Молча дожевав кусок сыра и сделав добрый глоток вина, Конан решительно затолкал остатки еды обратно в мешок. Кинув его Рыжему Бёрри, он отвязал вороного, собираясь вскочить в седло. Псы неторопливо поднялись, потягиваясь и зевая, и один за другим бесшумно скрылись за стволами высоких деревьев.

Старухе, видно, было не впервой путешествовать таким образом — уцепившись за седло и встав на подставленную ногу киммерийца, она легко вскочила на широкий круп коня и удовлетворенно засмеялась:

— Хвала Митре, что он послал мне таких славных попутчиков! Поверьте, старая Мергит сумеет вас отблагодарить за доброту!

Лошади ходко шли по узкой дороге, и каждый шаг приближал путников к цели. Покачиваясь в седле и невольно подгоняя вороного, Конан вспоминал сегодняшнее утро, и голос старухи, тихо, как мышь, сидевшей сейчас сзади, словно все еще звучал в его ушах, то звеня, то хрипя от бессильной ненависти. Вспоминая жуткую повесть Мергит, киммериец чувствовал, что огонь, пылавший в его груди, разгорается буйным пожаром неотвратимого возмездия. Как река в начале пути вбирает в себя ручьи и мелкие речки, чтобы стать огромным потоком, текущим к океану, так и его ненависть, сливаясь с ручьями чужого гнева, неслась вперед, и свернуть с этого пути было уже невозможно.

Сегодня утром Конан все-таки задремал у погасшего костра. Когда он проснулся, то увидел, что Мергит, укутавшись в дырявый плащ, сидит в стороне, окруженная своими собаками. Один из псов, настороженно подняв голову, лежал у самых ног хозяйки, а она, задумчиво глядя в сторону Конана, ласково поглаживала зверя по спине.

Поежившись от утренней сырости, Конан встал и потянулся, расправляя онемевшее за ночь тело. Рядом, уткнувшись носом в скомканную полу плаща, сном невинного младенца спад Рыжий Бёрри. Конан крепко поддел его под бок и не спеша пошел к старухе. Бёрри спросонья вскочил как ошпаренный, обеими руками подняв над головой тяжелую дубину. Покрутив головой, с облегчением выругался:

— Тьфу, дерьмо нергалье! Так это ты меня толкнул? А то мне приснилось, что в темноте подбираются эти… эти… — Он мотнул лохматой головой в сторону собак. — И будто бы уже в бок вцепились! Ну, хвала Митре, ночь прошла благополучно.

Накинув на плечи плащ, он удалился за кусты оправиться, на всякий случай не выпуская из рук дубину. Псы встали и отошли в сторону, к самому краю поляны. Лишь один, тот, на спине которого покоилась сморщенная рука старухи, так и остался лежать, опустив голову на колени хозяйки. Конан присел рядом, пытливо глядя в глаза Мергит:

— Ну, рассказывай, что знаешь. Потом двинемся дальше.

Вернулся окончательно проснувшийся Бёрри, отбросил в сторону тяжелую дубину, сбегал к костру за флягой и кубками. Отпив несколько глотков, старуха зарылась пальцами в густую черную шерсть замершего пса и сказала:

— Я расскажу все, и, клянусь Митрой, вы не услышите ни слова лжи! Но если хоть один из вас, — она взглянула на них глазами, полными гнева и угрозы, — если хоть один из вас прервет меня или задаст вопрос, я тут же встану и уйду, и больше вы меня не увидите! И это будет самое худшее, что может случиться с вами на этой дороге!

«Ха, испугала!»  — чуть было не сорвалось с губ Рыжего Бёрри, но, встретившись с угрожающим взглядом Конана и покосившись на сжатый кулак, он поспешно прикусил язык.

— Год назад, незадолго до праздника Изобилия Митры, барон Дисс имел очень неприятный разговор с герцогом Оргельдом. Они даже чуть не поссорились, и из-за кого! Из-за этого выскочки Ферндина! Тому вздумалось на какое-то время покинуть Мэнору, а герцог, словно влюбленная женщина, чуть ли не цеплялся за полы его кафтана, умоляя остаться… И барон Дисс, придя в нешуточный гнев, осмелился напомнить герцогу, каким он был совсем недавно и каким стал по милости этого проходимца… — Мергит помолчала, словно заново вспоминая случившееся. — Так вот, Ферндин уехал, герцог заперся в своих покоях, а барон Дисс, призывая милость Митры, тоже удалился к себе в опочивальню. Он долго не мог уснуть и все думал, что же приключилось с герцогом, которого он любил, как родного сына… И тут дверь, запертая изнутри на широкий засов, вдруг неслышно распахнулась, и на пороге показалась фигура в темном плаще с капюшоном. Барон хотел крикнуть, позвать слуг, но язык словно примерз к гортани.

