— У нас появился шанс, — прошептал Пракаш Холмсу.

Они встали, подхватили джутовые подушки, которыми вчера предусмотрительно запасся Пракаш, сбросили в общую кучу сандалии и почти бегом двинулись к храму. У входа, как в аэропорту, они прошли «спецконтроль». Ни фотоаппаратов, ни видеокамер, не говоря уж о каких-то других посторонних предметах, проносить в храм не разрешалось. Огромное пространство храма было разделено на две половины — мужскую и женскую. Пол выстлан чёрным полированным мрамором, потолок украшен золотом по зеленому. Стен по сути не было; их заменяли массивные колонны на высоком постаменте. Передняя часть храма имела великолепно украшенный подиум с сооружением, напоминающим алтарь христианских церквей, и небольшое специальное помещение, где, видимо, Саи Баба принимал своих гостей.

Первые паломники добежали до дорожки, выложенной белым мрамором, и стали рассаживаться вдоль неё на принесённые подушки. Это был единственный предмет, который разрешалось пронести с собой в храм и, как скоро убедился Холмс, предмет самый необходимый. До выхода Саи Бабы оставалось более двух часов и просидеть на мраморном полу столько времени в непривычной позе европейцу было тяжело. Вереницы паломников входили в храм и бесшумно занимали свои места, а спустя полчаса обе половины храма уже были заполнены.

Небо на востоке светлело, защебетали птицы. Вокруг храма началось какое-то движение, что-то вроде крестного хода. Послышалось ритмичное пение с возгласами «Харе Кришна!», потом из пятитысячной гортани несколько раз вырвался дружный вздох — «О-о-у-у-м!» и где-то зазвонили невидимые колокола. Холмс про себя отметил исключительный порядок во всём. Небольшая группа савадалов обеспечивала его на всех этапах подготовки ритуала и в процессе его проведения. Вот они вынесли огромный рулон красный дорожки и начали его раскатывать, строго ориентируясь по краю белых мраморных плит, резким контрастом выделявшихся на чёрном мраморе храма. Наступили минуты томительной тишины и всеобщего напряжения. Холмс уже начал ощущать, как это напряжение, порождённое ожиданием чуда многотысячной толпой, парализует его сознание. Он вспомнил, о чём предупреждал Гриша, и попытался сбросить надвигающееся всеобщее состояние эйфории. С первыми лучами солнца на потолке храма вспыхнули яркие люстры, разом озарив всё многоцветье сочных красок Индии. Тихо заиграла завораживающая восточная музыка и, словно проснувшись от глубокого сна, громко запели птицы. Неожиданно храм как будто бы издал единый вздох и все сидящие дружно повернулись вправо, словно пытаясь подняться. И когда напряжение в храме достигло своей высшей точки, там вдали, на самом краю уходящей за горизонт алой дорожки, в ярком свете восходящих лучей солнца появилась маленькая, почти прозрачная фигурка в оранжевом хитоне, над которой выделялась шапка чёрных волос. Фигурка медленно двигалась по красной дорожке, делая какие-то пассы левой рукой в сторону сидящих паломников, и толпа в белом, восторженно вздыхая, тянулась, покачивалась вслед за пассами руки, из которой, как потом заметил Холмс, что-то сыпалось на головы паломников.

— Это випхути, особая глина в виде порошка, — прошептал Пракаш, — считается, что она обладает лечащими свойствами.

И хотя Холмс еле расслышал, что сказал Кумар, савадал, стоящий спиной к дорожке и зорко вглядывающийся в напряженные лица паломников, сразу уловил неладное и сделал свирепое лицо. Саи Баба приближался к Холмсу и тот понял, почему так важно было попасть в первые ряды перед красной дорожкой: при всём своём божественном величии Саи Баба мог видеть глаза первых трёх, максимум пяти рядов. Это был человек лет семидесяти пяти с усталым смуглым крестьянским лицом и большими печальными чёрными глазами. В руках он держал пачки записок, которые по дороге ему совали паломники, а на его лице блуждала отсутствующая улыбка умиротворения. Иногда он чуть замедлял семенящий шаг и вглядывался в заинтересовавшее его лицо, но затем «слабым мановением руки» словно прощался с жаждавшим его взглядом и медленно двигался дальше. Вот он остановился перед Холмсом и на секунду — другую глаза их встретились.

