Придорогин подводил итоги операции и не знал, как оценить события. С одной стороны, успех: банда разгромлена. Преступники разбиты в пух и прах! Подобрано двенадцать трупов из банды, четверо взяты в плен: священник Никодим, Фарида, Майкл и подросток Гераська. Ни один работник НКВД не погиб. Захвачено три ручных пулемета, винтовки, обрезы, револьверы. Но и упущения значительны: у красноармейских рот большие потери — шестнадцать бойцов. Кроме того, два самых опасных бандита — Коровин и Держиморда — как сквозь землю провалились. А на Чертовом пальце, будто в насмешку, остались их имена, фамилии, клички: «Держиморда», «Коровин», «Фарида», «Эсер», «Гераська"...

— Где-то мы допустили промашку, — винился перед Придорогиным лейтенант Рудаков.

Из Гнилого угла на Горное ущелье свалилась туча с мелким, моросящим дождем. Но от дождя никто не прятался. Придорогин, Рудаков и Бурдин решили допросить захваченных преступников на их базе, у Чертова пальца. Майкл и Фарида на вопросы не отвечали. Отец Никодим изрекал выдержки из евангелия: «Нечестивые обнажают меч, и натягивают лук, чтобы низложить бедного и нищего, чтобы пронзить идущих прямым путем. Меч их войдет в их же сердце, и луки их сокрушатся».

Придорогин прервал пророчества Никодима:

— Врешь, попик! Карающий меч пролетариата пронзит только тебя и сообщников твоих — бандитов. Меня, Бурдина и Рудакова энтот меч не покарает. Потому как мы служим верно народу, партии, нашему вождю — товарищу Сталину.

Батюшка Никодим не покорялся:

— Не надейся на князей, на сына человеческого, в котором нет спасения. Аминь!

Напрасно начальник НКВД Придорогин спорил с батюшкой. Изменчив этот мир. Ровно через месяц Александр Николаевич Придорогин будет сидеть жестоко избитым в одной камере с отцом Никодимом, Голубицким, Порошиным, Гейнеманом, Майклом, Гераськой... Но Придорогин не мог предполагать, что он окажется в челябинской тюрьме, да еще и в одной камере с этими преступниками. Придорогин честно исполнял долг, обычную для него работу. Он, будто железными клещами, схватил Гераську за ухо:

— Где спрятались, куда ушли Коровин и Держиморда?

— Ай, больно! Ничо не знаю! — верещал Гераська.

— Велосипед спрятан в пещерке — твой?

— Мой лисапед. Схватили миня бандиты с лисапедом. Во плену я у них был, не отпускали. Невиноватый я, дяденька начальник. Отпустите миня домой. Я за грибами ездил.

Бурдин закатил визгливому Гераське затрещину:

— Не валяй Ваньку, не разыгрывай простачка! Я сам видел, как ты стрелял из обреза по красноармейцам.

— Псы, ребенка бьют! — бодался Майкл.

Придорогин ткнул дулом револьвера Гераське в лоб:

— Говори, где Гришка Коровин? Считаю до трех и стреляю! Раз, два, два с половиной... три!

Начальник НКВД выстрелил, но перед этим чуть отвел ствол в сторону. Пуля пробила оттопыренное ухо Гераськи. Он схватился за ухо рукой, увидел на ладони кровь, завопил:

— Ратуйте, люди добрые! Убили миня! До крови убили, до смерти! Мильтоны проклятые! Убили миня!

Придорогин рычал нарочито устрашительным голосом:

— Где Коровин? Где Держиморда? Кто в городе связан с бандой? Говори, сучонок! Снова стреляю! На этот раз — не промахнусь. Считаю до трех: раз, два, два с половиной... три!

Начальник НКВД выстрелил поверх мальчишечьей головы. Гераська упал как бы замертво или в обморок, а сам глаз приоткрывал, подсматривал, не начнут ли его пинать. Рудаков заметил хитрость упавшего Гераськи, захохотал:

— Комедию ломает, щенок!

Придорогин сунул револьвер в кобуру привычным жестом, сказал походя как бы, для всех:

— Пущай покривляется. Эсер умней оказался: банду выдал, рассказал, что прячутся в Горном ущелье. Эсер заработал помилование. А этих придурков расстреляют.

Гераська вскочил, кипя обличением:

— Врешь, начальник! Серафим не предаст! Брешешь ты, мильтон мерзогнусный! В палатке ты говорил, что Серафим показания не дает.

