Господи!

Никому теперь не отдаст, никогда!

В лицо опять заглянул, огладил: живая, здоровая?!

Шрам над бровью, на скуле — больно стало, поморщился. Тоска в глазах:

— Прости, — коснулся пальцем дрогнувшим, кожи.

— Ты живой… — выдохнула, пальцами по щеке ему прошлась и вдруг обняла за шею, зажмурилась. — Коля!

"Девочка моя!" — задохнулся от счастья. Подхватил ее, крепко обнимая, закружил.

Семеновский встал и бочком, бочком, ординарца за шиворот и за двери — не стоит паре мешать.

Николай усадил ее на лавку и рассматривал, рассматривал. А в душе сердце — весна.

— Не верю, — коснулся лица. — Мне все кажется — сон. Ты мне постоянно снилась.

— И ты мне. Так странно, мы знали друг друга дней десять…

— А снимся почти два года.

Лена улыбнулась, тепло, светло, погладила шрам на его лице:

— Ранили?

— Ерунда, — он тоже улыбался, но не чувствовал того. Нежность его топила. Он видел не ту девочку из поезда, а взрослую девушку, и такой она казалась ему еще более прекрасной. Как бутон розы привлекая, грозит распуститься, и ослепить своей красотой — Лена ослепляла его. Внутри все трепетало от желания расцеловать ее, коснуться губами ее губ, ее кожи, почувствовать ее тепло и нежность, но он боялся спугнуть, оттолкнуть. Боялся, что она исчезнет, и ему опять останется лишь боль и сожаление.

И очнулся, вспомнил:

— Тебя привел Семеновский.

— Да, — она улыбалась как наивное дитя, но понимала ли, как опасно ее положение?

— Леночка, тебе нужно написать рапорт и уйти…

— Нет! — нахмурилась. — О чем ты, Коля? Как ты можешь такое говорить?

Мужчина вздохнул: если бы перед ним была любая другая женщина, она бы просто приказал, но ей, как раз той, кому обязан был — не мог.

— Леночка, — взял ее за руки, надеясь мягко донести необходимость перевестись куда-нибудь в штаб, подальше от линии фронта, но увидел ее руки, шрамы. Сердце ухнуло о грудную клетку и перевернулось. Лицо каменным стало, а взгляд…

Лена смутилась и испугалась:

— Ты что, Коля?

А у него слов не было. Со всем отчаянной неотвратимостью он понял, что эти годы любимая не сидела дома, под присмотром сестры и брата — она воевала, она прошла не меньше, чем он, и видела столько же.

Ему стало душно.

Мужчина это одно, но когда девочка, наивное, эфемерное создание попадает под этот жуткий, бесчеловечный маховик, это страшно до седых волос.

Мужчина расстегнул ворот и полез за сигаретами, боясь даже смотреть на Лену. Ему казалось сейчас, что он виноват в случившемся от начала до конца. Если бы тогда он… А чтобы он сделал? Что он мог сделать?!

Николай потер затылок, ругая себя, Гитлера, войну. Закурил. Рука подрагивала:

— Леночка, тебе нужно уехать. Домой, — начал осторожно, подбирая удобные для нее слова.

— У меня нет дома, — заметила она тихо. Встала, к окну отошла, но не смогла смотреть куда-то, когда Николай рядом, она столько его не видела!

— Я знала, что ты жив, я говорила! — обернулась к нему, а он рядом стоит, смотрит.

— Сашка не верил, а я говорила, ты жив, — улыбнулась, не скрывая влюбленного взгляда.

— Сашка? — он не мог отвести от нее глаз, боялся на миг из поля зрения впустить. Она только на пару шагов отошла, а его страх обуял и сердце замерло.

— Дрозд. Александр! Друг твой! — засмеялась: ну, какой же он забавный!

До Николая дошло:

— Саня?! Так он тоже жив?!

— Ну, конечно! Жив! Мы с ним вместе, в отряде партизанили!

— Вы?! — улыбка с губ сползла. — Подожди, ты партизанила?

— Конечно! Коля, ты так говоришь, будто для тебя это новость.

— Представь, — затянулся, чувствуя горечь во рту.

Значит, два года по лесам? Шутка ли сказать.

— Да что с тобой? — озадачилась. — Все же замечательно! Ты живой, Санька — живой, я живая! Под Сталинградом немцам дали — дали! Гоним их — гоним!

Она светилась, она лучилась от счастья, глупая девочка. А у Санина душу переворачивало от мысли, что этот миг может быть последним, что Бог или Дьявол вынес ее, прикрыл, вывел к нему, а его к ней, но дальше ему решать, ему защищать.

