[Проходя мимо авиакасс, дон Хуан «вытолкнул» дубль Кастанеды в другое пространство. Там Кастанеда побыл какое-то время в компании дубля дона Хуана. Затем Кастанеда и дон Хуан вернулись в парк Ла Аламеда.]

Я так устал, что плюхнулся на скамейку. Только теперь мне пришло в голову взглянуть на часы. Было двадцать минут одиннадцатого. Мне пришлось сделать изрядное усилие, чтобы сконцентрировать внимание. Я не помнил точно, когда встретился с доном Хуаном, но подсчитал, что это было около десяти. И никак не более десяти минут заняло у нас пройти от рынка до парка. Неучтенными оставались только десять минут.

Я рассказал дону Хуану о своих подсчетах. Он улыбнулся. Я был уверен, что за его улыбкой скрывалось недовольство мною, однако по его лицу этого не было видно.

— Ты считаешь меня безнадежным идиотом, правда, дон Хуан?

— Ага! — сказал он и вскочил на ноги. Его реакция была такой неожиданной, что я вскочил вместе с ним.

— Расскажи мне, пожалуйста, какие, по-твоему, я сейчас испытываю чувства? — сказал он с ударением.

Я ощущал, что знаю его чувства. Казалось, я их чувствую сам. Но когда я попытался высказать их, я понял, что не могу говорить. Разговор требовал громадных усилий.

Дон Хуан сказал, что у меня еще недостаточно сил для того, чтобы «видеть» его. Но что я могу «видеть» достаточно, чтобы самому найти подходящее объяснение всему происшедшему.

— Не смущайся, — сказал он. — Расскажи мне в точности, что ты видишь.

Внезапно у меня возникла странная мысль, очень похожая на мысли, которые обычно приходят в голову перед тем, как заснуть. Это была более чем мысль, скорее это можно было бы описать как целостный образ, Я видел экран, на котором были различные персонажи. Прямо напротив меня на подоконнике сидел человек. Пространство позади подоконника было расплывчатым, но сам мужчина и подоконник были видны абсолютно четко. Он смотрел на меня. Его голова была слегка повернута влево, так что он смотрел на меня искоса. Я видел, как двигались его глаза, чтобы удерживать меня в фокусе. Правым локтем он опирался на подоконник. Рука его была сжата в кулак, мышцы напряжены.

Слева от мужчины на экране был другой образ. Это был летающий лев. То есть, голова и грива были львиными, а нижняя часть тела принадлежала курчавому белому французскому пуделю.

Дон Хуан заметил, что мое «видение» было слишком усложненным.

— Ты можешь действовать лучше, — сказал он. — Ты хочешь, чтобы я объяснил тебе то, что случилось, но я предпочел бы, чтобы ты использовал для этого свое собственное видение. Ты видел, но видел ты ерунду. Информация подобного рода бесполезна для воина. Слишком много времени уйдет на то, чтобы разобраться, что есть что. Видение должно быть прямым, потому что воин не может тратить своего времени на распутывание увиденного им. Видение потому и называется видением, что оно прорывается сквозь всю эту бессмыслицу.

Я спросил его, не думает ли он, что мое видение в действительности было только галлюцинацией. Но из-за сложности деталей он был убежден, что это было видением, которое, однако, к данному случаю не подходило.

— Как ты думаешь, мое видение объясняет что-нибудь?

— Безусловно. Но я не стал бы на твоем месте пытаться распутать все это. На первых порах видение смущает, и в нем легко потеряться. По мере того, как воин становится жестче, его видение становится тем, чем оно должно быть — прямым знанием.

— Это видение было слишком… непрактичным, — сказал дон Хуан.

Звук его голоса встряхнул меня.

— Воин задает вопрос и посредством видения получает ответ. Но ответ прост. Он никогда не осложняется до степени летающих французских пуделей.

