15. ДЕТКА, ДАВАЙ ПОИГРАЕМ В СЕМЕЙНУЮ ЖИЗНЬ

— Никогда — слышишь, никогда! — я больше не буду врать ради тебя! — шипит Амели.

— Но я не просила тебя врать, — замечаю я. Ненавижу, когда мои друзья разыгрывают передо мной ангелов во плоти. Как будто мне никогда не приходилось лгать ради того, чтобы прикрыть Амели. Я задумываюсь об этом и понимаю, что нет, не приходилось. Но если бы пришлось, я бы солгала — потому что иначе для чего вообще нужны друзья? К черту. Именно поэтому я ни одной живой душе не говорила о своей тайне.

— Ты поставила меня в неловкое положение. Мне нравится Филип.

— А я люблю его.

— Ну конечно. Поэтому ты и вышла за него замуж, будучи уже замужем, — огрызается она.

— Но…

Амели взмахом руки заставляет меня замолчать. Она открывает дверцу бара, достает бутылку виски и щедрой рукой наливает его в наши кофейные чашки, хотя сейчас еще утро. Ее действие приводит меня в уныние, поскольку я имела обыкновение делать то же самое, когда мы после гибели Бена сидели вдвоем и разговаривали и когда это являлось единственным способом притупить боль и шок.

— Ну… — Амели умолкает, так как явно не знает, что сказать.

Я набираю в грудь побольше воздуха и начинаю:

— Стиви был моей первой любовью. Он приехал в Кёркспи, когда мне было шестнадцать. В моей серой жизни он стал как бы лучом света. В отличие от большинства девчонок нашего городка я никогда не ходила на свидания с местными мальчишками, с которыми училась в школе. Городок у нас такой маленький, что все знают друг друга с самого детства. Это как, например, пойти на свидание с братом. Когда я пошла в пятый класс, то думала не о мальчиках, а только о том, какие выбрать предметы.

Амели, которая очень серьезно относится к образованию, настолько шокирована, что перебивает меня:

— Учебный год уже начался, а ты еще не выбрала предметы?

— Да, Амели. Я не как ты или Бен. У меня нет таланта или призвания к чему-либо. И никогда не было. Я дожидалась списков, где было указано, какой учитель ведет тот или иной предмет, и шла к тому, кто обращает меньше внимания на внешний вид и дает меньше домашних заданий. Но потом у нас в школе появился Стиви, и я стала думать о том, как подобраться к нему поближе. Я выяснила, что он собирается выбрать литературу, политику, музыку и историю. Эти предметы я и перечислила в своем заявлении.

— Да, усилия феминистского движения не пропали даром, — иронически бормочет Амели.

— В то время я считала, что это одна малина, но потом часто думала о том, что лучше бы выбрала географию и социологию, чем политику и музыку. Но мне кажется, мы уклонились от темы.

Амели сухо кивает.

— Стиви был на языке у всей школы. Он был на год старше всех в нашей параллели, так как пропустил год занятий, путешествуя по Южной Америке. Представляешь, какие преимущества это ему давало? Он ездил туда с родственниками — по-моему, двоюродными братьями — и по сравнению с другими мальчишками казался взрослым. Он столько всего знал! Он был таким загадочным, таким самоуглубленным и задумчивым… Все девочки хотели дружить с ним, а все мальчики — быть похожим на него. В первый же учебный день три девочки пригласили его на свидание.

— У вас в школе насчет этого, похоже, не церемонились, — замечает Амели.

— Мы жили в маленьком городке. Там каждый устраивает свой досуг как может, — говорю я. — К счастью, он жил недалеко от меня. После уроков мы обнаружили, что нам в одну сторону, и пошли домой вместе. Стоял замечательный день — начало сентября, погода еще летняя. Ясное синее небо, только начавшие золотиться листья. Заходящее солнце обливало нас мягким теплом. Деревья отбрасывали длинные тени. Я до сих пор помню сладкий запах подсыхающей травы и почувствовавшей приближение зимы живой изгороди.

Таких приятных воспоминаний о погоде у меня немного, потому что чаще всего мое возвращение из школы домой сопровождалось в лучшем случае пронизывающим ветром.

— Я просто хотела сказать, что в моей жизни не было ничего более романтического, чем та прогулка до дому со Стиви.

— Ничего?

— Ничего.

— Кроме предложения Филипа, — подсказывает мне Амели.

— Вообще-то нет, — говорю я, решая не успокаивать ее ложью. — Оказалось, что Стиви не был загадочным, самоуглубленным и задумчивым, — он был просто скромным.

