— Похоже, Мергит, нам повезло, что мы встретились с тобой и твоими детками, — ухмыльнулся варвар. — Я принимаю помощь и сделаю, как ты говоришь. Наверное, лучше всего выманить Ферндина поближе к деревне, на широкое поле, что возле реки?

— Ого, да ты, я вижу, хорошо осмотрелся в сумерках. Ты прав, с поля возле реки он уже не успеет вернуться в замок… Ладно, ложитесь спать, а то Рыжий уже щелкает зубами со страху! Не бойся, мы — союзники, а не враги.

Она с улыбкой допила вино и, поднявшись со скамьи, подошла к лежанке. Псы снова улеглись у дверей и замерли, свернувшись черными клубками.

Бёрри потряс головой, как бы отгоняя наваждение, жадно осушил кружку и, пошатываясь, побрел на нетвердых ногах к куче сена. Конан еще немного посидел, задумчиво глядя на мерцающие угли в очаге, и отправился вслед за приятелем. Расстелив плащ, улегся на мягкое сено, пытаясь понять что-то, ускользающее от сознания, и незаметно уснул, разморенный теплом и душистым запахом трав.

… Пронзительный вопль, проникший снаружи и разорвавший сонную тишину лачуги, мгновенно разбудил киммерийца. Сразу же вспомнив все, что было вчера, Конан вскочил и, обнажив меч, бесшумно метнулся к слегка приоткрытой двери. Краем глаза он увидел, что ни Мергит, ни ее псов в комнате уже нет.

С улицы доносился топот копыт, хохот и брань всадников, гневные выкрики мужчин и причитания женщин. В узкую щель, кроме кустов и бурьяна, ничего не было видно, но Конан и без того прекрасно понимал, что происходит. Испуганное блеяние овец, отчаянное квохтанье кур, визг женщин — все говорило о том, что отряд вооруженных всадников грабит деревню. Звон оружия и громкие голоса послышались совсем рядом:

— Эй, смотри, она запирает хлев! Видел, какие у нее жирные овцы? А ну скидывай засов, старая карга, а то хуже будет!

Затрещали сорванные с петель ворота, и всадники ворвались на соседний двор. Конан почувствовал, как в затылок ему возбужденно сопит Бёрри, тоже пытавшийся выглянуть наружу. Киммериец обернулся и прошептал:

— Я сейчас гляну, сколько их там, а ты запрись и не высовывайся. Когда три раза тихонько стукну — откроешь. Понял?

Пригнувшись, он выскользнул за порог и тут же беззвучно исчез в густых зарослях.

Сидя около закрытой двери в почти полной темноте, Бёрри с содроганием прислушивался к тому, что творилось поблизости.

— Ах ты, сука, кусаться?! — доносилось снаружи. — Ну, так вот тебе, получай! — Свист меча и короткий вскрик внезапно заглушил бешеный рев:

— У-у-убью, нергалье семя! Получай, получай! Заржал и тяжело рухнул раненый конь, а мощные удары так и сыпались: кто-то добивал поверженного врага. Бёрри вслушивался, стараясь распознать голос, но тот явно принадлежал не киммерийцу. Очевидно, хозяин дома устремился на защиту своей семьи.

Нападавшие, как видно, опомнились и с криком налетели на нежданного противника — через мгновение все было кончено. Всадники о чем-то громко спорили; вдруг раздался отчаянный визг и девичий умоляющий голос:

— Оставьте меня, пощадите! О Митра… Отец! Вы убили его! Матушка! Что вы с ней сделали! Отпустите, отпустите меня… А-а-а!

— Давай плащ, замотаем ей голову, чтобы не орала, — разобрал Бёрри чей-то хриплый рык. — Ничего, она у меня попляшет, я на ней отыграюсь за Силкера, еще будет умолять, чтобы ее отправили следом за ними на Серые Равнины! Поехали, господин ждет. Эх, жаль Силкера — с этим народом нужно смотреть в оба… Вперед! — И отряд, выехав со двора, помчался по деревне, провожаемый яростным лаем собак.

Постепенно все смолкло, деревня как будто вымерла. Бёрри, сидя в потомках и пытаясь хоть что-нибудь высмотреть в узкую щель рассохшегося ставня, все время прислушивался: не раздастся ли наконец шорох шагов и негромкий стук в дверь. Но кругом было тихо, только шелестели на улице листья под порывами теплого ветра да возились в сене неугомонные мыши.

