– По крайней мере, в политическом отношении все обстоит спокойно. Остается уповать лишь на Бога, если саксы вздумают устроить мне неприятности, когда половина наших воинов в отлучке.

Но саксы сидели тихо, так же, как и фея Моргана. Катбад, сохранивший с другими друидами хорошие отношения, держал ухо востро и ловил любое слово о жрице, стараясь узнать, не собирается ли она покинуть святилище. До сих пор об этом не доходили даже слухи. И сама я присматривалась к Агравейну, опасаясь, не шпионил ли он для Морганы. Но поведение самого симпатичного сына Моргаузы было выше всяческих похвал. Он постоянно находился рядом с Камелотом и лишь несколько раз удалялся в поисках небольших испытаний. Но вылазки эти были непродолжительными, и Агравейн, заядлый боец, никогда не отлучался на столько, чтобы успеть добраться до Черного озера.

Пора мира и благоденствия продолжалась, и Ланселот стал уезжать от нас все чаще: то в поисках приключения, то в свое пристанище в Джойс Гарде. Там он работал в саду, следил за фруктовыми деревьями, приглядывал за урожаем и объезжал для Артура Нортумбрийское побережье.

– Уриен знает дело, – объяснял бретонец, – но он стареет и не откажется от помощи. К тому же это неплохой способ держать людей и лошадей в хорошей форме.

Мы с Лансом никогда не вспоминали о том лете, когда Тристан и Изольда и все мои дамы вместе со мной приехали к нему в Джойс Гард и проводили время в веселье и смехе и обнаружили, что самым потрясающим открытием оказалось открытие любви. Иногда я сомневалась, было ли это все на самом деле или стало лишь полузабытым сном чересчур занятой делами государства королевы, которая потеряла всякую связь с землей? Как бы то ни было, я не заикалась об этом.

В те золотые годы каждый мужчина придавал особый колорит мозаике Круглого Стола. Гарет стал дважды отцом, Гахерис оставался самим собой, доказывая, что он самый постоянный из оркнейцев, а Борс продолжал создавать себе репутацию яркого, безжалостного воина. Христианин или нет, он не знал пощады, и я не припоминаю случая, чтобы его хоть раз побили. Кэя, напротив, били постоянно. Он хоть с годами и посолиднел, но по-прежнему рвался за славой и каждый раз возвращался с поражением.

Однажды, когда мы держали двор в Карлионе, сенешаль решил сам проверить доклад о появившейся тайне разбойников, а вместо этого натолкнулся на троих людей Вортипора. Высокомерная манера Кэя разозлила их, и воины ответили такой же бранью. От криков перешли к мечам, и сенешалю пришлось поспешно отступить. Он бешено скакал, пока не очутился на придорожном постоялом дворе и не запер двери перед носом преследователей.

– Мы с Лансом оказались там, поскольку проверяли лошадей в Ллантвите, – рассказывал Мордред. – Только-только мы установили шахматную доску у огня, как в таверну ворвался сенешаль, словно за ним гнались сиды.[15] Вот это был сюрприз. Мы приказали принести еще эля и стали коротать вечер, обмениваясь новостями. Грубияны же, показавшиеся на пороге, увидели, что силы сравнялись, и отступили.

И Кэй, и Мордред решили, что люди Вортипора удалились в свой лагерь, но на следующее утро Ланс встал раньше всех, забрал шлем и щит сенешаля и вывел из конюшни его лошадь. Не проскакал он и мили, как те трое выскочили из укрытия, думая, что легко разделаются с Кэем. К их удивлению, человек, которого они приняли за сенешаля, быстро преподал им урок и оставил лежать на дороге с разбитыми головами и намятыми боками. А позже в доспехах Ланселота на Инвиктусе проехал Кэй. Сенешаль возвращался домой, и его, естественно, никто не задирал, думая, что это бретонец.

– Вот почему как раз сейчас сенешаль чистит в конюшне жеребца Ланса, – радостно закончил Мордред.

