Саша Нечаев сказал:

— Он надел белые перчатки и сказал, что Тоболича бить не будет, потому что тот сразу подохнет, вот мне он подкинет. Он говорил, что после первого удара я потеряю сознание, потом он меня откачает и нанесет второй удар…

Здесь надо пояснить, что далеко не всегда дело ограничивалось «демонстрацией силы». Многочисленные показания свидетелей и потерпевших не оставляют на этот счет никаких сомнений и неясностей. Свою постоянную готовность к избиению Геннадий Зиновьевич не один раз доказывал и на уроках, и в коридоре, и в школьном туалете. И происходил совершенно естественный процесс — постепенно Энгельсон терял грань допустимого, давать волю рукам становилось все легче, проще, это переставало быть чем-то чрезвычайным, входило в ежедневную практику обучения и воспитания, становилось будничным.

Анатолий Тренин показал на следствии:

— В связи с ремонтом мы жили по другому адресу, и Энгельсон ударил меня, когда я назвал один адрес вместо другого. А когда мы с Панасенко опоздали на французский язык, он увидел нас, зазвал в каморку и надел белые перчатки. Но мы запросились и написали расписки…

Игорь Шабанов признался:

— Когда он ударил Васильченко за курение, тот присел от удара, но через некоторое время пришел в себя.

Владимир Панасенко на следствии добавил:

— Энгельсон ударил меня на уроке несколько раз, когда понял, что первый удар у него не получился. А я просто хотел ногой подтянуть впереди стоящий стул.

Теперь, кажется, самое время задать вопрос: было ли происшествие на лестничной площадке случайным, необъяснимым и неуправляемым срывом Геннадия Зиновьевича? Конечно, он не мог предполагать, к какому результату приведет его удар, не мог желать этого результата. Но в то же время надо признать, что случившееся вполне закономерно. Да, Высевко мог и устоять на ногах, мог отделаться синяками и ссадинами, однако на этот раз случилось худшее. Но худшее могло случиться и в следующий раз, и в прошлый раз. Например, когда педагог, войдя в туалет на переменке, вдруг крикнул: «Руки вверх!» и, увидев в пальцах у ученика дымящуюся сигарету, не раздумывая, ткнул его кулаком под дых так, что тот некоторое время не мог разогнуться.

Учитель на скамье подсудимых — ситуация сама по себе уникальная Почти невероятная. Суд признал Геннадия Зиновьевича Энгельсона виновным по всем пунктам обвинения и вынес свой приговор.

А что же сам Геннадий Зиновьевич? Как он оценивает все случившееся, как ведет себя в столь неприятной и непривычной для себя роли обвиняемого, подсудимого, осужденного? Закусил удила. Наверное, эти слова лучше всего передают смысл всех его заявлений, протестов, жалоб, его логику, содержание ответов следователю, прокурору, судье. Какого-то раскаяния, сожаления о случившемся нет и близко. Все чистая случайность, а остальное — оговор. В этих словах вся его позиция, которой он придерживается по сей день.

— Уж если вы вину свою отрицаете, то чем в таком случае объясните показания свидетелей против вас? — спрашиваю Энгельсона.

— Они сговорились.

— Зачем? Почему?

— Хотел бы и я знать почему…

— Но ведь для себя вы как-то объясняете столь полное единодушие всех свидетелей?.

— Эти ребята — главные свидетели, между нами говоря, люди довольно невысокого пошиба. Высевко и не мог дружить с настоящими товарищами. Вы знаете, что у него дома творится?

— Давайте вернемся к свидетелям.

— А, эти ребята… Хулиганье, двоечники, выпивают…

— Позвольте! Но в школе о них говорят совершенно противоположное! Они все прекрасно учатся, Галиновский, кстати, староста класса. Все болеют за честь школы, занимаются спортом, Анищенко увлекается музыкой, театром, все начитанны…

— Они сговорились, чтобы оклеветать меня. Да, только так, они сговорились, чтобы оклеветать меня, — как заклинание повторил Геннадий Зиновьевич.

— Но они вас не знают. Вы никогда не преподавали у них ничего, не занимались с ними!

— Поэтому и меня удивляет их поведение.

