— Самое страшное у них, сэр, это глаза.

— В воде они открываются, — вставила Мэри. — А тело разбухает, как губка.

— Известное дело, мисс.

Уильям повесил сюртук у жаровни, сушиться, и, оставшись в мокрой рубашке, сильно дрожал.

— Как только они на такое решаются?

— От беспросветной нужды, — ответила торговка.

— Вы, Уильям, наверно, считаете их сумасшедшими, — сказала Мэри. — Но общепринятые мерки к ним неприменимы.

— Да они обычные люди, ей-богу. — Торговка наклонилась и пощупала подол платья Мэри. — Просто им выпала такая доля злосчастная. И то сказать, кого она в нашем грешном мире минует? Не просыхает, мисс, жару маловато. Езжайте-ка вы назад подобру-поздорову. Гарри Сандерсон вас переправит.

Мэри встала и протянула ей шаль.

— Вы же видите, со мной все хорошо. Никаких признаков лихорадки.

— Про лихорадку и не поминайте, мисс. Скольких уж она тут скосила.

— Поедем на лодке, Уильям?

Они вышли на берег, и торговка кликнула Гарри.

Когда лодка пристала у Брайдуэлл-уорф, Мэри заговорила быстро и взволнованно:

— Не доводилось ли вам читать романы Фанни Бёрни,[94] Уильям? Навряд ли. Для вас это, пожалуй, вульгарная писанина. И вдобавок чисто женская. Я вообще удивляюсь, как это вы нас, женщин, еще терпите.

— Стыдно признаться, но я не читал ее сочинений, — сказал Уильям, удивляясь про себя, с чего Мэри вдруг завела речь на эту тему. — Все расхваливают «Сесилию».

— Нет-нет. Прочтите лучше «Эвелину». Героиню никто не понимает. Не видит, что она за человек. Разве могла такая девушка смириться с тем, что творится вокруг?

— Обязательно поищу эту книгу, — растерянно пробормотал Уильям.

— Не надо, я дам вам свою! Чарльз называет ее белибердой, но велика ли важность, что он там говорит? — Она посмотрела вдаль, в сторону Ламбета.[95] — Как беспорядочно снуют по реке эти лодочки! Видите, носятся прямо перед носом друг у друга. Сколько в мире суеты! И постигнуть все это невозможно, правда?

Уильям нанял фаэтон и привез Мэри на Лейстолл-стрит. От холода и усталости ее била дрожь. Дверь открыла Тиззи; увидев Мэри, она испуганно отшатнулась:

— Господи помилуй, мисс, что с вами стряслось?

— Не падай в обморок, Тиззи. Со мной все в порядке.

— Она поскользнулась и упала в воду, — сказал Уильям. — Надо немедленно снять с нее мокрую одежду и уложить в постель. И дайте ей бульону.

В прихожей появилась миссис Лэм в домашнем чепце на голове. При виде дочери она молча поднесла ладонь ко рту.

— Успокойся, мама. Я цела и невредима.

— Это случилось в пруду?

— Нет, мама, в реке.

Мэри сделала несколько шагов, пошатнулась и рухнула на стойку для шляп.

Суетясь и мешая друг другу, Тиззи и миссис Лэм потащили Мэри наверх, в спальню. Там они раздели ее и уложили в постель. Уильям остался внизу; на душе у него было неспокойно. С лестницы бегом спустилась Тиззи и, даже не взглянув на него, выскочила на улицу. Заслышав шум и суету, из гостиной крадучись вышел мистер Лэм и приблизился к Уильяму.

— Как соломинка перед ветром,[96] да?

— Мэри немного нездоровится, сэр.

— Вот именно.

На верхней площадке лестницы появилась миссис Лэм.

— Тиззи пошла за доктором. А мне надо поговорить с вами, мистер Айрленд. Будьте так добры, вскипятите чайник.

— Конечно.

Уильям направился в гостиную. Даже в эти летние дни в камине над горящими углями стояла металлическая подставка, на которой можно было нагреть воды. Уильям поставил чайник и стал ждать, пока он закипит; в гостиную торопливо вошла миссис Лэм.

— Пожалуй, нужно добавить горячего джину с мятой. Не то, чего доброго, лихорадка начнется. Как же это произошло, мистер Айрленд?

— Мэри поскользнулась и упала. Мы были на берегу Темзы.

— Что вы делали возле реки?

— Осматривали Сатерк.

