По прошествии некоторого времени, когда Фриц Браун узнал о подлинном положении дочери при вожде нацистов, все очарование, навеянное знакомством, рассеялось. Возмущенный отец написал Гитлеру письмо: «Глубокоуважаемый господин рейхсканцлер! Я придерживаюсь, наверно, уже несколько старомодного морального принципа: дети должны уходить из-под опеки родителей только после вступления в брак. Я был бы Вам в высшей степени признателен, если бы Вы не поощряли склонность моей, пусть даже совершеннолетней, дочери к самостоятельной жизни, а побудили бы ее вернуться в лоно семьи». Но возмущение возмущением, а инстинкт самосохранения еще никто не отменял – папаша Браун не отправил свое письмо лично фюреру, он попросил Хоффмана передать письмо Гитлеру. Хоффману тоже не хотелось неприятностей, и он вручил послание Еве. Что сделала с папиным письмом Ева? Правильно, порвала его на кусочки.

Любящая мать также не осталась в стороне. И решила еще раз заняться воспитанием дочери – уже выросшей и ушедшей из дома в любовницы к рейхсканцлеру страны. Не иначе как желая поддержать дочурку, она заявила: «Он тебе в отцы годится – на кого ты тратишь свою молодость? Он обращается с тобой, как с шлюхой, да?..»

Кроме проблем с родителями у Евы с самых первых дней совместной жизни с Гитлером возникло множество других трудностей: во-первых, его постоянная занятость политикой; во-вторых, «нестандартные» сексуальные наклонности Гитлера; в-третьих, его нежелание афишировать их отношения; в-четвертых, ее бесконечные сомнения и ревность к дамам из высшего света, на фоне которых она выглядела несколько бледно.

Она начала серьезно ревновать Гитлера к неким возможным любовницам, которые, по ее мнению, скорее всего где-то существовали. И вот однажды, распалив себя должным образом, она написала прощальное письмо и, взяв у отца пистолет, выстрелила себе в шею. Самоубийства не случилось, Еве повезло. Заливаясь кровью, она так испугалась, что позвонила шурину Хоффмана, врачу Плате, который тут же примчался и, оказав первую помощь, доставил ее в больницу.

Когда Гитлеру передали прощальное письмо Евы, он ошалел – сначала Гели, теперь Ева! – и кинулся в больницу с огромным букетом цветов. Однако хитроумный вождь нации не сразу бросился к бедняжке, стрелявшейся из-за него, – сначала он подробнейшим образом расспросил врачей о том, как все было. И лишь после того, как врачи заверили его, что действительно спасли Еву в последние минуты, он направился к ней.

А потом восторженно поделился с Хоффманом: «Ева сделала это из любви!»

Адольф Гитлер, знавший толк не только в искусстве, но и в черной магии, был твердо убежден в действенности кровавых обрядов (и не раз их использовал при ведении войны). Он был также уверен, что пролитая кровь Евы еще сильнее скрепит их чувства. Его не пугала жуткая закономерность женских смертей возле него, наоборот, – он был в восторге. Поступок Евы окончательно убедил его, что она как раз та женщина, которая нужна вождю арийского германского народа – ради него она добровольно пошла на смерть. И не иначе как древние боги сохранили ее для великого фюрера…

При этом он не считал нужным себя ограничивать и продолжал «черпать энергию» из пустоголовых поклонниц. Ева измены Гитлера переносила с трудом, но благоразумно молчала. Она понимала, что ради дела партии он может жениться на другой женщине – более соответствующей насущным партийным интересам. Спокойнее ей от этого не становилось, несчастная Ева жила в постоянном страхе потерять своего любимого.

