И Джессика, содрогнувшись, поняла, что их, должно быть, везли сюда в этих гробах — как мертвецов! Мысль была до того страшная, что она прогнала ее, заставила себя сосредоточиться на настоящем — мрачном и тягостном.
Джессика, Никки и Энгус продолжали идти со связанными за спиной руками по узкой тропе, пролегавшей среди зарослей деревьев и кустарника. Несколько человек с автоматами шли впереди, остальные — сзади. Стоило кому-нибудь замедлить шаг, как раздавался окрик: “Andale! Apurense!”[58] и пленников подгоняли, подталкивая дулами автоматов в спину.
Стояла жара. Невыносимая жара. Со всех градом лил пот.
Джессика безумно тревожилась за Никки и Энгуса. Сама же она страдала от сильной головной боли, тошноты и роя жужжащих насекомых, которых невозможно было отогнать. Сколько это может длиться? Никки сказал, что они продвигаются к реке. Наверняка осталось уже немного!
Да, решила Джессика, человек, говоривший с Никки, не соврал. Это Перу — при мысли о том, как далеко они от дома и как мало надежды на спасение, на глаза навернулись слезы.
Почва под ногами стала сырой, теперь идти было намного труднее. За спиной Джессики раздался вскрик, какое-то движение и звук падения. Обернувшись, она увидела, что упал Энгус. Лицом в грязь.
Старик со связанными руками мужественно пытался подняться на ноги, но ему это не удавалось. Мужчины с автоматами, шедшие сзади, расхохотались. Один из них сделал шаг вперед с явным намерением ударить Энгуса стволом в спину.
— Нет! Нет! — закричала Джессика.
Охранник оторопел, а Джессика уже подбежала к Энгусу и опустилась на колени. Она не упала, несмотря на связанные руки, но была бессильна помочь Энгусу встать.
Охранник с перекошенным от злости лицом направился было к ней, но резкий окрик Мигеля остановил его. Мигель, Сокорро и Баудельо шли гуськом к ним из головной части колонны.
Джессика сразу заговорила звенящим от напряжения голосом:
— Да, мы ваши узники. Почему — нам неизвестно, но мы не хуже вашего понимаем, что бежать нам некуда. Так не лучше ли развязать нам руки? Мы хотим нормально идти, не спотыкаться и не падать. А так — смотрите, что получается! Проявите, пожалуйста, хоть каплю великодушия! Умоляю, развяжите нам руки!
Впервые Мигель заколебался — особенно когда Сокорро тихо сказала:
— Если кто-то из них повредит ногу, руку или просто порежется, может начаться заражение. А в Нуэва-Эсперансе нам не справиться с инфекцией.
Баудельо, стоявший рядом, добавил:
— Она права.
Мигель, нетерпеливо взмахнув рукой, отдал резкий приказ по-испански. Один из охранников выступил вперед — тот, кто помог Никки в кузове грузовика. Из ножен, висевших на поясе, он вынул нож и подошел к Джессике сзади. Она почувствовала, как веревка, стягивающая запястья, ослабла и упала. Следующим был Никки. Энгуса приподняли, чтобы срезать веревку, а потом Джессика и Никки помогли ему встать.
Громко прозвучала команда, и они двинулись дальше.
За эти несколько минут, несмотря на обуревавшие ее чувства, Джессика уяснила несколько вещей. Во-первых, место их назначения называется Нуэва-Эсперанса, хотя это название ей ничего не говорило. Во-вторых, человека, который сочувственно отнесся к Никки, зовут Висенте: она слышала, как к нему обратились по имени, когда он разрезал веревки. В-третьих, женщина, вступившаяся за них перед Мигелем, та, что ударила Джессику в хижине, кое-что смыслит в медицине. Порезанный тоже. Возможно, один из них врач, может быть, оба.
Она упрятала в сознание эти детали: интуиция подсказывала ей, что любая мелочь может пригодиться.
Через несколько минут они миновали изгиб, который делала тропа, и увидели широкую реку.
