Глава пятая

Расставшись с Мэри Лэм на углу Хай-Холборн и убедившись, что она растворилась в толпе, Уильям Айрленд направился в книжную лавку, где застал отца в полном одиночестве. Постукивая каблуками лаковых штиблет по дощатому полу, Сэмюэл Айрленд расхаживал по магазину взад и вперед.

— Мистер Малоун передал тебе привет. Он пошел к своему окулисту.

— Он доволен находкой?

— В восторге. В полном восторге. — Сэмюэл Айрленд дошел до стены и лишь затем повернулся к сыну: — Когда ты в следующий раз увидишься со своей покровительницей?

Отцу Уильям сообщил о своих находках куда меньше того, о чем успел поведать Мэри Лэм; сказал лишь, что в библиотеке одной пожилой дамы он случайно нашел купчую на особняк, а дама взамен разрешила ему брать себе некоторые вещи, представляющие для него интерес. Для нее же это были всего лишь «бумажки». Но она взяла с него клятву: ни при каких условиях не разглашать ее имени. Уильям прекрасно знал отца: Айрленд-старший, человек экспансивный и велеречивый, имел склонность к самым сумасбродным прожектам. Так, повинуясь внезапному порыву, он вовлек в историю с шекспировским документом Эдмонда Малоуна.

— Я пообещал зайти через несколько дней.

— Несколько дней?! Да ты понимаешь ли, что мы от нее получили?

— Печать.

— Это золотая жила. Самая настоящая. Ты представляешь, каких денег такие бумаги могут стоить на аукционе?

— Об этом я и не думал, отец.

— Как и твоя покровительница, надо полагать, иначе она никогда не отдала бы их в полное твое распоряжение. Не вернее ли называть ее твоей благодетельницей? — Если в голосе отца и проскользнула насмешливая нотка, Уильям предпочел ее не заметить. — Она, стало быть, выше подобных мелочей?

— Она мне их просто дарит. Я же вам говорил: я нашел купчую на дом, составленную на имя ее покойного мужа…

— Для тебя эти «мелочи» тоже не имеют материальной ценности? — спросил Сэмюэл Айрленд и вновь зашагал по магазину. Уильям видел, что отца переполняет странная энергия, необычная решимость, которой он и не скрывает. — Позволь спросить тебя, Уильям. Чувствуешь ли ты в себе силы стремиться к большему? Добиваться успеха в жизни?

Это уже был не вопрос, а прямой вызов.

— Полагаю, такие силы во мне есть. Смею надеяться…

— Тогда не упускай подвернувшейся тебе возможности. Не сомневаюсь, что там найдется еще немало других шекспировских бумаг. Официальный документ, да еще с печатью, — это не случайное совпадение. Ты должен их отыскать, Уильям. — Он отвернулся и стал поправлять стоявшие на полке книги. — Не обязательно ставить о них в известность твою покровительницу. Мы сможем продать их и без лишнего шума.

На спинке отцовского сюртука Уильям заметил седой волос, но удержался и стряхивать его не стал.

— Их нельзя продавать, отец.

— Нельзя? Почему?

— Я не хочу наживаться на ее великодушии.

Уильям видел, что отец попытался распрямить и без того прямую спину.

— А мое мнение… мои чувства… тут в расчет не принимаются?

— Само собой разумеется, я всегда готов выслушать ваши советы, отец, но это для меня — вопрос принципа.

— Молод ты еще рассуждать о принципах, — не поворачиваясь к сыну, отрезал Айрленд-старший. — Или ты полагаешь, что принципы обеспечат тебе лучшую жизнь?

— По крайней мере, не худшую.

— Уж не хочешь ли ты весь век тянуть лямку в лавке? — С этими словами отец повернулся, по-прежнему не глядя на сына, подошел к прилавку и ладонью смахнул с него пыль. — Неужели у тебя нет иных устремлений, кроме как стать торговцем? — Уильям хранил молчание, и отец продолжил: — Если бы у меня в начале моей взрослой жизни был такой же патрон, такой же благодетель, уж я бы этой возможности не упустил.

— Какой возможности?

— Подняться повыше.

— И как же?