История поразила каждого, но больше всего она понравилась отцу Болдуину. Священник полюбил Кэя – они разделяли страсть к хорошему вину и иногда, разговаривая, за полночь засиживались за бокалами отборного напитка из наших подвалов.

– Вот уж удружили Кэю. Пусть не очень заносится, – священник утирал слезы от смеха и едва мог выговаривать слова. – Но я уверен, ему полезно узнать, что, несмотря на его острый язык, есть люди, готовые рискнуть за него жизнью.

В то время расцвела странная дружба между друидом Катбадом и отцом Болдуином. Христианский священник, когда не напивался с сенешалем, любил пофилософствовать и с удовольствием разговаривал с наставником. Видимо, у всех святых людей есть что-то общее.

Я часто наблюдала, как они, словно коты, весенним днем нежась в море солнечного света, обсуждали древние вопросы бытия. Отец Болдуин все больше и больше распалялся, а Катбад, сплетя пальцы, откидывался назад и закрывал глаза. Я могла бы сказать священнику, что друид не спит, а просто осмысливает услышанное, но отец Болдуин так увлекался тем, что говорил, что просто не услышал бы меня. Потом он замолкал и подозрительно глядел на Катбада, приходя в ужас от того, что собеседник мог задремать посреди его аргументов.

Только тогда Катбад шевелился, открывал глаза и распрямлялся.

– Вы совершенно правы, сэр, – объявлял он и, пока пораженный остротой его ума священник застывал на стуле, подхватывал тему как раз с того места, где остановился отец Болдуин. Иногда я задумывалась, кто из них с кем играет.

В то время у нас были и большие, и малые достижения. Мордред не только учился у Синрика саксонскому языку, но и сам учил его читать и писать, и у нас при дворе появились два грамотея. Они собрали множество загадок – саксы обожают это развлечение, – и вот вечерами мы в кружок садились у огня, Синрик что-то нам запутанно описывал, а мы пытались догадаться, что это такое. Я была этому ужасно рада, потому что светловолосый заложник не мог не тяготиться пленом, каким бы удобным он ни казался. А эти игры давали ему хоть какую-то возможность участвовать в общей жизни.

Из больших событий вспоминается принятие свода законов. Мало-помалу Артур смог вызвать к ним интерес подвластных королей и военачальников, теперь нужно было заставить законы работать.

– Наконец получилось, – радостно сообщил мне муж после заседания Совета Круглого Стола, на котором Уриен объявил, что он изучит законы. – О, Гвен, мы дадим им закон, на который они смогут полагаться, и. права, в которых они будут уверены. Мерлин гордился бы этим днем. В самом деле гордился!

Интересно, что и Гавейн не меньше Артура увлекся этой идеей.

– Больше не будет никаких местных тиранов, – восторгался он. – А лишь единый для всего королевства кодекс чести – вот это здорово!

Пораженная, я разглядывала рыжеволосого воина. Мальчиком он обещал вырасти диким кельтским предводителем. И вот теперь передо мной стоит учтивый муж, поклявшийся защищать слабых – особенно если это слабые женщины – и готовый поддерживать закон и порядок.

Ведь, несмотря на его резкие манеры, Гавейн мне был искренне симпатичен, и я хотела, чтобы он нашел себе хорошую жену и устроил свою личную жизнь. Но, непростой во всем, Гавейн, после того как прошла горечь расставания с Рагнелью, предводительницей маленького племени, стал сторониться женщин. Спасать их – да, относиться к ним с уважением, защищать… но не впускать к себе в душу.

Тогда снова объявился Зеленый Человек. И судьба оркнейского принца подвергла его тяжкому испытанию: сразу слились воедино честь, храбрость и любовь всей его жизни. Я знаю, насколько пугающе и опустошительно действует сознание того, что все, на чем основывалась твоя жизнь, ставится под сомнение. Я говорю это из личного опыта. И все, что ты тогда можешь сделать, – это достойно посмотреть в глаза собственному страху… как мне на рассвете и как пришлось Гавейну в Опасной часовне. И благодарить молящих за тебя Небо свидетель, как мы все молились за Гавейна, когда рыжеголовый воин принял вызов древнего бога.