Глава восьмая

— Ага! Значит, тут требуются слезы, чтобы сыграть его как следует. Ну, если я возьмусь за эту роль, — готовь, публика, носовые платки! Я бурю подниму…[90] — В саду своего дома на Лейстолл-стрит Чарльз Лэм репетировал роль Основы. Вокруг собралась компания его друзей. Тому Коутсу досталась роль Миляги, а Бенджамин Мильтон взялся играть Пигву. Они уговорили двух товарищей по работе, Сигфрида Дринкуотера и Селвина Оньонза, сыграть Дудку и Рыло. А уж те улестили Альфреда Джауэтта, клерка акцизного отдела и приятеля Сигфрида, согласиться на роль Заморыша. В то воскресное утро друзья уселись репетировать в маленькой пагоде, которую мистер Лэм построил в саду десятью годами ранее. Пагода изрядно обветшала, краска потрескалась и начала осыпаться, металл покрылся ржавчиной; но все же там можно было укрыться от внезапного летнего дождика, орошавшего сад, и в сухости и уюте читать свои роли, следуя указаниям Мэри Лэм.

— Говори медленнее и нараспев, Основа, — советовала она брату. — Придай своим словам глубину.

— Но, сказать по правде, главное мое призвание — роли злодеев. Еркулеса я бы на редкость сыграл или вообще такую роль, чтобы землю грызть и все кругом в щепки разносить! Дальше идут стихи. Их тоже декламировать, Мэри?

— Конечно, дорогой.

Том Коутс тем временем перешептывался с Бенджамином Мильтоном. Когда Мэри назвала брата «дорогой», оба закатились беззвучным смехом. Бенджамин, прикрыв рот платком, корчился в конвульсиях. Чарльз не обращал внимания на веселье приятелей, но Мэри сердито глянула на них, а потом словно невзначай поинтересовалась:

— Что вас так развеселило, господа?

— Так мы же комедию репетируем! Или нет? — давясь смехом, едва выговорил Том.

— У тебя дивная Основа пониже спины, дорогой, — прошептал Бенджамин, из последних сил сдерживая хохот.

Сигфрид Дринкуотер с нетерпением ждал, когда настанет его черед:

— Прошу вас, может, перейдем к сцене с Дудкой? А не то я забуду свою роль. Я себя знаю.

— Там ролька-то — всего ничего, — заметил Альфред Джауэтт. — Полтора слова.

— Клянусь, Фред, даже полтора вылетят из головы.

Сигфрид Дринкуотер, порывистый юноша, постоянно уносился мыслями в славное прошлое своего рода. Он всем и каждому сообщал, что занимает седьмое место среди претендентов на престол острова Гернси; тот факт, что этого престола давно уже нет в природе, ничуть его не смущал. Окружающие не могли взять в толк, отчего он дружит с Альфредом Джауэттом: Альфред был малый расчетливый, пройдошистый и не чуждый корысти. Разделив свое годовое жалованье на количество рабочих часов, он не поленился вычислить, что зарабатывает в час пять пенсов и три фартинга. В столе у него лежала составленная им таблица, и всякий раз, когда ему удавалось часок побездельничать, он вносил эту сумму в свой доход. После работы они с Сигфридом частенько хаживали по захудалым театрикам. Сигфрид с неподдельным восторгом наблюдал за действием, происходящим на крохотной сцене, время от времени пуская слезу при несчастливом повороте событий; Альфред же тем временем невозмутимо разглядывал статисток и ведущих актрис.

— Не пойму, зачем нам ставить эту комедию, если работа идет под сплошное хихиканье, — заявила Мэри.

— А Барроу в своих проповедях, как известно, называл хихиканье упражнением для легких, — возразил Селвин Оньонз. — Еще его обозначают словом «хмыканье».

Том Коутс не выдержал и скорчился от смеха. Селвин славился своей готовностью разъяснять что угодно, к месту и не к месту, причем объяснения его почти всегда грешили против истины и в большом, и в малом. Фраза «Селвин говорит…» стала в Ост-Индской компании присловьем, означавшим, что далее последует полная чушь.

Они добрались до того места в пьесе, когда на призывные слова Питера Пигвы «Френсис Дудка, починщик раздувальных мехов!» на сцене впервые появляется Сигфрид в роли Дудки.