Особенно нервными выдались три месяца в начале 1935 года. Сохранился ее дневник той поры – двадцать две страницы страданий влюбленной женщины. «Телеграмма и множество цветов от него. Моя комната похожа на цветочную лавку и пахнет так, будто ее освятили. Главное – не терять надежды, а уж терпению я научусь». «Похоже, с Берлином все получается. Но пока не окажусь в рейхсканцелярии, я в это не поверю!» «Погода такая чудесная, а я, любовница самого великого человека Германии и на земле, сижу и могу только смотреть на солнце через окно». «Вчера он приехал неожиданно, и был совершенно восхитительный вечер. Он хочет подарить мне домик. Боюсь загадывать. Господи, сделай так!» «Он обещал прийти к Хоффману на ужин. Я сидела, как на раскаленных угольях. Узнав, что он вдруг решил уехать, бросилась на вокзал и увидела только хвостовые огни. Я в отчаянии. Лучше бы я его никогда не знала. Уж в аду точно лучше, чем здесь!» «Как деликатно сообщила госпожа Хоффман, он нашел мне замену. Ее зовут Валькирия, и выглядит она весьма аппетитно. Подожду до четвертой годовщины нашего знакомства и попрошу объяснений. Лучше страшный конец, чем эта неопределенность. Если до полуночи не получу ответа, приму двадцать пять таблеток и тихо усну навсегда»…

В тот день сестра Ильзе пришла в гости к Еве и обнаружила ее в глубоком бреду. Она оказала Еве первую помощь и вызвала врача. А пока ждала его прихода, увидела дневник Евы, который лежал открытым на видном месте, и, естественно, прочитала последнюю страницу. Ильзе пролистала дневник и вырвала из него все двадцать две страницы «страданий» своей младшей сестры. Она надеялась скрыть ее вторую попытку самоубийства, но Гитлеру, конечно же, обо всем доложили.

Как он отреагировал на бескровную попытку самоубийства – неизвестно, но самолюбие его было явно удовлетворено. И он наконец оказал Еве более серьезные знаки внимания: Адольф купил своей любимой дом в самом престижном квартале Мюнхена, подарил не одну собаку, как она мечтала, а сразу двух черных шотландских терьеров Штази и Негуса и стал ежедневно звонить ей, а при случае и писать записочки. По его приказу новый дом был так перестроен, что комнаты любовников соединялись роскошной ванной.

К этому времени он и сам понял, что очень дорожит Евой – она привнесла в его жизнь то, чего ему прежде не хватало: спокойствие, умиротворенность, нежность, тепло и, наконец, энергию юной, цветущей, влюбленной женщины. Ева идеально подходила Гитлеру и по внутренним своим качествам, и по внешним – она воплощала собой идеал истинно арийской женщины.

Но даже прочувствовав свою любовь и привязанность к Еве, Гитлер по-прежнему держал ее в стороне от своей «общественной» жизни. Он особо настаивал, чтобы его Патшерль (это немецкое нежное обращение означает что-то вроде нашего «пусик» или «киска») не участвовала в политических делах. Ее имя было запрещено упоминать в официальной прессе национал-социалистической Германии. (А другой прессы тогда в Германии уже не существовало.) Когда фотография Евы неожиданно появилась в чешском журнале, да еще с подписью «Гитлеровская маркиза Помпадур», Адольф весьма серьезно отчитал Хоффмана. Главным тезисом устроенного разноса было: «Что бы ни происходило в моем доме, это не должно стать достоянием гласности!»

Истинная жизнь и сущность первого фашиста Германии должна быть сокрыта от любых посторонних глаз. К тому времени Гитлер уже пришел к власти, и народ должен видеть в своем вожде кристально чистого человека, который выше всех слабостей, недостатков и вообще идеален. Народ также должен быть уверен, что этот идеальный человек только и делает, что печется о благе народном и ни о чем другом не помышляет. Говорят, Гитлер настолько вымуштровал Еву, что она даже наедине называла его «мой фюрер».

Конечно, Ева не сидела взаперти – она бывала и на выставках, и в театре, и в кино, ходила на прогулки, принимала у себя друзей. А однажды Гитлер сжалился над ней (или ему надоело слушать ее упрашивания) и взял ее с собой на прием у герцогини Виндзорской, приехавшей с мужем в Бергхоф. Потом он и сам был не рад, что «сжалился»: Ева, не умолкая, говорила о бывшем короле Англии Эдуарде, который ради любимой женщины отрекся от короны. Ева всячески давала ему понять, что у них с бывшей миссис Симпсон (а ныне герцогиней Виндзорской) очень много общего и Гитлер мог бы уже перестать зацикливаться на своем партийном авторитете и тоже совершить поступок ради любимой женщины, то бишь ради нее, Евы. Гитлер слушал, но никаких намеков понимать не желал…