Он положительно ел ее своими разгоревшимися глазами и жадно вдыхал насыщенный раздражающими ароматами воздух будуара.

Ирена Станиславовна, конечно, заметила состояние своего гостя.

— Простите, что я побеспокоила вас… — томно сказала она. — Благодарю вас, что вы исполнили каприз скучающей больной, всеми покинутой женщины…

Она подала ему руку. Он прильнул к ней жадным поцелуем.

— Помилуйте… — заговорил он. — Ваша записка была лучем света в мраке моей будничной жизни.

Она в это время жестом пригласила его сесть на кресло, ближе чем следовало поставленного у канапе.

Он сел.

Его колени касались кружев ее капота. Ему казалось, что эти кружева жгли ему ноги.

— Ни на минуту без фраз… — уронила Ирена.

— Поверьте, что это далеко не фраза… Это вырвалось прямо из сердца.

— Принадлежащего другой… — как бы вскользь вставила Ирена.

Он сделал гримасу. Ирена звонко рассмеялась.

— Что бы сказала ваша невеста, увидав вашу физиономию при воспоминании о ней?.. Вы, однако, искусный актер.

— Я… актер…

— Это одно только может служит ей в данном случае утешением…

— Я вас не понимаю…

— Если бы теперь я не знала заведомо, что вы играете передо мной комедию, я могла бы подумать, что вас женят насильно ваши родители.

Она снова захохотала.

— Если вам доставляет развлечение смеяться надо мною, то мне, как гостю, ничего не остается делать, как bonne mine a mauvais jeu и выносить безропотно насмешки больной, скучающей, но при этом очаровательной женщины, — сказал граф.

— Это делает честь вашей кротости и незлобивости. Но, позвольте спросить, с каких пор считается насмешкой простое нежелание быть ее предметом?..

— Эти слова для меня непонятны…

— Однако, граф, какой вы стали несообразительный! Сейчас видно, что вы влюблены… Все влюбленные, как известно, становятся очень глупыми.

— Я заключаю из этого, что вы самой природой лишены возможности видеть умных людей… При вас все становятся глупыми.

— Тонкая насмешка, я даже не называю это комплиментом…

— Далеко нет, это мое искреннее мнение.

— Пусть так… Но вы-то поглупели не от меня… При мне, как я припоминаю прошлое, вы были всегда очень милы и остроумны.

Граф поклонился.

— Значит надо искать причину в другой…

— Напрасный труд… На сегодня эта причина — вы.

— Вот как. Повторяю, берегитесь, я могу кончить тем, что сообщу фрейлине Похвисневой о легкомысленном поведении ее жениха… Ведь это с его стороны преступление.

— Я вас обвиню в сообществе.

— Меня?

— Я представлю документ, вашу записку… Ни один самый строгий судья, даже сам государь не обвинит меня за то, что я поддался непреодилимому искушению… Я человек…

— А я? Как вы думаете?

Он оторопел и молчал.

— А между тем, когда я только одна знала мои обязанности к ни для кого неведомому моему мужу, я не позволила себе ни малейшего легкомыслия… Вы хорошо знаете это по себе, граф. Быть может, вы приписывали это чему-нибудь другому, но прошу вас верить, что это было только торжество долга над увлечением, скажу более, над чувством…

Вся кровь бросилась в голову Казимира Нарцисовича. Он начинал понимать ее.

— Не один каприз больной и скучающей женщины заставил меня вызвать сегодня вас к себе… Я не хотела, чтобы вы вступили в новую для вас жизнь с мнением о вашем прошлом мимолетном увлечении, с мнением обо мне, как о бездушной кокетке.

Граф провел рукой по лбу, на котором выступали капли холодного пота. Он не верил своим ушам. Она любит его.

Смысл ее слов был более чем ясен.

— Желаю вам счастья, граф!.. — продолжала, между тем, она как бы подавленным от волнения голосом. — Ваша будущая жена, говорят, писаная красавица, умна, добра… Берегите ее от злых людей, граф… При дворе их много… Не давайте вползать к вашему домашнему очагу… Повторяю, желаю вам полного, безраздельного счастья…

Она подчеркнула последнее прилагательное. Граф Свенторжецкий побледнел.

Он понял, что до Ирены уже донеслись слухи об условиях его женитьбы.

