Стража обступила трон Ваццуки, а у ног правителя пристроился верный дурак, смешивший месинора в иные минуты его жизни. Шут разоделся самым что ни на есть идиотским — и оттого очень веселящим толпу — образом. Зеваки показывали на него пальцами и хихикали.
Их величества правители Ралувина, дома у себя носившие белые маски, здесь, дабы традиционно выказать уважение августейшему родственнику, закрыли свои лица полубелыми-полукрасными. Кей-Манур держался несколько стесненно и выглядел не столько месинором, сколько мужем месинары — о, а разница эта огромна! Чувствуя это, шут так и норовил отмочить какую-нибудь непристойность.
Площадь смолкла. Ее словно бы накрыло тишиной. Неподвижно стояли и Ольсар с Вальбрасом, разглядывая легендарного повелителя красномасочников. И если Вальбрас попутно прикидывал, сколько может стоить такой наряд, то сыскаря заинтересовало в Ваццуки нечто совершенно иное.
— Я рад, — негромко сказал месинор куда-то себе в воротник, и дабы услышать отдельные слова, всем приходилось напрягать слух, что Ваццуки, разумеется, нисколько не волновало, — что все вы пришли поздравить меня.
Он покосился на собственный памятник и сделал руками какое-то странное движение, стиснув кулаки, а затем резко раскрыв ладони, будто стряхивая с них нечто липкое и неприятное. Больная тема была бы замята, не вмешайся со своими глупостями придворный дурак.
Шут выкатился из-под ног Ваццуки, заквакал и заржал:
— И-го-го! Я конь его величества Ваццуки, да будет жизнь его не… А-а-а! Это что же, если она будет у Ваццуки нескончаемой, я до самой своей смерти буду таскать эту жирную тушу на своем бедном горбу?!
Все в ужасе сжались. Ни единая живая душа не заметила, как с насмешкой в глазах покосилась на брата Шесса. Надо заметить, что обычно правдивый, нынче шут хорошо приврал: Ваццуки был скорее сухощавым и уж никоим образом не жирным. Однако дурак, не смущаясь, хлопал себя по заднице, ржал, квакал, звенел бубенцами на колпаке и скакал на помосте.
Стражники переглянулись. Потешив себя, шут снова свернулся у ног властелина.
Ваццуки молчал. В толпе кто-то кашлянул, и все вздрогнули в едином рывке.
— Да-а-а… — сказал он наконец, все так же себе в воротник. — А ведь есть мир, где такие вот болваны становятся кумирами. Правители дозволяют им нести чушь на все государство, чтобы глупцы-зрители считали, будто они свободны и сами распоряжаются своей жизнью.
Месинор замолчал, подождал и вдруг, резко запрокинув голову, расхохотался.
Толпа сдулась и опала, подобно дрожжевому тесту, которое взболтали, чтобы оно не вылезало из кадушки. Подданные схватились за животы и покатились со смеху. Ваццуки толкнул шута сапожком, а тот, извернувшись, принялся вылизывать длинным языком его позлащенные шпоры и подковку на каблуке.
Ольсар стал проталкиваться к помосту, хотя они и без того стояли совсем рядом. Чтобы углядеть нечто, завладевшее его вниманием, сыскарь щурился. Всего пять шагов — и вот они с Вальбрасом и Лорсом Сорлом уже близко-близко к трону. Дальше не пустит суровая стража.
— Не могу поверить! — присматриваясь к правой руке месинора, пробормотал Ольсар. — Такое — и упустили?
Тут стоявшая справа от брата месинара Шесса едва заметно повернулась к Ольсару, глянула через плечо и чуть заметно заговорщицки улыбнулась такими знакомыми ему прекрасными глазами.
Сыскарь отпрянул. Шесса отвернулась и что-то сказала свалявшему очередную дурость шуту. Толпа глупо загоготала, и Ваццуки, сочтя, что достаточно ублажил своим присутствием разомлевших от счастья и восторга подданных, встал с трона. В сопровождении родственников и стражи он удалился обратно в замок. Целая рота гвардейцев в тяжелых латах расчистила ему путь, не обращая внимания на упавших или затоптанных, но все равно восхищенных горожан.
