Цветь тридцать пятая

Вера Телегина не могла объяснить: привиделось это ей во сне или пригрезилось наяву по причине расстройства нервной системы? Она с вечера искупала Дуняшу, накормила ее, уложила спать. Дуняша росла и здоровела не по дням, а по часам. Она уже бегала, лепетала, вертелась перед зеркалом, играла с деревянным Трубочистом, называла Верочку мамой. Девчонка уснула поздно, разбросав на подушке пшеничные кудри. Бабки и матушки Телегиной в этот вечер дома не было, уехала в Верхнеуральск с Афонькой и Фролкой. На семью Телегиных за последние двадцать лет несчастья обрушивались часто. В гражданскую войну они почти все воевали на стороне белых, постреляли их и порубили. Во время коллективизации в тридцатом году советская власть выкосила поднявшуюся поросль Телегиных, добила стариков, родственников. В люди выбился только один — Антон. Но и он — отрезанный ломоть, служит в НКВД, живет в Челябинске, о родичах своих в анкетах не упоминает.

Взошло было солнышко счастья для Верочки Телегиной, да быстро закатилось; арестовали Аркашу — ее любовь, надежду и опору. Поэтому и не спалось Верочке, она то закрывала глаза, то вновь смотрела в окно на сиреневую луну. Из горницы было слышно, как в кухне за русской печью свиристел сверчок. В подполе мышь прошуршала.

— Надо набросать в погреб чернокорня, чтобы мыши ушли, — подумала Верочка. — Была бы живой Фроська Меркульева, она бы пришла и сразу выгнала мышей заговором. Ой! Как я глупо мыслю! Ежли бы Фроська была живой, то Аркадий был бы ведь ее мужем...

В этот момент деревянный Трубочист зашевелился, спрыгнул мягко с комода на плетеный тряпичный коврик. Он подошел к окну, взобрался на табурет и открыл створки.

— А Вера спит? — спросил кто-то за окном знакомым голосом с высоты ночного неба.

— Спит, без задних ног, — хохотнул деревянный Трубочист.

Верочка глянула через прищур в звездное небо, благо — кровать ее находилась супротив окна. А в небе при лунном свете плавало, приближалось медленно корыто, в котором сидели Фроська и живой Трубочист.

— Проверь, спит ли? — приказала Фроська.

— Я же сказал, что дрыхнет, — пристукнул деревянный Трубочист тросточкой о подоконник.

— Я не уверена, — сомневалась Фроська.

— А я уверен!

— Деревянные всегда уверены! — усмехнулся живой Трубочист.

— Перестаньте насмехаться, не унижайте моего достоинства! — обиделась кукла.

— Извиняюсь, прости меня, Малыш, — примирительно произнес большой Трубочист.

— Не ссорьтесь по пустякам, — попросила двух Трубочистов Фроська Меркульева.

Корыто приблизилось к открытому окну, опустилось, видимо, на завалинку. Живой Трубочист и Фроська залезли через окно в горницу.

— Могли бы вообще-то зайти, как порядочные люди, через дверь. Я бы открыл, встретил вас поклоном, хлебом и солью, — ворчал деревянный Трубочист.

— К чему нам этикет? Мы люди свои, близкие. И половицы в сенях скрипят.

— Где ты так долго пропадал? — поинтересовался деревянный Малыш.

— Я был в Москве.

— Ты вернулся с Лениным?

— Нет, его арестовали, отправили в Челябинск по делу банды. Он же был дружен с Эсером, укрывал его.

— Почему ты не вызволил его, не помог ему?

— Нельзя, такова уж его звездная судьба. Мы все вершим, что нам предпишут звезды. Да, да, Малыш! А ты вот, негодник, нарушаешь законы Вселенной. И за это заслужил встрепку.

— Я ничего не нарушаю, — начал оправдываться деревянный Трубочист.

— Не лги, Малыш. Какое ты имел право ударить молнией Шмеля?

— Но он негодяй.

— Если мы будем бить молниями каждого негодяя, вся земля покроется трупами.

— А закон возмездия? Разве он уже не действует?

— По закону возмездия подлец пострадает во втором или третьем колене своего рода. Молния проклятия настигнет негодяя без твоей помощи, Малыш. Радиация презрения и проклятия действеннее твоих ударов.

Фроська подошла к детской кроватке, взяла спящую Дуняшу, поцеловала ее. Дуня проснулась, обняла Фроську, замурлыкала.