— Хорошо, когда же в таком случае они сговорились? Через несколько минут все знала завуч, Ольга Андреевна Дудникова. Она же и вызвала «скорую помощь». Анищенко дал показания в больнице. Галиновский и Зеневич в тот же день все рассказали дома. Показания совпадают в малейших деталях. Сколько же это надо сговариваться, чтобы добиться такой согласованности, чтобы продумать все событие? Ведь не могли они знать заранее, что у них будет столь неожиданная встреча с вами на лестнице. И чем эта встреча кончится, они тоже не могли предполагать. И учительница Нина Николаевна Гончарик, которая вела занятия в спортивном зале, полностью подтверждает показания ребят. Чем вы это объясните?

— Она лжет. Она ничего не видела.

— А директор? Она говорит, что верит ребятам, верит учителям…

— У нас с ней давно нелады. Она подключилась в общую кампанию, чтобы свести со мной счеты. Вот завуч Дудникова выступила в мою защиту, и ее тут же выкинули из школы.

— Ничего подобного, Геннадий Зиновьевич. Завуч Дудникова подала заявление об уходе по собственному желанию на следующий день после случившегося. Вы слышите? На следующий день, когда еще не было заведено дела, когда и надобности не было защищать вас, она, чтобы уйти от ответственности за этот случай, подала заявление. Директор уговаривала ее остаться. Но Дудникова поняла это по-своему: она решила, что ее оставляют специально для того, чтобы было, на кого свалить вину.

— Нет, ее выкинули из школы, когда она вступилась за меня. Да, стоило ей стать на мою защиту, как ее тут же уволили. А кроме нее, выбросили из школы лучшего учителя физики Эдуарда Яковлевича. Его тоже удалили за принципиальность и порядочность.

Несколько слов о принципиальности и порядочности «лучшего учителя физики» Эдуарда Яковлевича Крупника. Узнав о том, что ребята дали показания, изобличающие его друга Энгельсона, как он его неизменно называет, Эдуард Яковлевич решает помочь коллеге. Эта затея не кажется ему слишком сложной, поскольку ребят он хорошо знает, преподает им физику. Задержав после урока под благовидным предлогом старосту класса Олега Галиновского, он говорит ему следующее:

— Вот что, Олег, тебе и твоим товарищам необходимо отказаться от своих показаний. Иначе я не могу относиться к вам хорошо. Ты меня понимаешь? Я сделаю все, чтобы вы не получили аттестатов зрелости. Если же вы откажетесь от показаний или измените их, я помогу вам с отметками и в вуз поступить помогу. Подумайте.

Так началось испытание на прочность совести ребят.

Ребята подумали, подумали и в целях самозащиты — вдруг в самом деле со зла двойки по физике влепит? — взяли на очередную беседу с Эдуардом Яковлевичем магнитофон. И записали откровения Эдуарда Яковлевича, его рассуждения о жизни, о моральных и нравственных ценностях, о принципах, которыми руководствуется он и к которым призывает своих учеников. Впоследствии сочный голос Эдуарда Яковлевича со всеми эмоциональными и смысловыми оттенками прозвучал в притихшем зале суда. Давайте послушаем, такие откровения услышишь не каждый день…

Крупник. Это скорее несчастный случай. Подумай, ведь речь идет о лучшем преподавателе города. Школа сколько потеряет! Подумай о престиже школы!

Галиновский. А если мы скажем правду?

Крупник. Я не знаю правды. Я знаю то, что сказал мне Геннадий Зиновьевич.

Галиновский. Но это же ложь на всю жизнь… Это же на всю жизнь!

Крупник. Да брось ты, «на всю жизнь»… Как будто ты всегда был кристально честен! Иногда бывает — ложь переходит в добро.

Галиновский. Но это — б о л ь ш о й с л у ч а й!

Крупник. Да ну! Какой случай! Рядовой, обычный случай, и все. Любой поймет ваши добрые побуждения… Если ты изменишь показания, школу спасешь. Потому что если он уйдет, то и я уйду. Человек достаточно понес наказание за то, что неосторожно его…

Галиновский. А вы не думаете, что у нас будет болеть совесть?

Крупник. Ваша совесть будет болеть больше, если вы посадите человека… Я не шантажирую, просто я не смогу забыть вам этого, понимаешь?