Он считал их глубокой тайной.

Если же их знает Оленина, значит они стали достоянием светской сплетни.

Значит молчат только при нем и под маской любезности скрывают свое к нему презрение.

Все это мгновенно пронеслось в его голове.

— Прощайте, будьте счастливы… — протянула она ему руку.

Он взял ее и покрыл поцелуями.

— Прощайте? — вопросительно недоумевающим тоном сказал он.

— Да, прощайте… прощайте… Уйдите… Я не могу переносить вашего присутствия… Мне вредно волнение… в моем положении… Я не расчитала своих сил… Я думала, что я уже успокоилась…

Она силилась вырвать из его рук свою руку, но он крепко держал ее, покрывая поцелуями.

Он сполз с кресла и стоял перед ней на коленях.

— Ирена… Ирена… Станиславовна… вы шутите… Если да, то это бесчеловечно…

— Шучу… Я шучу… О нет, нет… Не шучу, к сожалению.

Она горько засмеялась.

— Значит вы… вы… меня любите… — задыхающимся от приступа страсти голосом проговорил он.

— Ха, ха, ха… ха… — вдруг разразилась она хохотом.

Он вскочил, как ужаленный.

— Это… шутка… — прохрипел он.

— Нет, не шутка… по крайней мере с моей стороны… — отвечала она, вдруг сделавшись совершенно серьезной. — Вот вы, граф, кажется шутите.

— Я?!

— Да, вы… Вам хочется вырвать от меня категорическое признание в любви… Вам не достаточно, что я почти его вам сделала, стороной, намеками, но ясно и понятно… Вы хотите, чтобы я вам сказала прямо, чтобы потом рассказать, что я сама вешалась вам на шею… и насмеяться надо мной… с этой… вашей… невестой…

Она задыхалась от волнения. Голос ее был прерывист, как бы от нервных спазм в горле.

Он схватился обеими руками за голову и стоял, как бы окаменелый.

— Что же… смейтесь… Я не могу… Я не в силах скрываться более… Я люблю тебя… Уходи… Уходите…

Он вместо того, чтобы уйти, снова упал к ее ногам.

— Ирена, Ирена… Ведь я давно, давно также безумно люблю тебя…

— И женишься на другой… — перебила она его с горьким смехом.

— Но ты была всегда так холодна ко мне…

— Я была жена другого…

— Я не знал этого…

— А теперь я свободна… А ты?

— Увы…

— Уйди… Уйди же…

— Ирена… не гони меня… Дай провести около тебя хотя один час… счастливый час в моей безотрадной жизни…

В его голосе звучала мольба.

— И это говорит мужчина…

— Но что же делать?

— Ты не любишь меня…

— Ирена… клянусь… я люблю тебя больше жизни…

— Докажи… Откажись от своей невесты…

— О, с каким наслаждением я бы сделал это теперь… Я ведь никогда не любил ее… Твоя все возраставшая холодность толкнула меня к ней… Но теперь… об этом знает государь… говорит весь Петербург… Ее величество дала свое согласие… О, я несчастный… несчастный…

— Она может умереть… — как бы невзначай уронила она.

— Умереть?.. — поднял он голову и вопросительно посмотрел на нее.

— Умереть… — повторила она.

По выражению ее глаз он понял, о какой смерти говорит она и вздрогнул.

— Это невозможно…

— Ты не любишь меня… Уйди…

— Но… Ирена…

— Уйди… уйди… Говорю тебе… А то я позвоню…

— Оставь… Ирена… Поговорим… как…

— Ты решишься для меня на это?

— Я на все решусь…

Она приподнялась, обняла его за шею и крепко поцеловала.

— Говори… как…

— Подай мне вон там, на шифонерке, маленький длинный ящичек…

Он встал с колен и принес просимое и снова опустился около нее на колени. Ирена нажала пружинку. Ящик открылся. В нем оказалась длинная, тонкая стальная игла. Она вынула ее.

— Вот…

Граф Казимир Нарцисович вспомнил, что в Италии ему не раз доводилось видеть это моментальное орудие убийства. Эти иглы так остры, что при небольшом усилии прокалывали насквозь шею.

Ранение сонной артерии производит мгновенную смерть.

Она по выражению его лица догадалась, что ему известно употребление этого орудия.