Мы посмеялись над этой картиной, и я полушутя сказал ему, что он слишком строг, что любой, прошедший через то, что прошел я этим утром, заслуживает хоть капельки снисхождения.

— Это легкий выход, — сказал он. — Это путь индульгирования. Твой мир основан на чувстве, что для тебя все — слишком. Ты не живешь как воин.

— Для воина основным правилом служит столь тщательное выполнение своих решений, чтобы ничто случившееся в результате его действий не могло его удивить, и уж тем более — истощить его силы.

Быть воином означает быть смиренным и бдительным. Сегодня от тебя требовалось следить за сценой, которая разворачивалась у тебя перед глазами, а не размышлять о том, каким образом это возможно. Ты сконцентрировал свое внимание не на том. Если бы я хотел быть с тобой снисходительным, то я легко мог бы сказать, что, поскольку это произошло с тобой впервые, ты не был готов. Но это недопустимо, потому что ты пришел сюда как воин, готовый к смерти. Поэтому происходящее не должно было застать тебя со спущенными штанами.

Я сделал вывод, что моей тенденцией было индульгировать в страхе и замешательстве.

— Скажем так, для тебя основным правилом должна быть готовность к смерти, когда ты приходишь встречаться со мной. — сказал он. — Если ты приходишь сюда, готовый умереть, то не будет никаких ловушек, никаких неприятных сюрпризов и никаких ненужных поступков. Все должно мягко укладываться на свое место, потому что ты не ожидаешь ничего.

— Это легко сказать, дон Хуан. Мне приходится жить со всем этим.

— Это не означает, что ты должен жить со всем этим. Ты есть все это, а не просто смирился с ним на какое-то время. Твое решение объединить силы с этим злым миром магии должно было сжечь все тянущиеся чувства замешательства и дать тебе силы, чтобы провозгласить это своим миром.

— Воин никогда не покидает острова тональ. Он использует его.

— Битва внутри собственного тоналя — это одно из самых нежелательных состояний, какие только можно представить. Безупречная жизнь воина предназначается для того, чтобы закончить эту битву. Для начала я обучил тебя, как избегать опустошенности и измотаности. Теперь в тебе больше нет войны. Нет в том смысле, в каком она была, потому что путь воина — это сначала гармония между действиями и решениями, а затем гармония между тоналем и нагвалем.

В течение всего времени, что я тебя знаю, я говорил, обращаясь как к твоему тоналю, так и к твоему нагвалю. Именно таким способом должны даваться инструкции.

Сначала следует разговаривать с тоналем, потому что именно тональ должен уступить контроль. Но он должен сделать это с радостью. Например, твой тональ без особой борьбы уступил часть своего контроля, потому что ему стало ясно, что в противном случае твоя целостность была бы разрушена. Иными словами, тональ должен отказаться от таких ненужных вещей, как чувство собственной важности и потакание себе, которые лишь погружают его в скуку. Но проблема в том, что тональ цепляется за все это, хотя он должен был бы радостно избавиться от подобной мути. Необходимо сначала убедить тональ стать свободным и текучим. Прежде всего магу необходим сильный, свободный тональ. Чем сильнее он становится, тем меньше привязывается к своим действиям и тем легче его сжать.

Время от времени тональ как бы съеживается, особенно когда он потревожен. Вообще осторожность и подозрительность характерны для тоналя. В тех случаях, когда тональ застигнут врасплох, боязливость неминуемо заставляет его сворачиваться.

Сегодня я схватил свой кубический сантиметр шанса. Я заметил открытую дверь той конторы и толкнул тебя. Этот толчок был техникой для сжатия тоналя. Толкнуть следует в строго определенный момент, но для этого нужно видеть.

Дон Хуан замолчал, словно ожидая вопроса. Мы посмотрели друг на друга.

— Я не знаю, как это произошло, — сказал он, словно читая мои мысли. — Нагваль способен на невероятные вещи — вот все, что я знаю.