— Мать не обижает? — спросила шепотом Фроська Дуняшу, кивнув на спящую Верочку.

— Мама не бижаеть, мама холосая, — вздохнула Дуняша.

По Верочке Телегиной озноб промурашил, она чуть было не вскрикнула от счастья, с трудом удержалась. Очень уж не хотелось разрушать то, что происходит. Большой Трубочист разговаривал с Малышом:

— Как тут Вера?

— Верочка — дура.

— Почему она дура, Малыш?

— От рожденья.

— А поконкретнее не можешь выразить? Или твоя деревянная голова на сие не способна?

— Опять насмешки? Это просто возмутительно. Сотни людей носят на плечах пустые головы, а занимают большие руководящие посты, восседают в правительстве, возглавляют страну. О них вы почему-то умалчиваете. А я, между прочим, умнее их в тысячу раз.

— Я с этим согласен, Малыш. С твоей деревянной головой вполне можно стать секретарем горкома и даже обкома партии. Можно взять и повыше: многие члены ЦК и Политбюро гораздо глупее тебя. Но ведь они идеологические инвалиды, людишки ничтожные и преступные. И не о них мы рассуждаем. Я спрашиваю тебя: почему Верочка, по-твоему, дура?

— Она запускала в дом Шмеля. А Шмель охотится за казачьей казной. И на Верочку зарится.

— Почему же ты, Малыш, не отвел в сторону этого мутантика?

— Я кое-что предпринял: внушил ему идейку — сочинить донос на самого себя, пойти в тюрьму добровольно. А энергию молний я экономлю.

— Прекрасно, Малыш. Ты оправдал наше доверие.

— Не совсем, но стараюсь. Кстати, поставьте мне в голову новые батареи питания. Конденсаторы основательно разрядились. И проверьте соленоиды.

— Сам учись, Малыш. Производи подзарядку от обычной электросети. Или лови в грозу молнии.

— Страшно ведь, боюсь.

— Не бойся, Малыш. Привыкай к полной самостоятельности.

— Вы бросаете меня? Улетаете на звезду Танаит?

— Да, Малыш. Но не скоро, годика через полтора. Мы с тобой еще увидимся, и не один раз.

— Я не смогу жить без вас.

— У тебя есть Вера.

— И главное — Дуняша! — добавила Фроська Меркульева. — Ты должен быть охранителем, домовым этой семьи. Как они тут живут?

— Плохо они живут. Нет у них денег. А Большой Трубочист не научил меня печатать деньги.

Трубочист извлек из кармана пиджака пачку денег, положил ее под подушку в детскую кроватку:

— Дуня, передай утром деньги маме.

— Сколько там? — поинтересовался Малыш.

— Четыре тысячи, — подсказала Фрося.

— А можно мне украсть на мороженое рублей пять? — жалобно посмотрел деревянный Малыш на Фросю.

Большой Трубочист покачал головой сокрушенно:

— Зря мы тебя запрограммировали с человеческими слабостями.

Фрося не согласилась:

— Ежли ребенок стащит пятерку на мороженое — вовсе не значит, что из него вырастет преступник. И он, Малыш, не запрограммирован, а заколдован.

— Для тебя, Фрося, заколдован, а для меня — запрограммирован.

— Мабуть, и мое летающее корыто запрограммировано? Дак в нем же нет и в помине твоих диодов, триодов, соленоидов.

Трубочист поднял руки:

— Сдаюсь! Твое корыто действительно заколдовано. Я до сих пор не могу объяснить, почему оно у тебя не подчиняется законам всемирного тяготения. Колдовство ведь существует только на вашей планете. Возможно, в этом отношении вы на одну ступень выше космической цивилизации.

За окном мелькнул белый призрак, какая-то молодица с распущенными волосами, в белом платье.

— Кто это? — насторожилась Фроська.

Трубочист выглянул в окно:

— Это бродит неприкаянная душа Мариши.

— А она корыто мое не сопрет? — взяла со стола Фроська морковку, откусила, захрумкала.

— Нет, Фрося. Она ищет кладбище.

Верочка Телегина не могла понять, что происходит. Если Фрося жива, значит, она просто сбежала из концлагеря, скрывается. Если она умерла, явилась призраком, то почему же она хрумкает взятой со стола морковкой? Неужели привидения употребляют в пищу морковь? И Фрося совсем не похожа на подобие духа. Когда она ходит по горнице, под ней скрипят половицы. Вот и снова — откусила морковку, огрызок подала Дуняше: