— Как? Рэ-а-на-та?
— Да. Пишется вот так.
Расхититель гробниц огляделся в поисках чем и на чем можно было бы написать то, что он хотел, и сыскарь подал ему пергамент с нарисованными чудовищами. Вальбрас слегка поежился, увидев их, и вывел прямо под нижней мордой: «Рэ-йн-Та».
— Я читал, что когда-то в древности остров Стонов принадлежал не нам и даже не Ралувину, а правителю Рэанаты. Был там какой-то очень справедливый сказочный правитель — уж не знаю, бывают ли они справедливыми…
— Вальбрас, я все-таки на службе ее величества, не забывайтесь!
— Да бросьте вы пугать меня, Ольсар!
— Так и что там с этой страной?
— Это сказка. Причем настолько непонятная и бессвязная, что мне даже совестно вам ее пересказывать.
— Вы, главное, пересказывайте!
— Потом на Рэанате что-то случилось, и некогда великую землю заселили стада выживших из ума дикарей, а остров Стонов забрал в качестве колонии правитель Ралувина. Его дальний потомок при правлении ее величества месинары Ананты XVIII собирался подарить остров Цалларию, но бабушка нашей месинары оказалась прозорливее и каким-то образом отыграла его в нашу пользу. Это прекратило экспансию Цаллария в те края, но с тех пор наши государства еще больше враждуют друг с другом, чем прежде.
— Стоп-стоп! Вы сказали — «отыграла», Вальбрас! Как это — отыграла?
— Ох, вам ли не знать о любимой игре их величеств?! Да вы разве не читали старую притчу об острове Стонов?
— Знаете, мои интересы всегда лежали… гм… в несколько иной области. Но я уже чувствую, что скоро и мне придется стать географом или историком… — с ехидцей заметил Ольсар. — А вам известны правила той игры?
— Нет. Знаю, что один играет за чудовищ Дуэ, а другой — за созданий Рэи, и на доске эти твари рубают друг друга почем зря, пока одна из сторон не потеряет своего главаря.
Ольсар свернул карту Рэанаты и поднялся:
— Не могу поверить, чтобы Ваццуки отступился от своих целей… Если его интересовал остров Стонов и, как следствие — Рэаната, то отчего бы вдруг он отказался от идеи колонизации? — размышляя вслух, пробормотал он.
— А что, когда ходишь из стороны в сторону, голова начинает лучше соображать? — насмешливо уточнил Вальбрас.
— Совершенно верно! Доктор Лорс говорил, что это из-за притока крови к головному мозгу. Вальбрас, а знаете, мне показалось, что эта Лесеки упорно на что-то мне намекает. Она не могла сказать прямо — этот ее слуга очень уж походит на соглядатая. Кстати, а что вы думаете о масках, Вальбрас? — вдруг перескочил на другую тему задумчивый сыскарь.
Тот перестал зевать и выпрямился в кресле:
— О каких масках?
— О моей, о вашей. Обо всех масках, одним словом!
— Я скажу — а вы меня арестуете. Сейчас, как же, разбежался!
Ольсару стало невыносимо смешно. Он захохотал и долго не мог остановиться. Вальбрас уже и сам понял глупость сказанного; пытаясь что-то произнести, он водил руками, чтобы привлечь к себе внимание собеседника, но тот издавал лишь сдавленные всхлипы и вытирал слезы.
— Ох, простите! Я представил невзначай, как арестовываю вас, красномасочника, и сам в красной маске веду вас в цалларийскую тюрьму — и там мы с вами становимся добрыми соседями по камерам!
— Да будет вам! Что я думаю о масках? Я думаю, что маски нужны немногим — скрыть под ними что-то необычное. Но если бы маски носили только эти немногие, они выделялись бы, наоборот, еще сильнее. Каков выход? Замаскировать всех!
Ольсар кивнул. Он думал в точности то же самое.
— Теперь слушайте! — сказал Игалар, когда они с Айнором, проделав длительное речное путешествие, а затем проехав долгий путь в седле, остановились у входа в Обелиск на границе Цаллария и Ралувина.
Фиолетовые сумерки сгущались над знакомым шпилем. Никогда не мог понять Айнор, как одно и то же сооружение может присутствовать в двух местах сразу.
