Чарльз уже упился до того, что не в силах был следить за ходом беседы.
— А вы думаете, ее Шекспир написал? Ту самую. Мэри мне ее показала.
— «Вортигерна»? Конечно, он. Вне всяких сомнений.
— Не может того быть, мой милый.
— Почему не может быть? — Айрленд с вызовом посмотрел на Чарльза. — Стиль его, верно? И ритм, и подбор слов.
— Что-то не верится…
— Ах, не верится! А кто еще мог такое написать? Назовите.
Чарльз молчал, задумчиво отхлебывая пиво.
— Сами видите, никто. Никого назвать не можете.
— Вам надо поосторожнее вести себя с моей сестрой.
— Поосторожнее? В каком смысле?
— Мэри девушка необычная. Очень необычная. Она к вам привязалась.
— Я к ней тоже. Но между нами нет… особого интереса друг к другу. И осторожничать мне незачем.
— Значит, вы даете слово джентльмена, что не имеете на нее никаких видов?
Чарльз, пошатываясь, поднялся из-за стола.
— Видов? О чем вы говорите?
Чарльз и сам точно не знал, о чем.
— Не ставите определенных целей, — пробурчал он.
— По какому праву вы меня допрашиваете? — возмутился тоже изрядно захмелевший Айрленд. — Нет у меня никаких видов и целей.
— Даете, стало быть, слово?
— Ничего я не даю. Я глубоко возмущен. И ваши домыслы отвергаю. — Он тоже поднялся и стоял теперь лицом к лицу с Чарльзом. — Не могу больше считать вас своим другом. Мне жаль вашу сестру. Ничего себе братец.
— Ах, вам ее жаль? Мне тоже.
— На что это вы намекаете?
— На что хочу, на то и намекаю. — Чарльз махнул рукой и нечаянно сшиб со стола бутылку. — Я люблю сестру и жалею ее.
— А пьеса и в самом деле написана Шекспиром, — сказал де Куинси.
Глава десятая
Два дня спустя в книжную лавку на Холборн-пассидж вошел Ричард Бринсли Шеридан.
Часом раньше Сэмюэл Айрленд получил от него записку и теперь поджидал знаменитого гостя у дверей.
— Милостивый государь! Какая радость! — Шеридан поклонился в ответ. — Мы все горды оказанной нам честью.
— А где же юный герой дня? — Шеридану, мужчине грузному, не так-то просто было повернуться к спускавшемуся по лестнице Уильяму. — Так это вы?
— Я. Меня зовут Уильям Айрленд, сэр.
— Позвольте пожать вашу руку, сэр. Вы сделали великое дело. — Каждое слово Шеридан произносил так, будто обращался еще и к другим, невидимым собеседникам. — Мне думается, Драйден тоже считал Вортигерна подходящей фигурой для героя великой драмы.
— Я этого и предположить не мог.
— Откуда же вам догадаться? Широкой публике его прологи неизвестны.
— Увы.
— Но Бард его явно опередил. — Картинным жестом Шеридан вынул рукопись из кармана. — В прошлый вторник ее прислал мне ваш отец. Весьма благодарен. — Он бросил на Уильяма проницательный взгляд. — Идеи тут дерзновенные, сэр, хотя порой не вполне зрелые и продуманные.
— Простите, сэр, что вы имеете в виду? — Уильям, казалось, был искренне озадачен.
— Скорее всего, Шекспир написал эту пьесу в ранней молодости. Тут есть строчка… — Шеридан картинно приложил ладонь ко лбу, будто изображал музу памяти. — Под куполом кочующих небес у заплутавшего отца прошу прощенья. Причастия «кочующий» и «заплутавший» стоят слишком близко друг к другу. Но образ кочующего купола поражает воображение. — Уильям безмолвно смотрел на Шеридана. — Впрочем, я же не литературный критик, мистер Айрленд. Я человек театра. Зрительный зал «Друри-Лейн» наверняка заполнится до отказа. Еще бы: доселе неизвестная пьеса Шекспира. Найденная при чрезвычайно загадочных обстоятельствах. Это будет сенсация.
— Так вы ее поставите?
— В «Друри-Лейн» ее прочитали и очень высоко оценили. «Друри-Лейн» принимает ее к постановке.
— Замечательно! Правда, отец?
— В роли Вортигерна я вижу мистера Кембла, — продолжал Шеридан. — На нашей сцене это на редкость крупная фигура. Внушительная. Могучая. Что, если попросить миссис Сиддонс сыграть Эдмунду? Какое восхитительное создание! Сама воздушность и грация.