Сможет ли?

— Ты должна уехать. Семеновский сказал, тебя направили из госпиталя. Значит, была ранена? Почему не комиссовали?

Он не шутил, он был серьезным, даже жестким и, Лена растерялась:

— Ты шутишь?…Что вас так комиссовать-то меня всех тянет? — возмутилась.

— Всех? — он подтянул ее к себе за руку, оглядел пристально. — Ты была серьезно ранена?

— А ты? — помолчав, нашла что ответить.

— Я другое!

— Мы будем ругаться?! Мы только встретились!

— Ладно, — выставил руки и вдруг обнял, прижал к себе. Сердца выскакивали и у того и у другого, словно навстречу друг другу спешили.

— Тебе придется рассказать все: каждый день, каждый прожитый час. Я хочу знать. Кстати, где Саня?

Лена отодвинулась, к столу прошла села:

— Там остался.

И не смотрит, боится укор в глазах Николая увидеть — ведь она здесь, а его друг там.

— Не понял, — в глаза заглянул, присев перед ней.

— Я ушла. Так надо было, а он остался. Их в кольцо брали, и я не знаю, что с ним… Но он будет жить, — заверила. — Он обещал. Мы договорились с ним встретиться у ВДНХ после войны, в шесть. Каждую субботу ждать будет. Обещал.

— Узнаю Саню, — усмехнулся: даже на войне его друг успевает назначить свидания.

И кольнуло в сердце ревностью, но тут же погнал ее прочь. Никаких прав у него на Лену нет, а Санька хороший человек, и если у них… наверное он должен быть рад?…:

— Чай будешь? — спросил, чтобы сменить тему.

— Если можно, товарищ майор, — улыбнулась. Все-таки Николай несильно изменился — все так же смущается, что-то себе на уме держит.

Мужчина толкнул дверь и попросил ординарца подогреть чай, что-нибудь поесть сообразить.

Счастлива она была, до неверия самой себе — абсолютно счастлива.

Она из кусочков сахара домик складывала, как ребенок из кубиков и улыбалась, Коля наискосок сидел, глаз с нее не сводил. Миша кипяток разлил, поглядывая на них настороженно: нет, не пара они друг другу. Майор мужчина видный, орденов и медалей грудь полна, боевой, не из робких, а эта так себе, что-то с чем-то. Осипова и то интересней.

— Представляешь, я за два года совсем забыла, что есть сахар, как он выглядит. У ребят из отделения увидела, даже не поняла сначала что это? — сказала Лена, озорно глянув на него. Она подтрунивала над собой, а ему было не до смеха.

— Тяжело было?

— Да нет, как всем сейчас, тогда, — плечами пожала. И призналась, подумав, шепотом, только для Николая. — Страшно. Каждый раз, когда на задание шла.

Миша чайник грохнул на стол и, Лена вздрогнула. Майор глянул на парня недовольно: чего пугаешь людей?

— Свободен.

Белозерцев вышел, покосившись на девушку: вот вертихвостка! Еще и трусиха! Не пара она майору, точно.

А они опять друг на друга уставились. Коля взял ее руку в свою, робко поцеловал. Она не отняла, не вырвала, и мужчина порадовался — нравится ей, не противен. Как бы еще объяснить, что и она ему, да еще настолько, что в графу ее женой записал.

— Как ты к нам-то попала? Семеновский?

— Судьба, — подумав, сказала.

— Судьба, — вздохнул. — Время для нее откровенно нехорошее.

— Время не выбирает судьбы, скорее судьба выбирает время.

Странно Николаю от нее это взрослое суждение слышать было. Впрочем, два года на войне, что десятки лет в мире — любой порой за день повзрослеть может.

— Ты изменилась.

— Мы все. Ты бы Сашу видел. Он совсем другой стал.

— Какой?

— Не ветреный, — ответила подумав. Глаза лучились теплом и нежностью, а взгляд был задумчив. — Он ведь выживет, Коля, и мы все, правда? К концу война идет.

— Да. До Сталинграда было тяжело, непонятно, а все равно знали точно — захлебнуться фашисты, полягут все здесь, как французы. А сейчас тем более, — взял ее руку в свои ладони, осторожно поглаживая. — Леночка, уехать тебе надо. Пойми, войне конец, но она еще заберет немало жизней. А тебе природой дано рождать жизнь. Погибает мужчина — горе, но если женщина — горе вдвойне. Не сердись, подумай. Уверен, твой брат поможет…