— О нет, вы ошибаетесь, отец. Сколько раз за последние месяцы я плакал от радости! От наплыва чувств.

— Очень верно сказано. — Мистер Малоун поднялся со стула. — От наплыва чувств. В таком случае позвольте мне опять спросить: откуда у вас эти сокровища?

— Ответить я не вправе.

— Вынужден повториться. Вы можете сообщить нам источник сих документов? Открыть их происхождение?

— Я могу сказать лишь то, что уже говорил отцу. Мой благодетель не желает оглашать свое имя, ибо огласка вызовет всяческие толки и неумеренный интерес публики к особе, которая предпочитает вести уединенную, затворническую жизнь.

— Этот джентльмен может рассчитывать на наше полное доверие и преданность, — добавил Сэмюэл Айрленд. Уильям удивленно посмотрел на отца. — Он просил проявлять крайнюю сдержанность в высказываниях, что и было ему обещано. Наш священный долг, сэр, — хранить верность данному слову, лишь так мы можем рассчитывать на подобные драгоценные дары.

— Глубоко сожалею. Впрочем, не сомневаюсь, что в благовоспитанном обществе ваша позиция встретит горячее одобрение. — Малоун уже собрался было уходить, но вдруг замешкался. — Кстати об обществе. У меня к вам предложение, мистер Айрленд. Нельзя ограничиваться лишь чтением новых рукописей Шекспира. Их необходимо видеть. Нужно выставить их на широкое обозрение.

— Я немножко опередил вас, сэр. Мы с сыном решили, что они будут выставлены здесь. — Уильям снова удивленно глянул на отца. — Это скромное помещение станет Шекспировым святилищем. Ты именно так выразился, правда, Уильям?

— Сейчас, отец, мне слова вообще не идут на ум.

— Святилище Барда.

— Как я рад. Как счастлив. — Малоун утер еще мокрое от слез лицо. — Непременно поместите объявление в «Морнинг кроникл». Эту газету читают все. Вы позволите, мистер Айрленд, направить в ваше святилище одного-двух почитателей Барда? Еще до публикации объявления?

— Разумеется, сэр. Будем только рады.

Когда Эдмонд Малоун ушел, Уильям повернулся к отцу:

— Что это вы наговорили про мою благодетельницу? Джентльмен?! Слишком уж вы старательно заметаете следы.

— Мистеру Малоуну приятно думать, что мы ему доверяем.

— Мне плевать, что мистеру Малоуну приятно, а что нет, — отрезал Уильям и бахнул кулаком по полке. — И о каком таком святилище вы толковали?

— Я до поры до времени об этом помалкивал, потому что хотел сделать тебе приятный сюрприз. — Уильям даже не узнал собственных слов в устах отца. — Неужто не понимаешь? Святилище вызовет такой огромный интерес, что от посетителей не будет отбоя.

— Будет, если их не надоумят, что именно надо посещать.

— Оставь свои шуточки, Уильям. Нам необходимо серьезно подготовиться. Документы следует разложить так, чтобы публика могла их рассматривать без помех.

— Здесь? В лавке?

— В моем заведении. Лучшего места не найти. Прилавок у нас накрыт стеклом, есть еще и полки. В витрине поместим вывеску: «Музей Шекспира». За небольшую входную плату…

— Нет! Никакой платы!

— Но плата должна быть, хотя бы мизерная! У двери можно поставить Розу.

— Ни в коем случае! Никаких денег. Ни за что.

Сэмюэла Айрленда удивила горячность сына.

— Ну, если уж ты так не хочешь…

— Не хочу.

— Тогда больше мне сказать нечего.

— И прекрасно.

— Замечу лишь одно. Я ведь, Уильям, человек очень скромного достатка. Ты наши доходы знаешь. На одних книгах разбогатеть невозможно.

— Я не желаю вас слушать, отец.

— Нынче впервые подвернулась возможность поправить наше положение. Шекспир и сам был человеком деловым. Жил на свои доходы. Думаешь, он нас осудил бы?

— Все это делается отнюдь не ради денег, отец.

— А ради чего?

— Ради вас.

— Признаюсь, ничего не понимаю.

Смущенный собственной откровенностью, Уильям рассмеялся:

— Вы мне напоминаете слепого Тиресия.[82] Которого ведет мальчик-поводырь.