Бёрри в конце концов надоело сидеть в потемках и ждать — его натура не выносила подобного бездействия. Он осторожно стал обшаривать полку над очагом. Чутье, как всегда, его не обмануло: за щербатой миской рука натолкнулась на ручку светильника. Не надеясь, что в нем осталась хоть капля масла, певец все же осторожно вытащил его и поставил на стол. «На худой конец, зажгу лучину, все лучше, чем сидеть в потемках»,  — подумал он, доставая трут и кремень. Слабый огонек заплясал в его руках, осветив старую погнутую лампу, до половины наполненную маслом, и плавающий в нем фитиль.

— Ну, Бёрри, боги любят тебя! Всегда бы все так легко удавалось. — Он зажег светильник и стал оглядываться в надежде отыскать что-нибудь, позволившее бы скоротать время. Долго искать не пришлось — остатки дичи и далеко не пустая фляга просто сами просились в руки, и, еще раз порадовавшись своему везению, Рыжий уселся за стол. Но не успел он поднести ко рту аппетитно пахнувший кусок мяса, как раздались три едва слышных удара в дверь.

— Ты, как всегда, вовремя, — шепнул певец Конану, тихо проскользнувшему в лачугу. — Смотри-ка, что я нашел! Незачем разводить огонь в очаге и дымить на всю улицу — пусть думают, что здесь никого нет… Садись, подкрепляйся и рассказывай.

— Ешь, Рыжий, я после. Этот негодяй со своими слугами, похоже, решил начисто опустошить деревню. Потом, наверное, примется за соседние… Вся челядь, что была в замке, оказалась там в плену. А эти гаденыши, — он кивнул в сторону двери, — уже третий день наезжают сюда и тащат, что под руку подвернется: кур, свиней, овец… Сегодня — может, слышал? — зарубили старуху и ее мужа, уволокли девчонку… На другом конце деревни тоже умыкнули девицу. — Конан пододвинул кувшин и наполнил кружку. — Я видел того, которого отец девчонки пристукнул дубиной. Похоже, молодец раньше промышлял разбоем, да и остальные, видать, из лихих людишек.

Задумавшись, киммериец жевал мясо, хмуро поглядывая на трепещущий огонек светильника.

— Слушай, а куда старуха-то подевалась? — нарушил молчание Бёрри. — И собаки ее жуткие? Честно говоря, без них как-то спокойней. Знаешь, Конан, смотрел я на нее, смотрел — и все никак не мог вспомнить… То вроде лицо такое знакомое, ну словно я с ней даже разговаривал когда-то, а то вдруг — сущая ведьма! Нет, никак не вспомню, кем она была в замке…

— Ладно, сиди тут и вспоминай, только флягу держи подальше, а я пойду наведаюсь к этому, как его… Альграсу, посмотрю, что он за птица. Если нужно, приведу его сюда. Смотри только не усни, а то придется дверь вышибать. — Конан легко поднялся и, дружески ткнув Бёрри в плечо, снова беззвучно выскользнул во двор.

Задвинув засов и потирая место, куда приложился могучий кулак киммерийца, Рыжий сел на лавку.

«Ишь ты, от фляги подальше держись, да еще и не спи, — невесло размышлял он. — А что прикажете делать доброму человеку в тишине да в потемках?! Ладно, придется потерпеть. Жаль, что и на эрте побренчать нельзя — сразу сунется кто-нибудь любопытный. Эх, Конан, Конан, я ведь тоже могу по кустам змеей лазать, и не хуже тебя, верзила ты киммерийская! Ну уж, раз увязался, надо слушаться. В конце концов, это его дело, а я, если что, со спины прикрою. Рыжий Бёрри тоже умеет меч в руках держать, не только флягу да эрту!»

Он еще долго слонялся из угла в угол, бормоча под нос и поглядывая на стол, где рядом с остатками дичи призывно поблескивала пузатая фляга. Когда наконец послышался долгожданный стук, Бёрри кинулся к двери, как пылкий влюбленный, истомившийся в ожидании ненаглядной пассии.

Дверь открылась, и в лачугу, тускло освещенную убогим светильником, с опаской вошел крепкий седой мужчина. Ему явно было немало лет, но язык не повернулся бы назвать его стариком — могучие плечи, почти не уступавшие плечам киммерийца, огромные сильные руки, привычные к тяжелой работе, ноги, крепко и уверенно ступавшие по земле, — все говорило о том, что не всегда годы властны над человеком, а истинная сила не торопится поддаваться старости.

— Заходи, Альграс, посидим, поговорим… Это мой друг, Рыжий Бёрри, великий певец и музыкант, любимец королей и кухарок. И еще — лучший повар из всех, кого я знаю!