Как только мы преодолели неловкость недавнего знакомства, выяснилось, что он интересен и очень умен. Он захотел проводить меня и прошел мимо своего дома к моему, а потом я захотела проводить его и мы вернулись к его дому, а потом…

— Он снова пошел тебя провожать.

— Да. — Несмотря на мои невеселые обстоятельства, я улыбаюсь. — Мы ходили туда-сюда с четырех до семи. В семь нам встретился мой отец. Он сказал, чтобы я прекратила шататься и шла домой пить чай. И тут Стиви, прямо в присутствии отца, поцеловал меня в щеку.

— Какой демонстративный жест, — говорит Амели. Я с обидой смотрю на нее.

— Именно так. Мы стали парой. Он зашел в дом, попил чаю с отцом и братьями, а затем мы поиграли в «Четыре в ряду». Я разбила его в пух и прах.

До того вечера в нашем доме всегда стояла безрадостная тишина, прерываемая только тиканьем часов, шипением выгорающего в камине угля и периодическими ссорами и пьяными выходками. Своим приходом Стиви согрел наш дом.

— Мы были неразлучны весь пятый и шестой класс. Мы любили друг друга так, как можно любить только в ранней молодости. Мы вместе учились, читали стихи, он пел и играл на гитаре. Для нас было очевидно, что мы пойдем учиться в один университет. Я всегда считала, что Стиви вытащит меня из Кёркспи. Главной причиной моего влечения к нему была его непохожесть на окружающих. Я подождала, пока Стиви определился с выбором, и подала документы в тот же университет. Мы оказались в Абердине. Там очень хороший университет, но даже тогда я уже была немного разочарована тем, что мы не отправились куда-нибудь еще дальше.

— А твой отец не возражал против того, что вы решили ехать вместе?

— Он никогда не лез в мою личную жизнь. И ни в какую другую тоже. Думаю, он просто был рад, что я еду учиться и не буду обивать каблуки в Кёркспи.

Я приукрашиваю действительность. Не думаю, что Амели поймет меня, если я скажу ей, что мой отец был рад, что я просто исчезла с его глаз. Ему было все равно, чем я занимаюсь, — лишь бы, чего доброго, не вернулась обратно. Только однажды он высказался в том смысле, что университетское образование пойдет мне на пользу: «Станешь поласковей и вообще». А Стиви он посоветовал заняться каким-нибудь ремеслом: «Ты, парень, научись делать что-нибудь руками, а то закончишь как и все остальные — будешь с шантрапой в забегаловке штаны протирать».

— Может, все бы обернулось по-другому, если бы мама была жива. — В голосе у меня дрожит жалость к себе.

С чего надо начать, чтобы толком объяснить все Амели? Держу пари, что, если бы мы играли в ассоциации, на слово «детство» она бы ответила такими словами, как «лето», «телевизор» или «сладости». Моими ассоциациями были бы «уныние», «страх» и «вина». Мой отец полагал, что конфеты, центральное отопление и даже добрые отношения в семье были излишествами, без которых мы вполне могли обойтись. Он был уверен, что жизнь на северо-востоке Шотландии неразрывно связана с лишениями, и не считал нужным бороться с ними, а даже любил их. Ему не доставляли неудобства ни жесткие стулья, ни холод, ни ледяной ветер. Но главной отличительной особенностью наших с ним отношений было его глубокое недоверие ко мне.

Мой отец был промысловым рыбаком, а рыбаки — суеверные люди. Все эти поверья передаются из поколения в поколения, и, может быть, раньше, до появления сложного навигационного электронного оборудования и современных средств поиска рыбы, они были оправданны, ведь промысел в большой мере зависел от удачливости рыбака. Никогда не лишне подкрепить свои шансы.

Суеверий, в которые отец верил и согласно которым организовывал свою жизнь, было бессчетное количество. Считалось, что нельзя называть лодку именем, оканчивающимся на гласную, нельзя красить лодку в голубой цвет, покидать порт в пятницу, брать на борт священника, свистеть, находясь в море. Беду приносили кролики, а также свиньи и женщины — женщины в особенности. Я думаю, что это глубоко укорененное недоверие к женщинам может брать начало в мифе о губящих корабли сиренах — или в простом женоненавистничестве. Нас и близко не подпускали к лодкам. В семьях рыбаков существовали особые правила, разъясняющие, как и когда женщины должны были мыться, работать по хозяйству, печь хлеб и даже расчесывать волосы.