— Открыв счет в банке. — Он глянул на сына. — Ты имеешь представление о том, что такое нищета? Я начинал без единого пенса в кармане. Каждый кусок хлеба доставался с боем. Учился я в бесплатной школе на Монмут-стрит. Впрочем, я тебе об этом рассказывал. — Уильям и впрямь уже слышал эту отцовскую историю. — Чтобы стать уличным лоточником, я выпрашивал деньги, брал в долг по паре шиллингов. Процветания я ждал долго, но все же дождался. Как ты сам знаешь.

— Знаю.

— Но сможешь ли ты повторить мой путь? Представляешь ли себе, с чего начать?

Сэмюэл Айрленд стал медленно подниматься по лестнице, останавливаясь на каждой ступеньке, словно никак не мог отдышаться.

Когда отец скрылся в своей комнате на втором этаже, Уильям подошел к рыжей восковой печати Шекспира, взял ее в руки и горько заплакал.

Три дня спустя Уильям вошел в магазин, насвистывая «Милую Жюли», и побежал наверх, в столовую. В камине уже пылали угли, рядом сидели отец с Розой Понтинг: они составляли список знакомых, которым стоило (с пользой для них и для себя) послать на Рождество бутылочку поссета[63] — от простуды.

— Каммингз слишком стар, — говорила Роза. — Он только весь обольется.

— У меня для вас подарок, отец. — Уильям достал из нагрудного кармана выцветший пергаментный лист. — Подарок на все времена.[64]

Сэмюэл Айрленд вскочил со стула и нетерпеливо выхватил бумагу из рук сына.

— Это его завещание, — сказал Уильям.

— Не заверенное?

— Безусловно, нет. Но вы же мне сами как-то сказали, что он умер папистом.

Сэмюэл Айрленд подошел к столу и положил на него бумагу.

— Было такое подозрение. Но не более того.

Айрленды обсуждали этот вопрос во время недавней поездки в Стратфорд. Попив чаю с мистером Хартом в родном доме Барда, они отправились по Хенли-стрит к реке. По дороге говорили о завещании Джона Шекспира, запрятанном за стропилом, и строили догадки о том, унаследовал ли сын веру отца. В подкрепление своих доводов Сэмюэл Айрленд решительно стучал по булыжной мостовой тростью с набалдашником, украшенным драгоценными камнями.

— Когда-то по рукам ходила пьеса о паписте Томасе Море, якобы принадлежавшая перу Шекспира. Но это был апокриф.

— Апокриф? Что это такое, отец?

Мгновение они молча смотрели друг на друга, наконец Айрленд-старший бахнул тростью по булыжнику.

— А ничего. Слово такое. Употребляется, когда говорят о том, что не входит в канонический список произведений какого-либо автора.

Уильям смотрел прямо перед собой, однако не заметил семейки поросят, которую гнали по Хенли-стрит.

— Интересное словцо. Апокриф…

— Такими выражениями, Уильям, часто пользуются чересчур вольно. Науке свойственна неточность.

— Выходит, ученые могут ошибаться?

— Они слишком большое внимание уделяют источникам, происхождению текстов. Вместо того чтобы углубиться в изучение дивной, возвышенной поэзии нашего Барда, они рыщут в поисках оригиналов, из которых Шекспир, возможно, заимствовал свои сюжеты. Это ложная ученость.

— Некоторые утверждают, будто Шекспир вообще все списал у других.

— Вот-вот, именно про такого рода предположения я и толкую. Нелепица. Чушь. Он сам был божественным источником.

— Иначе говоря, каких-либо других источников у него не было?

— Не правильнее ли сказать, Уильям, что источники тут сколько-нибудь существенной роли не играют?

— Я рад это слышать. — Отец пронзительно глянул на сына, а тот продолжал: — Шекспир — статья особая, равных ему нет.

Сэмюэл Айрленд по-прежнему не сводил внимательного взгляда с лежащего на столе пергаментного листа.

— А ведь завещание доказывает, что он не был папистом. Вы всё разбираете, отец?

— Тут, в общем, говорится о том, что он отдает свою душу в руки Иисуса.

— Но ни слова о Деве Марии. Или о святых. Нет даже намека на слепую веру. Никакого фанатизма.