Старый телохранитель извлек что-то из-за пазухи и подал Айнору со словами:
— Берегите это, как зеницу ока. Однажды об этой заколке для плаща рассказала мне ее величество Ананта XVIII: если это появится у меня внезапно и без чьего-либо посредства, это тоже будет означать, что она, хозяйка вещи, находится в большой опасности и мне стоит принять меры. Но — увы… я не знаю, какие меры можно принять. Заколка появилась на моем столе полторы недели назад. Просто возникла из ничего. Еще вечером ее не было, а утром я уже держал ее в руках и недоумевал, покуда не вспомнил о словах месинары. Поскольку она была нужна ее величеству для скорого преодоления пути через Обелиск, я имею смелость предполагать, что и теперь, здесь, она должна стать ключом. Возьмите!
Айнор смотрел на знакомую пуговицу, которая еще так недавно и уже так давно скрепляла воротник походного плаща месинары Ананты ХХ.
— Если все так, как вы рассчитали… — заговорил он медленно и будто даже неохотно, — если ваша месинара — это моя месинара и она вовсе не умирала, то кто же она? Разве может человек быть бессмертным?
— Никто не может быть бессмертным, Айнор. И она не бессмертна. Но она жива, пока жив хотя бы один верный ей человек, а ее благодарность этому человеку не знает границ. Я говорю не о зажравшихся членах месината и не об этих регентах — они что однодневные маски на лике государства. Из поколения в поколение своих семей передают они главную тайну месинары. Они повязаны кровью, временем, статусом — они умрут, но не выдадут. Не оттого что благородны, а потому что на уста их наложена печать. Они словно ярмарочные болванчики на нитках — за них говорят, за них решают, только делают это их руками и их языком. Они не способны на собственное волеизъявление… И… и вы знаете — такой и должна быть истинная свита истинных месиноров! Месинор должен делать свиту, а не она его! Я считаю, предчувствуя свое похищение, ее величество позаботилась о том, чтобы кто-то еще, кроме месинатских марионеток, узнал о творящемся вокруг. Кто-то с живым, свободным разумом…
— Ольсар?
Игалар усмехнулся:
— А себя вы почему не берете в расчет?
Айнор вспомнил собственное детство с юностью и усмехнулся тоже:
— Увы мне. Свободомыслящим я не удался. И не мне бы идти на подмогу месинаре, а…
— Всё так, как надо, Айнор! — упрямо перебил его бывший телохранитель, тряхнув седой шевелюрой; вторя ему, тряхнул гривой гнедой конь. — Не допускайте сомнений. Иногда, чтобы стать свободной, марионетка должна полностью довериться кукловоду. Дерзайте… и прощайте!
Он рывком притянул к себе Айнора, обнял и. грубовато хлопнув по спине, отступил.
— Дерзайте — и да поможет вам Ам-Маа Распростертая!
Айнор взял Эфэ под уздцы, вообразил себе облик месинары и приложил пуговицу-заколку к скважине Врат.
Под шквал восторженных криков и рукоплесканий на помост поднялись его величество месинор Цаллария Ваццуки, сестра его величества — месинара Шесса, та самая женщина, в которой Ольсар мог бы признать Аурилиа Лесеки, если бы видел такой, какой она предстала перед библиотечным смотрителем Ясиартом, — и, наконец, венценосный супруг Шессы, нынешний правитель Ралувина, его величество Кей-Манур.
Коралловая маска Ваццуки сегодня изображала довольство. Он не носил рогатых масок, в отличие от большинства своих подданных, но зато в его распоряжении были самые разные лики: гнев, ярость, задумчивость, рассеянность, интерес, насмешка, усталость — и месинор надевал любую из них в зависимости от своего настроения или, что скорее, соответственно тому, каким хотел казаться в глазах окружающих. Длинные пепельно-русые волосы лежали четко разделенными прядями — две на плечах, одна, самая густая, на спине. Парадный камзол кораллового же оттенка проглядывал из-под багровой мантии, расшитой бисером из мелкого граната. На аристократически изящных ступнях его величества красовались короткие и узкие кожаные сапожки в цвет мантии, а голову венчал золотой шлем. Если бы кто-то посмел приблизиться к месинору на расстояние в один шаг, он, этот смертник, успел бы разглядеть переливавшихся на материи камзола неведомых крылатых чудовищ. Искусные мастера вышивали их шелковыми нитями кораллового цвета.