— Кто такой? Что тебе здесь надо? — строго спросил взгляд, а лицо по-прежнему излучало умиротворение.

— Человек, хотелось бы поговорить, — не опуская глаз, без вызова, доброжелательно, но не заискивая, также молча, взглядом ответил Холмс.

Взгляд Саи Бабы ничего не сказал, а уплыл куда-то вперед и в сторону, после чего он той же семенящей походкой двинулся дальше.

— Значит не услышал, или не захотел говорить, — решил про себя Холмс, не отрывая взгляда от спины Саи Бабы.

А тот вдруг замедлил шаг, затем остановился и, медленно развернувшись, двинулся в обратную сторону. Остановился перед Холмсом, посмотрел и коротко спросил.

— Are you English? (Вы англичанин?)

— Yes (Да), — кивнул Холмс.

— Hоw much [49]? (Сколько вас?)

— Two (двое).

— Go (Иди), — махнул рукой Саи Баба и двинулся дальше, продолжая свой обход.

Холмс с Пракашем встали и, аккуратно перешагнув дорожку (наступать на неё жестом запретил савадал), направились к подиуму, где уже сидели две женщины в ожидании аудиенции. Холмс, прежде чем сесть, какое-то время поискал глазами Гришу, но тот уже тихо выбирался из привилегированной толпы на подиуме.

— Значит и здесь есть своя иерархия, — отметил про себя Холмс.

Подошёл Гриша и присел рядом.

— Мистер Холмс, у вас всё получилось, как в прошлом году у русских. Тогда Свами тоже не сразу их пригласил. Посмотрим, что будет дальше.

Церемония обхода завершилась, и Саи Баба пригласил ожидавших его за массивные дубовые двери, услужливо раскрытые перед ним савадалами. Помещение, в которое они вошли, было небольшое. В углу стояло тяжёлое кресло, обитое красным бархатом, напоминающее трон, слева от него — проход в другое помещение, закрытый тяжелой занавесью. Саи Баба достал белую салфетку из небольшого секретера, отёр пот с лица и сел в кресло. Женщины расположились справа, мужчины — слева от кресла на полу. Разговор сначала пошёл с женщинами. Это была обычная беседа о женской доле в жизни западного обывателя, её горестях и радостях. Каждой из присутствующих Саи Баба уделил несколько минут, расспросил о домашних делах и, как отец, дал напутствие по поводу того, чего делать не следует, чтобы жизнь протекала в покое и радости. При этом он иногда их журил, как сельский пастырь за неблаговидное поведение. Всё это напоминало католическую исповедь, но без внешних атрибутов, связанных с «церковными таинствами» этого ритуала. В конце беседы Саи Баба словно ушёл в себя. Холмс напряг всё своё внимание, почувствовав нечто необычное происходящее в комнате. Словами это трудно выразить, но «это необычное» буквально витало рядом, хотя ни увидеть, ни услышать «его» было невозможно. Неожиданно Саи Баба сделал широкий жест правой рукой и на ней появились золотая цепочка с изящным кулоном. Он надел её на шею впавшей в экстаз женщины, а глаза его внимательно изучали лицо другой женщины, сидящей рядом. На лице соседки было то, что обычно выражают лица женщин, увидевших недоступное украшение в наряде своей подруги. Саи Баба умел читать и более сложные мысли. У него явно не было намерений взращивать чувство зависти. Поэтому последовал второй жест правой рукой и на ней появилась ещё одна цепочка с драгоценным кулоном, благополучно перекочевавшая на шею ещё не созревшей завистницы. Из разговора Холмс понял, что одна женщина была из Канады, а другая — из Австралии, но разделённые огромным расстоянием, по своим страстям они были близнецами. Искренние слёзы умиления и радости, многочисленные благодарности счастливых обладательниц знаков внимания были приняты, и Саи Баба наконец-то обратился к мужчинам.

— Как тебя зовут? — строго спросил он Гришу.

— Гриша, — нисколько не смутившись ответил с улыбкой юноша.

— Кришна? — ещё строже спросил Саи Баба, а глаза его при этом смеялись.