— Что вы в трусы-то вцепились? Отпустите! — снова прозвучал знакомый голос.

Носов глянул в лицо медсестры, узнал Груню... Григорий Иванович вскинул от удивления руки, отчего его брюки и трусы с порванной резинкой скатились мгновенно к ботинкам. Тут он совсем уж растерялся от срамоты, поспешно присел, судорожно натягивая свалившиеся штаны.

— Вы не волнуйтесь, пожалуйста, — начала успокаивать Груня директора завода.

— Извините, Груня, такое может случиться только со мной, недотепой.

За год Груня выправилась, из дурнушки захудалой превратилась в красавицу-невесту, узнать ее было трудно.

— Груня, я буду лечиться только у вас, — охлынул после укола Носов.

— Я работаю последние деньки, Григорий Иванович.

— Почему последние?

— Увольняюсь, уезжаю.

— Куда?

— Сама не знаю.

— У вас, Груня, какие-то проблемы? Наверно, нет квартиры? Квартиру вы получите завтра же!

— С квартирой проблемы нет. У меня же свой дом.

— Да, да, простите, Груня. У вас что-то там с братом случилось. Кажется, вы говорили, что он у вас арестован. Я обещал помочь... и забыл.

— И о брате вы, Григорий Иванович, не совсем к месту спросили. Братика у меня расстреляли.

Носов замолчал, привел себя в порядок, буркнул что-то вроде «спасибо, до свиданья» и вышел из процедурного кабинета. Вообще-то директора заводов не ходят по поликлиникам и тем более по процедурным кабинетам. Не только медсестры и врачи, но и профессора по первому звонку, будто из-под земли появляются. Григорий Иванович хотел увидеть Груню, поэтому и на следующий укол решил попасть только к ней. Почему ему хотелось так встретиться с этой девушкой? Конечно же, Груня ему нравилась. Влюбчивым он был с детства. И первый раз влюбился в учительницу, когда ходил еще в четвертый класс. Позднее все это подавилось жизнью, государственными заботами. И вдруг росток пробился!

Образ Груни озарил по-новому всех, кого знал Григорий Иванович. Они стали живыми. Вот недавно получили орден Ленина машинист паровоза Гускин, доменщик Лычак, мартеновцы — Лесков, Бурашников, Грязнов. Мариамна Зикеева сталеваром стала. И все молодые, красивые, а уже орденоносцы, депутаты. Пришли вот доверенные лица к Люде Татьяничевой. А она с малышом-сынком в прятки играет, на шкафу сидит.

Поздним вечером дома Григорий Иванович спросил жену:

— Ты с детьми занимаешься? Играешь с ними?

— В каком смысле?

— Ну, например, в прятки с Костиком можешь играть? На шифоньер можешь забраться, чтобы спрятаться?

— Странные у тебя мысли, — улыбнулась жена.

— А я бы мог взобраться на шкаф, — сказал он.

На другой день Носов снова пришел на укол, чтобы встретиться с Груней, поговорить, помочь ей, если потребуется. Но в процедурной была пожилая, бородавчатая медсестра.

— А где Груня? — поинтересовался Григорий Иванович.

— Она уволилась, уехала.

— Куда уехала?

— В какую-то деревню — Зверинку. Но вы, Григорий Иванович, не беспокойтесь. Мы уколы ставим не хуже Груни.

Носов промолчал, заугрюмился. За окном через асфальт пробивалась травинка. А над заводом и городом клубилось черное облако дыма.

* * *

Груня Ермошкина приехала в Челябинск к Антону Телегину, чтобы он помог ей переправиться на Васюганье. Она гневалась на Антона за то, что он обманул ее, бросил, а Верочку с Дуняшей вывез тайком от нее.

— Не могу ничем помочь, Груня, — холодно отказал Антон.

— Почему не можешь помочь?

— Деда Кузьму, проводника из казачьей станицы Зверинки, арестовали, загнали в концлагерь. Кто тебя поведет на Васюганье? Никто эти тропы не знает.

— Разве дед-проводник жил одиноким?

— Внук у него был — Володька, мальчишка. Но навряд ли он знает дорогу. Да и до Зверинки тебя сопровождать никто не будет. Манефа погибла, отравилась, когда с арестом пришли. На деда Яковлева в Шумихе у меня выхода нет. Все связи рухнули. Поезжай, Груня, домой, не блажи!

