Гомоня собирался помирать каждую осень, но до сих пор не помер. Поэтому никто не стал его отговаривать от принятого решения. Гомоня на всякий случай подождал и со вздохом поднялся. Залез в своё дупло. Лён подумал было, что старик обиделся. Но, тот вскоре вылез и не один. С ним была маленькая плоская шкатулочка.

— Вот. — сказал он. — Дельная вещь. Никому бы не отдал, да помирать скоро.

Лён решил быть добрым и попросил:

— Не надо, Гомоня, не помирай пока.

— Хорошо. — согласился филин. — Пока не буду.

Паф открыл коробочку. Там в полуистлевшую подушечку воткнута обычная штопальная игла.

— Что это? — спросил он. — Кощея убивать?

— Нет. — ответил Гомоня. — Кощей давно уже убитый. Он у Фифендры в подполе на цепях сидит.

Друзья переглянулись, не зная, шутит филин, или опять чего перепутал. Они видели скелет в подполе, но не так представляли себе последнее убежище Кощея.

— А что же это? — спросил Лёнчик.

— Не помню. — печально признался филин. — Старый очень. Помирать пора.

— И что нам с этим делать? — озадаченно спросил Пафнутий.

Филин завозился.

— Пойду-ка я, пожалуй, на боковую. — сообщил он и направился в частное дупло. Это значит, что на сегодня аудиенция окончена.

Паф вытащил иголку, пригляделся и удивился:

— Иголка-то без ушка! На что она нужна?

У иголки правда не было отверстия. Паф отдал её приятелю. Лён спрятал иголку обратно в коробочку, а коробочку убрал в карман. Было уже довольно темно, и оба начали осторожный спуск. Не стоило так засиживаться. Хорошо, правда, что ни ведьма, ни её помощница никогда не выговаривали детям и не запрещали им некоторые шалости. Но, никому из них не приходило в голову ослушаться Фифендру.

Укрывшись от вечернего холода в своей деревянной келейке, Лён и Паф не спешили улечься в кровати. Сидя в блаженном тепле, внутри приятно пахнущей комнатки, похожей на большое дупло, они любовались на закат. Потом подули на гроздья светлячков, и те засветились. Поговорили ещё немного. В школе не было понятия дисциплины, и никого не заставляли ложиться спать вовремя.

В дверь поскребли. Вошёл Вавила. Он вообще заходил, куда хотел, и так же уходил. Кот уселся на круглый подоконник и долго смотрел на пламенеющую вечернюю зарю. Потом почесался задней лапой, мяукнул и вышел. Что ему было надо — непонятно.

В школе царила полная анархия. Ученики не умывались и не причёсывались. Рыжие волосы Лёньчика торчали в разные стороны, как и у Пафа. Из всей школы один только Долбер заботился о своей причёске. А что из этого вышло — всем известно.

Лёньчик, умаявшись за день, упал на подушку, даже забыв вытряхнуть из волос древесный мусор. Ученики в вопросах внешнего вида прекрасно обходились собственной пятернёй — и причесаться, и в носу почесать!

Было опасение, что приснится большая банка с водяными жуками, но приснились эклеры. Они бегали по тумбочке и не давались в руки.

ГЛАВА 7. Начало полтергейста

Жуки переглянулись.

— А давай я пощекочу его. — предложил один.

— Не надо. — ответил другой. — Пусть проспит первый урок. Я злюсь на него. Он нас ел!

— Ну он же голодный был! — возразил первый. — Я всё-таки разбужу.

Лёнька сел, и дико огляделся. Будильник прозвенел десять минут назад! Рыжей молнией метался он по комнате и вылетел на улицу, не причесавшись и без шапки.

В вестибюле было пусто, и только тётя Паша встретила его визгливыми возгласами.

— Башку-то причеши! — крикнула вослед тётя Люба.

Косицын поворошил волосы, выкидывая на пол непонятный мусор. Посыпались сухие листья, веточки и прочий древесный хлам. Не успевая удивляться, он влетел на географию и принял покаянный вид.

— Проще было вообще не явиться. — флегматично заметила географичка. — Твоё счастье, что я не успела проставить «н». Похоже, ты всю ночь просидел в мусорном баке.