— Ты читаешь мои мысли, я как раз это и собирался сказать.

— Такое, отец, мне не в новинку. — Уильям вдруг опустил голову: — Хорошо. Будь по-вашему, выставим находки здесь. Но только, если вы примете мое условие не взимать никакой платы. Я с радостью все покажу, разумеется, соблюдая необходимые меры предосторожности.

Айрленд-старший на миг отвел глаза и уставился в пространство. Больше посетителей — значит, больше покупателей. Многие ученые мужи и страстные поклонники изящной словесности, движимые любопытством и горячей любовью к литературе, впервые придут на Холборн-пассидж, где их глазам предстанут не только рукописи Шекспира, но и выставленные на полках книги. Затея, выходит, все равно стоящая.

— Согласен! — сказал он. — Склоняюсь перед твоей мудростью.

Долго ждать не пришлось: в тот же день к ним, по совету Эдмонда Малоуна, явился один из его близких друзей, Томас Роулендсон. Это был пожилой художник-карикатурист, одетый в небесно-голубой сюртук, темно-бордовый жилет и зеленые клетчатые брюки. Отдуваясь, он вошел в лавку и рассыпался в извинениях.

— Я не ошибся? Здесь находится тот кусочек земли, где Шекспир лишь недавно пустил корни? Прошу простить, но меня направил к вам мистер Малоун. А вы, верно, мистер Айрленд?

Уильям протянул было посетителю руку, но вперед решительно шагнул Сэмюэл Айрленд:

— Мы оба имеем честь носить эту фамилию, сэр.

— Рад слышать. Неужели мистер Малоун вам обо мне ни словечком не обмолвился? Я Роулендсон, сэр.

— Вас, сэр, знают все почитатели Шекспира.

Сэмюэл Айрленд намекал на сделанную Роулендсоном серию эстампов, иллюстрирующих сцены из пьес Барда. Гравюры были изданы в альбоме под названием «Галерея Шекспира».

— На этот труд меня подвигла высшая сила. Сами понимаете какая.

— Мы польщены, ваш визит — большая честь для нас, мистер Роулендсон, — сказал Сэмюэл Айрленд, пожимая художнику руку.

— Зовите меня просто Том.

— В нашем музее вы первый посетитель. Правда, нас вы застали немножко врасплох, мы еще не вполне готовы к приему публики.

С Роулендсона градом катился пот.

— Не найдется ли у вас лимонаду? Или имбирного пива? Жажда, понимаете, одолела.

— Может, чего-нибудь покрепче? — спросил Уильям, уже заметивший на лице гостя признаки пагубного пристрастия. — Стаканчик виски, сэр?

— Немножко. Капельку. Самую чуточку. Только, сделайте одолжение, с содовой.

Уильям поднялся наверх, в столовую, достал из резного буфета хрустальный графин и щедро плеснул в стакан; затем принес из расположенной рядом кухни кувшин с водой и разбавил виски. Роулендсон ждал напитка с нетерпением и продолжил речь, только когда выпил все до дна.

— Малоун говорит, у вас есть письмо к госпоже Хатауэй.

— А в нем еще и прядь волос Барда.

С этими словами Уильям взял у Роулендсона пустой стакан.

— А можно мне?..

— Вы о чем, простите?

— Хочется просто коснуться его волос.

— Можно.

Уильям достал из-под прилавка символический дар любви и протянул гостю.

— То самое письмо? Неужто впрямь от самого Шекспира? Волосы как у вас, сэр. Русые, с огненно-рыжим отливом.

Он как-то странно, почти застенчиво глянул на Уильяма, но тот уже шел наверх. Там он опять налил в стакан виски, добавил немножко воды и поспешил назад. Сэмюэл Айрленд стоял посреди лавки в одной из своих излюбленных поз: ноги расставлены, спина прямая, большие пальцы засунуты в кармашки жилета. Роулендсон тем временем читал записку Анне Хатауэй.

— Прекрасно, — сказал он. — И как верно подобраны слова! Младая любовь. — И продекламировал фразу, относившуюся, по всей видимости, к пряди волос: — Ни золоченая безделка, что венчает главу царственной особы, ни высочайшие почести не даровали бы мне и половины той радости, какую принес сей скромный поступок, сделанный ради тебя.

Роулендсон вернул записку Уильяму и жадно потянулся к стакану.