— Выходит, я починщик раздувальных мехов? Я-то думал, что имею отношение к дудкам. Судя по имени.

— Нет, Сигфрид, — отозвался Бенджамин Мильтон, на мгновение выходя из роли Пигвы. — Твое имя имеет отношение к голосу. Голос твой должен походить на пение дудочки.

— То есть?

— Звучать тоненько. Как свирель.

— А разве не звонко или мелодично?

— Об этом в пьесе ни слова. Дудки того времени известны своим тонким высоким звучанием. Голос у них был слабенький.

— Прошу покорно простить, но никто из рода Дринкуотеров никогда слабым не был. Спросите жителей Гернси.

— Просто возьмите чуточку повыше, мистер Дринкуотер.

— Что вы сказали, мисс Лэм?

— Постарайтесь говорить более высоким голосом. Пожалуйста, еще раз, мистер Мильтон.

— Френсис Дудка, починщик раздувальных мехов!

— Есть, Питер Пигва!

— Ты должен взять на себя роль Фисбы.

— А кто будет этот Фисба? Странствующий рыцарь?

— Нет, это дама, в которую влюблен Пирам.

— Нет, честью прошу, не заставляйте меня играть женщину. Не стану я изображать особу женского пола! — Сигфрид был возмущен до глубины души. — Чарльз, ты же меня уверял, что я буду играть роль добропорядочного мастерового.

— Так оно и есть.

— Я женское платье не надену.

Селвин Оньонз опять вмешался в разговор:

— Тебе достаточно надеть халат или передник.

— Что, прости? Я не ослышался? Передник?! Да никто из рода Дринкуотеров знать не знает такого слова.

Бенджамин Мильтон и Том Коутс с нескрываемым удовольствием слушали этот разговор. Бенджамин достал из кармана фляжку с портером и украдкой отпил из горлышка. Затем передал фляжку Тому; тот отвернулся и тоже сделал глоток. Альфред Джауэтт наклонился к ним и шутливо укорил:

— Ай-ай-ай, в воскресное-то утро! — И, указывая на дом Лэмов, спросил: — Они в церковь ушли?

— Не думаю, — ответил Том. — Впрочем, миссис Лэм очень набожна. Так, во всяком случае, мне говорили.

— Я слыхал, что у папули чердак того.

— Что-что?

— Чердак, говорю, не в порядке, — он указал на голову. — Это у них семейное.

Тем временем Мэри Лэм повторила Сигфриду слова его роли:

— Нет, честью прошу, не заставляйте меня играть женщину: у меня борода пробивается. Видите, по пьесе вы мужчина, мистер Дринкуотер. Вне всяких сомнений.

— А зрители это поймут?

— Ну конечно. Мы наденем на вас цилиндр. Тут уж никто не заподозрит в вас особу женского пола.

В воображении Мэри рисовались замечательные картины их будущего спектакля. Когда Чарльз попросил ее помочь его товарищам справиться с ролями и порепетировать с ними текст, она пришла в восторг. Уже которую неделю она ощущала необыкновенный прилив энергии, неудержимое возбуждение, которое хотелось на что-то излить. Поэтому она с большой охотой взялась за постановку этого коротенького забавного отрывка из комедии «Сон в летнюю ночь», в котором действует трудовой люд. Она помогла Чарльзу свести воедино разрозненные эпизоды и ради связности пьески даже сама сочинила кое-какие диалоги и мизансцены. Однако Уильяму Айрленду она и словом не обмолвилась об этой затее, полагая, что он был бы уязвлен — ведь его самого к участию не допустили. Кроме того, ей думалось, что он сделал бы совершенно неверные выводы из сложившейся запутанной ситуации, в которой было замешано столько разных людей. Шекспир — вот кто великолепно умел распутывать подобные коллизии. Уильям Айрленд счел бы, что его отвергли только потому, что он всего лишь лавочник. А при его литературных амбициях обида казалась бы еще горше: он-де выскочка, которому не место среди людей благородного происхождения. Дело же было вовсе не в его ремесле.

— Не пригласить ли нам мистера Айрленда сыграть в нашем спектакле? — предложил однажды Чарльз.

— Уильяма? Нет-нет, — поспешно ответила Мэри. — Он слишком… — Она замялась: первым на ум пришло слово «обидчив». — Слишком серьезен.