпели и составили партию винта, в которой приняли участие Гурбанов и Новский. Последний оказался прекрасным винтером, что отчасти примирило с ним все еще хмурившегося Сергея Павловича.

Гиршфельд и княгиня, появившиеся за обедом и панихидой, снова куда-то исчезли.

Игроки провинтили до поздней ночи. Наутро следователя ожидал новый сюрприз. Староста явился один.

— Где же арестант? — спросил Карамышев.

— Виноват, ваше высокоблагородие, — взмолился староста, — не досмотрели!

— Убежал? — крикнул Карамышев.

— Никак нет-с, ваше высокоблагородие, удавился убивец, собачью смерть принял.

Карамышева это известие ошеломило.

«Ну, а если он не виноват?» — мелькнуло в его уме.

Он сознавал, что, раздраженный вчера Новским, погорячился.

«С чего же бы ему кончать с собой?» — успокоил себя Сергей Павлович.

Второй акт уголовной драмы совершился уже при других декорациях.

Место действия перенеслось из роскошного княжеского дома в неказистое помещение сельского управления.

В арестантской камере на петле, сделанной из помочей и накинутой на стенной крюк, висел труп покончившего с собою княжеского камердинера Якова.

Карамышев, Новский и Голь прибыли туда почти следом за становым приставом, оставившим усадьбу лишь накануне утром. Совершены были обычные формальности, и акт о самоубийстве обвиняемого в умышленном отравлении князя Александра Павловича Шестова, т-ского мещанина Якова Петрова Быстрова был приобщен следователем к делу, следствие по которому местным производством было окончено.

Оставалось, по мнению товарища прокурора, разделенному и следователем, допросить княжен Маргариту и Лидию Дмитриевну Шестовых, для чего Карамышев, по совету Невского, и препроводил дело при представлении на распоряжение прокурора т-ского окружного суда. Таким образом, князь Александр Павлович Шестов был признан жертвою гнусного преступления.

Завещание его было действительно.

XXXVI

Три гроба

В доме покойного князя Дмитрия Павловича все шло своим печальным чередом. Княжна Лида, немного оправившаяся под животворными ласками обожаемой сестры и попечениями любимого человека, была все еще слаба и еле ходила. Исхудала она страшно. Улыбка не появлялась на этом так недавно оживленном ярким румянцем, а теперь мертвенно-бледном, восковом личике. Веселые, добрые глазки приняли какое-то мрачное, почти строгое выражение. Обрушившиеся на нее несчастья переродили ее. Она в несколько дней прожила целые годы и из ребенка сделалась взрослой девушкой.

Этот быстрый нравственный рост пугал Антона Михайловича, боявшегося, чтобы он не отразился роковым образом на здоровье молодой девушки.

В тот самый день, когда в Шестове покончил свои расчеты с жизнью предполагаемый виновник смерти князя Александра Павловича — Яков, в Т. происходили похороны князя Дмитрия.

Вынос тела состоялся в десять часов утра.

Богатый дубовый гроб все довольно далекое расстояние от княжеского дома до собора, где происходило отпевание, несли на руках представители высшего т-ского общества, с губернатором во главе.

Масса экипажей и толпы народа буквально запрудили всю Дворцовую улицу, по которой тянулась печальная процессия.

Заупокойная обедня и самое отпевание отслужены были соборе местным архиреем, другом покойного, в сослужении со всем т-ским духовенством.

По окончании службы, архирей сказал над гробом покойного слово, в котором, между прочим, выразил, что общая скорбь над прахом доблестного вельможи непритворна уже потому, что составлена из отдельных личных скорбей всех знавших покойного, а знал его весь город.

— А каждый, кто знал его — любил его! — закончил проповедник.

Гроб был вынесен из собора, поставлен на роскошный катафалк, и мимо дома, где была отслужена лития, препровожден на вокзал железной дороги.

С товарным поездом он должен был быть доставлен на станцию Ломовис, а оттуда в Шестово для погребения, согласно выраженному покойным предсмертному желанию.

Сопровождать гроб в прицепленном к товарному поезду, по распоряжению железнодорожного начальства, вагоне первого класса отправились дочери покойного и Шатов.

Общий поминальный обед должен был состояться в Шестове, после похорон князя Александра Павловича, назначенных на другой день.

Туда также был приглашен весь город и должны были отправиться архирей, начальник губернии и большая часть т-ского духовенства.

Начальство железной дороги назначило ранний экстренный поезд. На станции Ломовис прибывших ожидала вереница княжеских экипажей.

Приехавшие перегнали катафалк с гробом князя Дмитрия Павловича и сопровождавшую его коляску с дочерьми покойного и Шатовым недалеко от усадьбы.

С колокольни небольшой, но прекрасно отделанной иждивением покойного князя Александра Павловича, церкви села Шестова несся заунывный похоронный звон. По прибытии городского духовенства, в княжеском доме была отслужена панихида, и гроб на руках был вынесен из дома.