— Осматривали Сатерк?! — изумленно повторила она, будто речь шла о деревушке, затерянной в русских степях.

— Искали места, связанные с Шекспиром.

— Шекспир в конце концов сведет ее в могилу, мистер Айрленд. Не следует разжигать в ней этот интерес. Мистер Лэм, вы должны сказать свое веское слово — чтобы в нашем доме даже духу его книг не было.

— Ей просто не повезло, чистая случайность…

— Повезло — не повезло… Этого просто не должно было быть. Куда же я убрала мятное масло?

Приготовив душистый бодрящий напиток, она с величественным видом понесла объемистую глиняную чашу наверх. Уильям обернулся; мистер Лэм прямо из бутылки потягивал мятное масло.

— Горячее, — пробормотал он. — Горячий лед.[97]

Глава девятая

После своего купания в Темзе Мэри пролежала в лихорадке две недели. Она металась в жару, дрожала в ознобе, то и дело просила пить или открыть окна, ей хотелось глотнуть прохладного воздуха. Она исходила потом, и Тиззи, глядя на нее, восклицала (к большому неудовольствию миссис Лэм): она-де и не представляла, что в человеке может скопиться столько сала. Во сне Мэри бормотала какие-то странные слова и фразы. В конце концов она все же поправилась.

Во время ее болезни Уильям Айрленд заходил к Лэмам, но ему сказали, что тревожить мисс Лэм нельзя; доктор прописал ей сон и полный покой. Однако в конце второй недели Уильяму разрешили поговорить с Мэри. Закутанная в шаль, она сидела в гостиной у окна.

— Надеюсь, вам уже лучше? — спросил он.

— Это была сущая ерунда. Самая обычная простуда. Впрочем, согласитесь, я вряд ли могла ее избежать.

— Я вам кое-что принес.

— Пьесу? — Он кивнул. — А я уже почти решила, что все это мне приснилось. Правда же, Уильям, то был очень странный, необычный день. Сейчас он кажется далеким, нереальным…

— Однако вот она, пьеса. — Он протянул ей пачку листов в темно-бордовом переплете. — Вполне реальная.

Мэри опустила пьесу на колени и отвела глаза.

— Я боюсь до нее дотрагиваться. Это же нечто святое… — Уильям улыбнулся и промолчал. — Она поможет мне вернуться к жизни.

— Мистер Малоун подтвердил ее подлинность. А мой отец уже начал переговоры с театром «Друри-Лейн».

— Так ее поставят?

— Лелею надежду.

— Знаете, Уильям, почему-то я предпочла бы, чтобы она осталась тайной для всех.

— Нашей тайной? О нет. Это не могло бы…

В гостиную вошла миссис Лэм.

— Ты должна отдыхать, Мэри. Тебе нельзя волноваться.

— Я не волнуюсь, мама. — Мэри перевела глаза на Уильяма. — Я просто в восторге.

— Как бы то ни было, на сегодня довольно. Всего наилучшего, мистер Айрленд.

Мэри полдня читала пьесу, полную высоких слов и благородных чувств. Волшебная ритмика стиха, в котором удивительным образом сливались воедино звук и смысл, действовала завораживающе. Это была пьеса о зависти и о бешеной, исступленной жестокости, взывавшей к древнему британскому богу мщения, тому, что «обгоняет ветер в поле ржи!», тому, «в чьей власти сделать алой синь морей». Мэри решила, что это одна из ранних пьес Шекспира. Она нашла в ней сходство с «Титом Андроником» и первой частью «Генриха Шестого». Перечитав драгоценную находку, она подивилась изобретательности молодого Шекспира. Кому еще пришло бы на ум создать образ ласточки, которая взмывает над полем брани, спасаясь от «бушевавшей в хлебных нивах сечи»? Ее переполняла благодарность судьбе за то, что она получила возможность все это прочитать. Отдельные несовершенства стиля или неясные выражения она с готовностью оставляла без внимания. Ведь она была одной из очень немногих, кому за прошедшие двести лет выпало счастье прочесть эту драму.

Тем же вечером, без каких-либо объяснений, Мэри передала пьесу Чарльзу. Она решила не рассказывать ему историю этой находки, надеясь, что он сам узнает руку автора. После ужина Чарльз унес пьесу к себе в комнату и больше уже не выходил. Прежде чем лечь спать, Мэри тихонько постучала к нему в дверь.