— Надо подумать, сразу ответить не могу.

— Вот и помысли не спеша. И когда-нибудь приди с ответом. Я не тороплюсь, подожду. А сейчас давай делом займемся. Ты видел Телегина, который из Челябы прибыл?

— Видел, Сан Николаич.

— Знаешь, для чего он с командой приехал?

— Догадываюсь. Кто-то из больших руководителей будет арестован, отправлен в Челябинск.

— Я тебя, Аркаша, в помощь Телегину назначил. Он с ордером на арест. Угадай, кого брать будем?

— Наверное, Бермана или Гуревича, в последнее время мы все больше евреев подметаем.

— Не угадал, Аркаша.

— Неужели возьмем самого Коробова?

— Нет, не Коробова.

— Тогда мне не угадать, Сан Николаич.

— Ты возьми в подмогу Бурдина и Матафонова. Арестуешь прокурора и передашь его Телегину.

— Арестовать Соронина? А кто подписал ордер?

— Ордер на арест подписан Вышинским.

— Какова мотивировка ареста?

— То, што мы разрабатывали против него: враг народа! Он ведь все копал яму под нами, кляузничал, клеветал, сообщал...

— А может его Завенягин сокрушил? Он ведь обливал его грязью.

— Я, Аркаша, супротив Завенягина поболе воевал, а меня не трогают. Порошин решил, что деловой разговор окончен, хотел уже уйти — выполнять задание, но Придорогин задержал его:

— И еще один пустяк, Аркаша. Тебе потребно подписать бумагу.

— Какую бумагу?

— Ты знаешь, што арестована твоя мамуля? Не только отец, но и мать!

— Знаю, Сан Николаич.

— Вот и напиши мне заявление, што отрекаешься от родителей, желаешь изменить фамилию. Надо, понимаешь ли.

— Я не могу совершить это, не могу.

— Аркаша, сие потребно для формальности. Не тебе, а мне это надобно. Штобы я не пострадал за тебя. К нам комиссия из Москвы недели через три прикатит. У меня указание дополнительное есть: очистить ряды НКВД от родственников белогвардейцев, жандармов, дворян и врагов народа.

— Мои родители никогда не были врагами народа. А дворянство наше условно. И ведь Ленин был из дворян.

— Про товарища Ленина такие разговоры не веди, запрещаю категорически! В дворянство он мог внедриться, штобы взорвать его изнутри. У меня указание — карать безжалостно всех, кто намекает, што Ленин из евреев и дворян. Твой дружок Гейнеман в основном за это и пострадал.

— Мишка — прекрасный человек, мы зря его арестовали.

— Забудь про своего дружка, не спасешь ты его. Забудь про своих родителей. Я ценю тебя высоко. Мне сохранить потребно тебя. Подпиши бумагу об отречении от родителей. Я же в сейфе твое заявление спрячу. Никто и знать не будет об этом.

— Нет, не подпишу, Сан Николаич. Есть же другой выход.

— Какой, Аркаша?

— А вы увольте меня. Я уйду в рабочие, на завод. Или уеду в Москву.

— Не хочу я тебя терять, Аркаша. Ладно, поговорим еще раз, опосля. Иди брать прокурора. Обыск проведите поосновательней. И опечатайте квартиру.

— А прокуроршу куда?

— Выбросьте свыню на улицу, но с вежливостью.

Телегин уговорил Порошина отложить арест прокурора на пару дней:

— Оформите необходимость наблюдения, выявления связей. А я гульну, отдохну у родственников. Приходи в гости — погудим, подымим, плеснем на каменку. А то — никакой личной жизни!

О Гришке Коровине — своем друге Антон Телегин не спрашивал, он уже все знал. Вечером Порошин пришел к Телегиным, просто хотелось выпить, расслабиться, забыть обо всем. Антон дрова колол во дворе, матушка его стол накрывала в приогородье, под раскидистым тополем. Сестра Антона — Верочка, юница лет шестнадцати, топила баню, заваривала веник, носила из колодца воду. Кареглазая стройная девчонка была рада гостю, улыбалась приветливо, угощала Порошина холодным квасом. Аркадий Иванович помогал ей носить воду.

— Вы и коромысло-то неправильно держите, — смеялась девчонка. Порошин почувствовал к ней влечение, шутя обнял ее и окатился жаром, совестливым устыжением:

— Фроська за колючей проволокой мучается, а я уже забываю ее, почти изменил.