Мигель помнил, что, когда только встал на путь нигилизма, он где-то вычитал: настоящий террорист должен вытравить из себя все человеческие чувства и добиваться своего, внушая ужас тем, кто отказывается ему повиноваться. Даже такое чувство, как ненависть, заставлявшее террориста действовать со страстью и потому полезное, если дать ему волю, может затуманить ум и помешать трезвому решению.
Мигель неукоснительно следовал этой истине, обогатив ее еще одним добавлением: действие и опасность — допинг для террориста. Он не мог обходиться без этих двух стимулов, подобно тому как наркоман не может без наркотиков.
Вот почему он с тоской думал о том, что ждало его впереди.
В течение четырех месяцев, начиная с перелета в Лондон и получения фальшивого паспорта, с помощью которого он проник в Соединенные Штаты, его подстегивали постоянная опасность и жизненная необходимость тщательно обдумывать каждый шаг, потом — пьянящее ощущение успеха и, наконец, — непрерывная бдительность, иначе не выжить.
Сейчас в этих тихих перуанских джунглях опасность была не столько велика. Правда, в любой момент могли нагрянуть правительственные войска, открыть огонь из автоматов, а потом начать допрос — практически это был единственный риск. Однако Мигель, согласно контракту, обязан торчать здесь — в захолустной деревушке Нуэва-Эсперанса, куда они прибудут сегодня, — бог знает сколько времени, потому что так велел “Медельинскому картелю” “Сендеро луминосо”. Почему? Мигель понятия не имел.
Он точно не знал и того, с какой целью захвачены заложники и что произойдет с ними здесь. Знал только, что их надо стеречь как зеницу ока — вероятно, поэтому ему и предстояло находиться при них: наверху его считали надежным человеком. За всем этим скорее всего стоял Абимаэль Гусман, основатель “Сендеро луминосо”, числивший себя маоистом и Иисусом — буйный сумасшедший, по мнению Мигеля. Разумеется, при условии, что Гусман еще жив. Говорили то так, то эдак — слухи то и дело возникали и были столь же ненадежны, как предсказания дождей в джунглях.
Мигель ненавидел джунгли, или сельву, как их называли перуанцы. Ненавидел разъедающую сырость, гниль и плесень.., ненавидел это ощущение замкнутого пространства, откуда быстрорастущий, непролазный кустарник тебя уже никогда не выпустит.., ненавидел непрерывное жужжание насекомых, доводившее до исступленного желания хоть несколько минут побыть в тишине.., ненавидел мерзкие полчища беззвучно ползающих скользких змей. А какие они огромные, джунгли, чуть ли не в два раза больше Калифорнии — они занимают три пятых территории Перу, хотя живет здесь всего пять процентов населения.
Перуанцы любят говорить, что существует три Перу: оживленное побережье с пляжами, коммерцией и городами, простирающимися на тысячи миль; южные Анды, чьи гигантские вершины могут соперничать с Гималаями и где бережно хранят историю и традиции инков, и, наконец, джунгли — сельва бассейна Амазонки — дикие, населенные туземцами места. Первые два Перу — еще куда ни шло, Мигелю они даже нравились. Но ничто не могло побороть его отвращения к третьему. Джунгли были для него asguerosa[59].
Его мысли опять вернулись к “Сендеро луминосо” — “Сияющему пути” в революцию; название было заимствовано из трудов современного философа — марксиста Хосе Карлоса Марьятеги. В 1980 году Абимаэль Гусман решил пойти по его стопам, а вскоре вооружился “четвертым мечом революции”, считая своими предшественниками Маркса, Ленина и Мао Цзэдуна. Прочих революционеров, в том числе Фиделя Кастро и советских преемников Ленина, Гусман не признавал, считая их жалкими шарлатанами.
Борцы “Сендеро луминосо” верили, что свергнут существующее правительство и установят свою власть во всем Перу. Но на это нужно время. Программа движения была рассчитана не на годы, а на десятилетия. Однако “Сендеро” уже сейчас стала крупной и сильной организацией, влияние ее правящей верхушки возрастало, и Мигель надеялся, он еще станет свидетелем переворота. Но уж конечно, не в этих odiosa[60] джунглях.