Подойдя ближе, незваный гость откинул капюшон — и Дисс увидел перед собой торжествующее лицо Ферндина! Дисс стоял и молчал, скованный чужой волей. Ферндин подошел ближе, похлопал старого барона по щеке, как похлопал бы смазливую служанку, и сказал:

— Разрешаю тебе сесть, старик!

Барон послушно подошел к креслу, но услышал сердитый окрик:

— Садись на постель, мне не нужно, чтобы ты хрипел и задыхался в этом кресле! Вот, так уже лучше. На, выпей за здоровье будущего барона Ферндина Редборнского! — И он вынул из-под плаща высокий кубок с вином.

В душе Дисса все клокотало, ему хотелось проткнуть негодяя мечом, но вместо этого он протянул руку к кубку.

— Пей, пей, это еще не смерть! Смерть придет к тебе позже, в замке Редборн! Не хочу, чтобы в Мэноре ходили всякие слухи. Ты тихо скончаешься у себя в поместье, в своей постели… Все будет очень достойно, обещаю.

С ужасом прислушиваясь к этим словам, барон осушил кубок с горьковато-сладким вином и обессиленно откинулся на подушки.

— Отлично! Семя ненависти ко мне еще не успело как следует прорасти в твоей душе, и вот ты мой! Утром потребуешь, чтобы тебя отвезли в Редборн, и это будут твои последние слова. Все, старик, прощай, ты мне больше не помеха. — Подойдя к двери, он вышел так же тихо, как и появился…

Конан, слушавший Мергит, стараясь не проронить ни слова, задумчиво поднял глаза и раскрыл было рот, но пинок, которым наградил его Бёрри, заставил киммерийца опомниться. И снова тишина повисла над поляной.

— Сыновья барона накануне прибыли в Мэнору, чтобы участвовать в турнире. Наутро они нашли отца лежащим без движения на смятых покрывалах. Старик едва слышно повторял побелевшими губами: «Домой! Скорее в Редборн!»  — а из глаз его катились крупные слезы…

Его привезли в замок вечером, и всю ночь баронесса Энора не отходила от мужа. Его глаза неотрывно и требовательно глядели на нее, губы вздрагивали — старик пытался что-то сказать и не мог… Лишь утром, когда взошло солнце, старый барон словно разорвал оковы, пленившие его язык. И тогда он рассказал баронессе все. Я своими ушами слышала это, потому что была рядом… Да, совсем рядом…

Старуха снова надолго замолчала, мрачно глядя на своих псов. Конан и Бёрри ждали, когда она заговорит снова; у киммерийца губы сжались от гнева, а Рыжий украдкой вытирал повлажневшие глаза.

— Днем барон Дисс умер, — продолжала Мергит, не глядя на приятелей, словно разговаривала сама с собой. — Барон умер, а его старший сын, Дигрис, хотел тут же помчаться к герцогу и рассказать о злодеянии. Но его мать, баронесса Энора, отговорила сына от безрассудной затеи: уж она-то знала, как герцог относится к своему новому любимцу, и прекрасно донимала всю безнадежность этой затеи.

Через девять дней после смерти барона, когда наступил первый срок поминовения, ближе к вечеру у ворот замка появился усталый путник на взмыленном коне, а с ним — двое молчаливых темнокожих слуг…

Голос старухи дрогнул, в груди послышался мучительный хрип. Бёрри поспешно плеснул вина, и она жадно осушила кубок.

— Это был немолодой воин, почти одних лет с бароном. Никто его раньше никогда не видел, но он вытирал скатывающиеся на седую бороду слезы и говорил, что когда-то давно хорошо знавал барона Дисса и даже сражался с ним плечом к плечу. Его проводили в зал, и он присоединился к поминальной трапезе.

И тут же что-то странное стало твориться в замке: пламя светильников то вспыхивало высокими столбами, то почти угасало, а то вдруг огни трепетали так, будто по залу гулял сквозной ветер, хотя все окна были плотно закрыты. Громко хлопали тяжелые двери, испуганные слуги, вносившие блюда, клялись, что доски пола и ступени лестниц скрипели сами собой, словно по ним ходил кто-то большой и тяжелый. Из оружейной залы вдруг послышался стон и лязг оружия…