Верочка присела рядом с Аркадием Ивановичем на груду бревен, начала переплетать свою темную девичью косу.

— Я вас, Аркадий Иванович, давно знаю.

— Вера, миленькая, прости, но не помню, где мы сталкивались. Разумеется, что твои красивые глаза я где-то видел. Будь настолько добра, насколько ты очаровательна, напомни, когда мы встречались.

— Аркадий Иванович, вы же у нас в школе выступали. Вы только на меня и смотрели. И мы с Груней Ермошкиной в больницу к вам приходили, пельмени приносили. На вокзале мы рядом стояли, когда вы с доктором Функом провожали скульпторшу Мухину.

— Да, да, вспомнил, — соврал Порошин. — После выступления в школе твои черные очи мне почему-то два года снились. Ты обладаешь магией красоты.

— Ой, как интересно! — захлопала в ладошки Верочка. — Как загадочно! Я никогда не слышала таких чарующих слов.

Порошин игриво наслаждался легкой забавой с девочкой:

— Что тут загадочного?

— Загадочное в том, что вы мне вчера приснились.

— А как я тебе приснился?

Верочка Телегина чуточку смутилась, но ответила с наивной простодушностью:

— Мне приснилось, будто мы с вами целовались.

— А вообще-то Верочка, тебе приходилось с кем-нибудь целоваться?

— Если честно, не приходилось. Но я видела в кино, читала... И приметы знаю: целоваться во сне с кем-то, значит, это к ссоре.

Порошин не мог удержаться, рассмеялся:

— Ох, ты меня уморишь!

— Вы почему смеетесь, Аркадий Иванович? Вы не верите приметам?

— Как мы можем повздорить, Веронька, если мы не общаемся? Мы же в сущности не знаем друг друга.

— Вы полагаете, Аркадий Иванович, что не могут поссориться люди, которые живут далеко друг от друга, никогда не встречались, пребывают в незнакомстве?

— Для меня это сложно, Вера. Ты не могла бы привести пример?

— Сколько угодно, Аркадий Иванович. Я часто ссорюсь с писателями, которых погибают в романах мои любимые герои.

— Теперь все ясно, Вера, — снова обнял девчонку Порошин, прижав по-дружески ее нос к своему холодному ордену Красного Знамени.

Верочка ощупала свое милое лицо.

— Вы же мне, Аркадий Иванович, нос испортили, расплюснули. Антон Телегин бросил топор, утер пот с лица рукавом гимнастерки:

— Быстро вы снюхались.

— Мы не снюхались, мы сдружились, — подбоченилась артистично Верочка перед братом.

— Сдружайтесь, я не против, — присел на завалинку Антон.

— Гостю первый жар в бане, — поклонилась Порошину хозяйка.

Матушка Телегина проводила Аркадия Ивановича до бани, подала ему махровое полотенце:

— Парьтесь на здоровьице, а я принесу с ледяного погребу самогончика, грибков, огурчиков.

Порошин помылся, нахлестал себя веником, насладился баней. Антон парился дольше, до изнеможения, вышел красным, пот с него катился струями. Он сбегал к пруду, поплавал. Зимой бы в сугробе повалялся, но лето на дворе. За стол сели, когда солнце близилось к закату. Выпили сразу по стакану первака, принялись за пельмени, разговорились. Порошин вспомнил, что оставил кобуру с пистолетом в бане, вскочил из-за стола, вылетел из избы. Он ворвался в баню, замер с опыхом: перед ним стояла растерянно с полотенцем в руках голая Верочка. Она заужималась, прикрываясь рушником, затрепетала испуганно.

— Вы, вы что, Аркадий Иванович?

— Эй, Аркаша! Я взял твою пушку, — крикнул с крыльца избы вышедший Антон. — Вот она, не ищи там.

У Порошина подрагивали руки. За утерю оружия карали жестоко. Соседские мальчишки могли утащить пистолет. И без этого жизнь на волоске висела. Пушков потерял револьвер, теперь ждет кары, хотя оружие нашлось. Любая нелепость могла оборвать карьеру и существование на земле. Верочка после происшествия в бане к столу не подошла. К ней пронырнула через дыру плетня подружка — Груня Ермошкина, и они убежали в клуб, где крутили киноленту «Джульбарс».

— Интересно, застеснялась она или кино для нее привлекательнее, чем я? — ревниво подумал Порошин.