Груня ничего не сказала Антону, вроде бы согласилась с ним. А сама купила билет до Шумихи. В небольшом станционном городке оказалось пять семей Яковлевых, три семьи не имели дедов. В одной семье дед был слепым. Оставалось прощупать один дом. Дед в этой семье был железнодорожником. Груня долго кружилась возле дома, увидела, как выбежали из него две девчонки: одна — лет пяти, другая совсем маленькая — годика три.

— Здравствуйте, девочки! — подошла к ним Груня.

— Здластвуй, тетя, — ответила младшая.

— Вы конфеты любите кушать?

— Любим! — в один голос отвечали девочки.

— Угощайтесь, милые. Вы — Яковлевы?

— Нет, мы Плаздновы! Мы — Праздновы!

— Как вас зовут?

— Я Римка, — сказала старшенькая.

— Я Валька, — представилась младшая.

— А куда вы направились?

— Голох воловать! — созналась малышка.

— Зачем же горох воровать? Пойдемте со мной на базарчик, я вам куплю гороху, — предложила Груня.

— Волованый вкусней, — объяснила Валька.

— Тогда пойдемте купаться. Где у вас тут речка?

— Мы в кутлуване купаемся.

Груня купалась с девчонками, угощала их печеньем, дешевыми конфетами, не торопясь выспрашивала:

— А как вашу бабку зовут?

— Баба Тоня.

— А деда как величают?

— Дед-пелдед! — заливисто засмеялась Валька.

— Как тебе не стыдно? — дернула за ухо младшую сестренку Римка. — Нашего дедушку зовут Поликарпом.

— А он ходит охотничать с ружьем?

— Ходит, за утками.

— Далеко ходит? На Васюганье?

— Не, рядом охотится, на озерах, с дядей Леней.

— А к староверам они не ходят?

— Не, к староверам дед Кузьма ходит, — шепотом, по секрету сообщила Римка. — Со внуком ходит — Володькой!

— А дед Серафим Телегин у вас бывал?

— Дед Серафим бывал. Да его, говорят, в тюрьму посадили.

— Кто говорит?

— Баба Тоня.

— А ваша баба Тоня добрая? Она пустит меня переночевать?

— Баба Тоня добрая.

Яковлевы пустили переночевать Груню Ермошкину. Но дед Поликарп был в отъезде. Вернуться он мог через месяц. Бабка Тоня в отличие от своих говорливых внучек ничего не говорила:

— Не знаю никакого деда Кузьму. Первый раз о Серафиме слышу. Сказки про староверов, про Васюганье ходят в народе. Из НКВД иногда приходят, спрашивают. Но мы ничего не знаем.

Груня снова села на поезд, проехала до города Кургана, а на попутном грузовике добралась и до Звериноголовска, то бишь до казачьей станицы — Зверинки. Шофер Толя Рыбаков всю дорогу рассказывал о чудаках, которые живут в этом краю, упоминал и деда Кузьму.

— Удивительный дед был. Из граблей стрелял по коршунам, на уток с граблями охотился. Да вот посадили его.

— А где его дом? Вы знаете?

— Кто ж не знает? Вам, наверно, остановиться негде? Туда можно, там внук деда Кузьмы живет, квартирантов пускает.

Володька, мальчишка одиннадцати лет, жил в избе один, хотя к нему приходила каждый день тетка, дом которой был по соседству. Мальчишка встретил Груню приветливо, стал допытываться — кто она такая, что ей надобно?

— Мне надо, Володя, на Васюганье, к староверам.

— Я туда пути не ведаю, — насторожился он.

— Что же мне делать, как мне быть? — заплакала Груня.

— А кого вы там знаете? — спросил Володька.

— Всех знаю: Веру с Дуняшей, Порошина, Гришу Коровина.

— А вы кто им, родня?

— Я невеста Гриши Коровина. Он без меня жить не может. Он жениться на мне должен.

— Чой-то я не слышал ни разу, чтобы он вспомнил о вас.

— Так ты его видел там, Володя?

— Мож, и видел.

— Значит, Володя, ты был там, знаешь дорогу?

— Мож, и знаю.

— Так отведи меня, Володенька. Я же невеста Гриши.

— Зачем же невесту в такую даль волокчи? Там свои невесты есть

— Какие такие еще невесты, Володя?

— Маланья, Феня, Лизавета, Даша, Катерина, Ольга... староверки.

— Володя, Грише нужны не староверки, а я — молоденькая.

— Они тож молоденькие, баские.