Успех окрылял. Настроение в Архангельске поднялось. Штабное офицерство гремело на балах шпорами. Боровский собственноручно избил в кафе «Париж» первого скрипача оркестра, отказавшегося по его требованию играть «Боже, царя храни». Воинственный дух его поднимался час от часу, и тринадцатого октября он подал рапорт об откомандировании его на фронт.

Глава четвертая. ТРУДНОЕ ПОРУЧЕНИЕ

Митя не участвовал в последних операциях под Плесецкой. Вместе с полком, в который влили остатки его батальона, он был переброшен в Петроград: к городу подступал Юденич. Эшелон прибыл к месту назначения в середине дня и остановился далеко от вокзала, в каком-то глухом тупичке. Митя долго плутал в бесконечной паутине рельсов и стрелок, обходя вереницы разбитых вагонов и замороженных паровозов, пока добрался наконец до вокзала и вышел на Знаменскую площадь. Город был просторен и тих. Вокруг памятника Александру III спали вповалку какие-то люди. Трамваев не было. Кое-где на рельсах багровели пятна ржавчины. Бумажный сор густо лежал на Невском проспекте. Под ногами хрустела подсолнечная шелуха. Магазины были заколочены, часть зеркальных витрин разбита, и осколки стекла лежали тут же, возле витрин. На Литейном стояла брошенная на произвол судьбы пролетка. Прохожие были редки, только у хлебных лавок дежурили длинные молчаливые очереди. Люди с пронумерованными мелом спинами сидели скорчась у стен, на ступеньках подъездов, прямо на панели и дремали. Они были неподвижны и молчаливы. Город напоминал тяжелобольного.

Только на окраинах было оживленно и людно. От застав и заводов шли отряды вооруженных рабочих. За Московскими воротами рыли окопы.

Остаток дня Митя провел в хлопотах, связанных с устройством судьбы эшелона, с его назначением, добыванием продуктов, кормежкой, подготовкой к завтрашней отправке на фронт. Часам к десяти вечера всё наконец было устроено и Митя, сговорившись с комиссаром полка, ушел в город.

Улицы были темны и пустынны. Электричество не горело. Кое-где виднелись керосинокалильные фонари, давно вышедшие из употребления, но теперь вновь зажжённые. Падал редкий снежок.

Проходя Свечным переулком, Митя услышал чей-то сдавленный крик. Митя прислушался. Кто-то крикнул: «Помогите!» - и умолк. Расстегивая на ходу кобуру, Митя бросился на крик. За углом Коломенской суетились едва различимые тени. Митя выхватил наган и крикнул подбегая:

- Стой! Стрелять буду!

Тени метнулись и скрылись в переулок. С панели поднялся дрожащий старик и, всхлипывая, стал стряхивать с одежды грязь. Он был в одном жилете и без шапки.

- Что с вами? - спросил Митя - Вас ограбили?

- Убили! - прохрипел старик. - Убили! - И вдруг закричал надтреснутым голосом: - Караул! Держи!

- Успокойтесь! - сказал Митя, беря его за руку. - Чего же вы сейчас-то кричите? Это бесполезно! Одевайтесь. Где вы живете?

- Тут, на Глазовой, - пролепетал старик. - Тут, на Глазовой, недалеко.

- Вот и ладно, - сказал Митя. - Вместе и пойдем.

Он поднял валявшееся на панели пальто и накинул его на плечи старика.

- Пиджак, - простонал старик. - Где пиджак и шляпа?

Пиджака и шляпы не оказалось. Старик надел пальто и, цепляясь за Митину руку, побрел с ним по темной улице.

Всю дорогу он что-то бормотал себе под нос, а у ворот дома схватил Митю за крючок полушубка и застонал с горечью:

- Петербург… Ведь это Петербург… Северная Пальмира… «Люблю тебя, Петра творенье…» А? До чего довели!

Он потоптался на месте, сокрушенно мотая головой, и вдруг спросил, с опаской оглядывая Митино военное обмундирование:

- А вы не большевик?

- Большевик, - усмехнулся Митя.

Старик отодвинулся от него и, сунув нос в воротник, молча забарабанил в ворота.

- Прощайте, папаша, - кивнул Митя, застегивая кобуру.

- Я не папаша, - огрызнулся старик. - Я действительный статский советник. Я с вами свиней не пас. И вообще, я отлично обошелся бы и без вашей помощи. Да-с. А вы, может статься, их сообщник. Эти штучки мы знаем. Одна шайка.

Митя покачал головой и сказал серьезно:

- Собственно говоря, действительно вас надо бы раздеть.

Старик испуганно съежился и неистово забарабанил в ворота. Митя шел по пустынной улице и смеялся. Его никто не слышал. На лицо падали мягкие снежинки, лицо было влажно, как от слез… Странный город… И странные чувства преследуют его в этом городе сегодня… Зачем и куда он идёт?

Он остановился перед большим серым домом на Николаевской, возле ипподрома. Неужели он шел в этот дом? Неужели он думал об этом, когда уходил с вокзала, сказав товарищам, что идет погулять? Неужели он хитрил сам с собой, кружа по окрестным улицам, и знал, что всё-таки придет к этому дому?

Может быть. В конце концов, вполне естественно, что он пришел навестить старого друга и учителя (но старый друг и учитель на фронте - он это знает). Митя постучал в ворота (возможно, он уже вернулся о фронта). Митя постучал сильнее (может быть, вообще никого уже нет - уже целый год он не писал Новикову и не имел о нем известий). Митя вздохнул и опустился на тумбу у ворот. Он не видел Сергея Федоровича Новикова с того памятного дня, когда крамольный студент садился рядом с жандармом в розвальни, чтобы из одной ссылки ехать в другую. Теперь это уже не ссыльный студент, а крупный политический работник, боевой фронтовой комиссар.

Митя писал Сергею Федоровичу нечасто. Ответы получались тоже нечастые, но они были подробны. Эти письма политического наставника, деловитые и дружественные, Мите всегда были дороги и всегда как бы подталкивали вперед. Иногда в этих редких письмах были коротенькие приписки жены Новикова - Геси Левиной, два-три приветливых слова, поклон… Какая-то она сейчас? Господи, неужели он увидит её, через несколько минут увидит!

Митя растерянно и робко улыбнулся в темноту. Из парадной выглянула чья-то голова в картузе.

- Вам кого? - спросила голова, подозрительно оглядывая гостя.

- Мне в шестнадцатый номер, - ответил Митя, вставая с тумбы.

- А вы кто будете? - спросила другая голова, просовываясь в дверную щель ниже первой.

- Я в шестнадцатый номер, - повторил Митя. - Я только что с фронта.

- С фронта? - заинтересовалась первая голова, и из парадной вышел вихрастый долговязый подросток. - А как там на фронте? Какие известия?

- Известия потом, - сказал Митя, - обратно пойду, всё, что хочешь, расскажу. Ты мне сейчас ворота открой, товарищ дворник.

- Мы не дворники, - вмешалась перепоясанная накрест шалью женщина, вылезая из парадной. - Дворников у нас теперь нет. Мы домовая охрана из жильцов. По очереди ночью дежурим.

- Слушай-ка, товарищ, - дернул Митю за рукав вихрастый паренек. - Ты про фронт всё-таки скажи. У меня у самого батька вчерашний день на Юденича ушел.