— Позвольте мне предложить миссис Джордан на роль Светонии, — в тон Шеридану добавил Уильям, уловив настроение высокого гостя. — На прошлой неделе я видел ее в «Фальшивой невесте». Она меня потрясла, мистер Шеридан.
— У вас душа художника, мистер Айрленд. Вы нас понимаете. Стоит мне закрыть глаза, и я сразу представляю себе миссис Джордан именно в роли Светонии. — Шеридан в самом деле закрыл глаза. — А как вы смотрите, если Уортимера сыграет Харкорт? Видели бы вы его в «Порванной вуали»! Испытали бы смертный ужас. В этой роли он был изумителен. Но как вам кажется… — он смолк и оглянулся, ища глазами Сэмюэла Айрленда, — может быть, нам все-таки сделать оговорку, что «драма приписывается Шекспиру»? На случай каких-либо сомнений?
Сэмюэл Айрленд отступил на шаг и словно бы стал еще выше ростом:
— Какие тут могут быть сомнения, мистер Шеридан?
— Самые что ни на есть малюсенькие. Несколько отклонений от стихотворного размера… Несколько неудачных рифм… Сомнения очень, очень слабые, и все же…
— Никаких сомнений.
— Раз мы сомневаемся, тогда — задуем свет,[107] — сказал Уильям.
— Прекрасно сказано, сэр. В вас, если позволите, тоже чувствуется литературный дар, сродни шекспировскому.
— Не имею ни малейших притязаний на драматургическое творчество, мистер Шеридан.
— А ведь Шекспир, вероятно, написал эту пьесу как раз в вашем возрасте.
— Трудно сказать, — улыбнулся Уильям. — Мне сие неведомо.
— Разумеется. Кому ж то ведомо? — И Шеридан вновь обратился к Сэмюэлу Айрленду: — Вы знаете, мой секретарь, мистер Дигнум, уже расписал пьесу по ролям. Я был бы весьма польщен, если бы вы с сыном завтра вечером почтили своим присутствием представление моего «Писарро».[108] Хочу, чтобы вы своими глазами увидели размах наших постановок.
На следующий вечер Айрленды приехали в «Друри-Лейн». По ярко освещенной мраморной лестнице они поднялись в просторный вестибюль театра. Потолок там был расписан фигурами Евтерпы, музы лирической поэзии, Мельпомены, музы трагедии, и Терпсихоры, музы танца. Терпсихору десятью годами раньше изобразил на потолке сэр Джон Хаммонд: она изящно танцует в окружении ангелочков и пастушков.
— Мы по приглашению мистера Шеридана! — громогласно объяснил Сэмюэл Айрленд капельдинеру, облаченному, как принято в «Друри-Лейн», в зеленую ливрею, но тот и ухом не повел. — Самого директора театра, мистера Шеридана!
Капельдинер почесал свой пудреный седой парик и взял у Айрленда клочок бумаги с запиской. Найдя имена посетителей в перечне, наклеенном на одну из золоченых колонн, он поклонился и произнес:
— Ложа «Амлет».[109] Следуйте за мной.
И отец с сыном двинулись за капельдинером вверх по устланной ковром, отделанной золотом и черным деревом лестнице, потом по коридору бельэтажа, где на алых ворсистых обоях висели гравюры с портретами Гаррика, Бетти, Абингдона и других знаменитых актеров.
В ложе «Гамлет» пахло отсыревшей соломой, лакричной наливкой и вишневым ликером. То был характерный запах лондонского театра. Уильям вдыхал его с восторгом; не меньшее наслаждение доставляли ему ароматы духов и помады для волос; он прямо-таки купался в душистых волнах, вздымавшихся от возбужденных зрителей. В тот вечер давали всего лишь второе представление «Писарро», музыкальной драмы, действие которой происходит в Перу в эпоху завоевания испанцами государства инков. При первых же звуках увертюры публика замерла в ожидании волшебного зрелища. Уильяму почудилось, будто он тает, растворяясь в окутавшей зал мгле, сотканной из света и звуков. Поднялся занавес, и зрители увидели реку. За нею тянулся лес, вдали вздымались увенчанные снежными шапками горы. Было полное впечатление, будто река действительно течет, а листья деревьев трепещут под легким ветерком. Уильяму эта картина показалась прекраснее — ярче и ослепительнее, — чем реальный окружающий мир. И тут на сцену вступила испанская армия, вооруженная пиками и мушкетами. Увлеченный зрелищем, Уильям захлопал в ладоши и высунулся из ложи, чтобы увидеть Чарльза Кембла, игравшего испанского генерала Писарро. Когда актер появился посреди сцены, в зале раздались приветственные возгласы и крики «ура»; от неожиданного залпа мушкетов всеобщее возбуждение только возросло.