Все засмеялись. Лёньке было не до того. Какие-то странные воспоминания тревожили его. Словно между вторником и средой было ещё что-то, и он должен помнить — что именно. Но, не помнит. По ночам нормальные люди вообще-то спят. И он спал, даже чуть не проспал. Спасибо — жуки разбудили. А при чём тут жуки?

Второй урок должен быть у седьмого «Б». Маргарита Львовна равномерно и твёрдо ставила ноги, передвигаясь среди привычного шума. Перемена гудела. Все носились, как бешеные. Пожилая учительница математики плыла по коридорам словно тяжёлый линкор, оставляя за кормой резвящихся дельфинами третьеклашек. Она привычно абстрагировалась от происходящего. Давно уже педагог Крюкова не реагировала на детскую живость во время перемен.

Её одолевали тяжёлые мысли. Обида давила, как камень. Из-за чего они поругались? Почему Серёжа хлопнул дверью? Сказал, что уйдёт к своей этой… К гражданской жене. И больше не вернётся. И не только это сказал. Можно подумать, что она была не права. Что не истинную правду сказала. Неправильно они ребёнка воспитывают. Пыталась объяснить. И Михаил её не поддержал. Ты, говорит, мать, не пытайся быть командиром в чужой семье. Не приноси школу домой. Да ладно бы ребёнок его, Серёжин…

Учительница очнулась. Прямо под ноги ей свалился ученик. Вскочил — весь встрёпанный, рубашка выбилась, штаны грязные, сопли висят. Маргарита Львовна привычно сдержала себя — сказывалась большая внутренняя дисциплина. Молча взяла она твёрдыми пальцами шпанёнка за плечо, отстранила и продолжила свой путь.

А вчера было классное собрание в её девятом «В». Давненько они не высказывали ей. С пятого класса. А тут все словно с цепи сорвались. Подумать только, что за жалобы! Она им говорит, что ученики плохо занимаются. Привела общую картину успеваемости. Специально готовила наглядность. А они ей — детям неинтересно! Да какой тут может быть интерес?! Это же математика, а не литература и не кулинария. Кто-нибудь читает учебник алгебры, как детектив?

— О чём вы думаете? — спросила она их. — К чему вы готовите ваших детей? Кто их будет развлекать в будущем? Посмотрите вокруг! Масса специалистов без работы. Вы надеетесь, что кто-то будет жевать вашим детям пищу и вкладывать им во рты? Вся жизнь это борьба. Нужно уже сейчас учиться преодолевать себя. А вы требуете развлечений. Разве мало ваши дети развлекаются? Всё к их услугам. И кино целый день крутят. И видюшники, и компьютеры, и дискотеки. В прежние времена, как отец мой рассказывал, зерно для просушки насыплют на брезенте. А его, трёхлетнего, посадят с хворостиной возле — птиц отгонять. И отойти не моги! А ваши! Чем они заняты целый день?! Что у них за дела? Да ещё и развлекать их требуете. Не маленькие уже.

Само собой, она подавила бунт на корабле. Нечего им ответить — правда на её стороне. Конечно, она тоже не слепая. Понимает, что все они работают иной раз на износ. Некогда детьми заниматься, вот и пытаются переложить заботы на учителей. Только правда в том, что однажды школа для них закончится, а дети останутся.

После этого собрания у неё образовался в душе тяжёлый осадок. Родители замолчали, но по их лицам она читала, как они её не любят. И, странно, раньше никогда это её не задевало, а тут словно камень в груди заворочался. Почему же всё-таки ушёл Серёжа?

Маргарита Львовна вошла в кабинет. Просмотрела страницу классного журнала. Надо бы вызвать эту новенькую, Платонову. Антонина говорила, что в прежней школе у неё были пятёрки по математике. Пора проверить.

Вот она, сидит с Косицыным и что-то ему шепчет. Рано ещё шуры-муры заводить. Сначала школу кончи. А то сначала шепчутся, а потом приносят в подоле. Как эта, Серёжина… Внутри опять заворочался тяжёлый камень. Кровь ударила в виски.

— Платонова, к доске.

Маргарита Львовна едва слушала ответ. Полуприкрыв глаза, она сидела и всё пыталась отогнать от себя сноху. Потом повернулась и пробежала глазами по написанному. Всё было верно.