Бурдин улыбнулся, подтянул гимнастерку вокруг офицерского ремня, убирая складки:

— Ты знаком, карапет, с Эсером? Ты даже знаешь, что его зовут Серафимом? А как ты мог услышать то, что говорил Придорогин в палатке? Очень уж ты интересный и содержательный мальчик.

Цветь тридцать третья

Если бы Лаврентию Павловичу Берии сообщили, что скульпторша Мухина изваяла тайно Геббельса, он бы в это поверил. Но перед ним лежал отпечатанный типографским способом портрет Владимира Ильича Ленина с крупной надписью: «Разыскивается преступник!» Ни фамилии, ни имени, ни отечества, а просто — разыскивается преступник. Такой наглой выходки нельзя было ожидать на территории СССР. На такое могло бы пойти белоэмигрантское отребье. Но пакет с «розыскным плакатом» пришел почтой из уральского городка — Магнитогорска. Некий гражданин Шмель тайком сорвал плакат со стенда местного НКВД и выслал в Москву, адресуя пакет лично Берии.

Лаврентий Павлович позвонил в Челябинск — Федорову, приказал арестовать тех, кто выпустил розыскной плакат с портретом Ленина, а заодно и доносчика Шмеля, поскольку он наименовал себя в подписи — «заведующим вошебойки имени Розы Люксембург». Глупостей в стране победившего социализма было слишком уж много, требовалось их выкорчевывать. В провинции существовали общественные туалеты имени Карла Маркса, грязные пивнушки имени Ворошилова, прачечные имени Крупской... Но портрет Ленина с надписью «разыскивается преступник» — это непостижимо!

— Стереть всех в лагерную пыль! — приказал Берия.

— К вам подъехали Молотов и Завенягин, — доложили Лаврентию Павловичу.

— Сопроводите, — накрыл газетой «Правда» Берия портрет Владимира Ильича, оскверненный милицейской надписью.

Он вышел улыбчиво навстречу посетителям, улыбчиво пожал им руки, усадил на диван. Берия знал — с каким разговором приехали, пришли к нему Молотов и Завенягин. В числе десяти миллионов арестантов, заключенных было много ученых, инженеров. Молотов взял быка за рога сразу:

— Я считаю, Лаврентий, предложения Завенягина ценными. Война не сегодня-завтра. А у нас за колючей проволокой бездействует капитал. Мы слабо используем значительный научный потенциал страны.

— Но мы же создали несколько лабораторий, институтов, предприятий — с хорошими условиями, обеспечением, — напомнил Лаврентий Павлович.

— Этого мало, — возразил Завенягин.

Берия не спорил, искренне соглашался:

— Разве я против? Вячеслав, поговори с Кобой. Пусть утвердят Авраамия моим заместителем по организации производства в лагерях. Пусть Авраамий создает в зонах промышленность, научные центры. Я и соваться не стану в его дело. Он будет полным хозяином. Мне самому выгодно это: его успехи станут моими успехами. Зачем нам превращать в лагерную пыль ученых, физиков, конструкторов?

Лаврентий Павлович убрал «Правду» с розыскного плаката, на котором был изображен Владимир Ильич Ленин.

— Что это? — удивился Молотов.

— Сам не понимаю. Из Магнитогорска прислали. Вроде бы там такие портреты по городу расклеены.

Завенягин взял плакат в руки, присмотрелся:

— Я знаю его. Это нищий, психически больной человек. Очень похож на Ленина. Безобидная личность.

Молотов тоже присматривался к плакату:

— Если похож на Ленина, зачем печатать? Какая глупость!

— Не подумали, — миролюбиво заключил Завенягин. — Да и начальник НКВД в Магнитке — дурак!

Берия проводил Молотова и Завенягина до машины, пригласил в гости на дачу:

— Приезжайте ко мне вечером. Шашлык будет — пальчики оближешь. Не умеют в Москве делать шашлык. Баранинку надо выстаивать со специями в сухом вине. И не каждый баран в дело годится.

Правительственная машина с Молотовым и Завенягиным устремилась в сторону Кремля. Вячеслав Михайлович дважды повторил фразу:

— И не каждый баран в дело годится.

Завенягин перевел разговор на другую тему:

— Знаешь, Вячеслав, мне стыдно признаться, но я был в мавзолее за всю жизнь только один раз. Просто неудобно, даже кощунственно.