Ольсара и его спутников толкали, Вальбрас раздраженно толкался в ответ, доктор ныл, а сыскарь даже не обращал на это внимания.
— Что с вами, Ольсар? — раздосадованно спросил Лорс Сорл. — Может быть, пойло тетушки Ульрики дает о себе знать, а?
— Вальбрас! — сыскарь ухватил того за руку, и это оказалась раненая рука; Вальбрас стиснул зубы от боли, но стерпел. — Простите покорно. Вальбрас, нам нужно проникнуть в родовой склеп правителей Цаллария! Сегодня же ночью. Вы как профессионал не можете не знать его местонахождения!
Расхититель гробниц уставился на него так, будто у Ольсара прямо сквозь маску прорезался третий глаз на лбу.
— Еще я не сидел в тюрьме красномасочников! Вы расскажите эту шутку дураку его величества — в его исполнении это хотя бы будет смешно!
— Я нисколько не шучу. У настоящего Ваццуки нет одного пальца на правой руке, и он всегда носит перчатки, — Ольсар покрутил собственный указательный палец, словно собрался оторвать его напрочь.
— Тогда откуда же вам известно, что у него не было пальца, если он…
— Оттуда! Они с ее величеством Анантой сели сыграть в эту… на малахитовой доске, с фигурками… Все время забываю, как называется эта затея… Обстановка была почти домашней, неофициальной, да к тому же в тот день стояла невыносимая жара. Словом, Ваццуки снял тогда камзол и перчатки, и я увидел, что палец у него приставной, он его может надевать и снимать, как наперсток. Настоящий у него отрезан на две фаланги. А у этого, у самозванца, палец целый! Думается мне, что месинара Шесса нарочно допустила эту оплошность: она точно знала, кто заметит это, в отличие от остальных, не придавших тому значения. У нас есть союзник!
— Да и что нам с того? Она теперь жена политического противника Ваццуки. Что она может в этой стране?
— Как вы сами видите, кое-что может! Итак, нынче ночью нам нужно будет проникнуть в склеп цалларийских месиноров и проверить одну мою догадку…
Молча слушавший их диалог доктор Лорс наконец спросил:
— Вы, Ольсар, считаете, что настоящий Ваццуки мертв?
— Все может быть! — загадочно ответил сыскарь.
Фиолетовая мгла стала чуть прозрачнее. Айнор ощутил на плече теплое дыхание коня, потом их с Эфэ глаза начали видеть. У телохранителя было какое-то странное ощущение, будто он в двух местах сразу, но действовать может только здесь.
Прямо у него под ногами, скорчившись, сидела на земле девочка лет десяти. Эфэ громко фыркнул: он всегда был недоверчив к чужакам. Девочка вздрогнула и вскочила, закрывшись рукой: маски на ней не было.
— Я заблудилась, — пожаловалась она. — Меня не пускают выйти отсюда…
Телохранитель счел ее безопасной — хотя всегда можно ожидать от Обелиска любого коварства! — и сделал шаг ей навстречу:
— Давно ты здесь?
Но рука прошла сквозь нее легче, нежели сквозь туман. Айнор отпрянул: общение с призраком доставит удовольствие не всякому.
— Мне кажется, минула вечность! — прошептала несчастная малышка. — Но я точно знаю, что нет еще и года, как я здесь… Ты бы помог мне, господин! — с сомнением, очень нерешительно и скорее рассчитывая на его отказ, предложила она.
Айнор подумал. Обелиск Заблудших непредсказуем. Но, во всяком случае, девочка до сих пор не сделала ничего, что можно было бы расценить как угрозу.
— Я помогу тебе, а ты расскажешь, как сюда попала, — он оглянулся и, взяв коня под уздцы, повел за собой, а заодно договорил в сторону: — все равно ведь делать покуда нечего, а ты хотя бы развлечешь меня болтовней.
Впереди расстилался погруженный в лиловые сумерки дикий лес. Сзади не было уже никакого намека на вход в Обелиск — только вечная ночь океана.
— Я не помню, как именно попала сюда. Прошлым летом мы с девочками из поселка играли на холмах, рядом с пастбищем. Там есть красивый утес, и мы все спорили, кто из нас смог бы на него залезть.
— Ты из Ралувина? — догадался Айнор.
— Да, господин цаллариец, я из Ралувина.