Джейн не желала уступать в споре Анне.

— С помолвкой у нас все в полном порядке, мы с Георгом, считай, уже обвенчаны. Осталось дело за малым — выбрать день, да и только. Любишь ты меня или ненавидишь, мисс Анна, дело твое. Но ты мне не помеха, нас уже сговорили перед свидетелями.

— Какая, в сущности, разница! — закричала я. — О чем вы таком говорите?

Я вскочила и убежала к себе в комнату. Анна поспешила за мной.

— Что с тобой творится? — без обиняков начала она. — Что, король на нас рассердился?

— Нет, хотя ему бы и следовало, мы сделали редкостно гадкое дело, разболтали секрет королевы.

— Ну да, — кивнула Анна, видно было, ее это нисколько не трогает. — Но он на нас не рассердился?

— Нет, он просто ужасно расстроен.

Анна пошла к двери.

— Куда это ты? — спросила я.

— Пойду прикажу принести сюда ванну. Тебе надо помыться.

— Анна, Анна, — раздраженно повторила я. — Король только что узнал ужасную новость, настроение у него — хуже некуда. Да не позовет он меня сегодня. Завтра помоюсь, если нужно будет.

Она покачала головой:

— Не хочу рисковать. Помоешься сегодня.

Она ошиблась, но промахнулась только на один день. На следующий вечер королева сидела одна в своей опочивальне с приближенными придворными дамами, а я пировала в королевских покоях с братом, его друзьями и самим королем. Веселее вечера и придумать нельзя. Музыка, танцы, карты. В ту ночь я снова оказалась в королевской спальне.

Теперь мы с Генрихом были неразлучны. Весь двор знал — мы любовники, королева знала, даже простые люди, приезжавшие из Лондона полюбоваться, как король обедает, знали. Я носила его золотой браслет на запястье, скакала на его лошади во время псовой охоты. В ушах у меня блестели бриллиантовые сережки, мне пошили три новых платья, одно из золототканой парчи. И в одно прекрасное утро он сказал мне в постели:

— Ты так и не спросила, что случилось с тем портретом, который с тебя рисовали на верфи.

— Совсем о нем позабыла.

— Пойди сюда, поцелуй меня, и я тебе скажу, почему приказал его нарисовать, — лениво проговорил Генрих.

Он откинулся на подушки, было уже далеко не раннее утро, но занавески на кровати еще не отдернули, они защищали нас от нескромных глаз прислуги, вошедшей развести огонь в камине, принести горячей воды, вынести ночной горшок. Я перекатилась в постели поближе, прижалась к нему — круглые грудки против его теплой груди, позволила распущенным волосам пролиться потоком золота и бронзы. Вдохнула теплый, возбуждающий запах бороды, почувствовала мягкое покалывание коротких волосков над верхней губой, прижалась к его губам, впилась в них, слыша, нет, чувствуя, вырвавшийся стон желания.

Подняла голову, улыбнулась, глядя ему прямо в глаза.

— Вот твой поцелуй, — прошептала хрипло, во мне тоже поднималось желание. — Почему ты приказал художнику нарисовать мой портрет?

— Я тебе покажу, — пообещал он. — После мессы. Отправимся вниз по реке на верфи посмотреть новый корабль, а заодно увидишь, что сталось с рисунком.

— А корабль уже готов? — Мне не хотелось отодвигаться от него, но он уж откинул покрывала, намереваясь вставать.

— Да. Будем спускать на воду на следующей неделе. — Он чуть отдернул занавеску и крикнул слуге позвать Георга. Я накинула платье и плащ, Генрих помог мне спуститься с кровати, поцеловал в щеку. — Пожалуй, позавтракаю с королевой, а потом поедем посмотреть на корабль.

Чудесное было утро. Я надела новый желтого бархата костюм для верховой езды, сшитый из подаренной королем материи. Анна была рядом со мной, в одном из моих старых платьев. Что за удовольствие — наблюдать сестру в своих обносках. В то же время, как это обычно бывает у сестер-соперниц, я в восхищении разглядывала, что она сделала с платьем — приказала его укоротить и слегка перешить в модном французском стиле. На голове маленькая французского покроя шапочка из того же материала, сшитая из обрезков укороченной юбки. Генрих Перси глаз от нее отвести не мог. Но она с равным очарованием флиртовала со всеми приятелями короля. Всего нас было девять. Во главе, бок о бок, скачем мы с Генрихом, за нами Анна с Перси и Уильямом Норрисом. Следом Георг и Джейн — унылая молчаливая парочка, последними Франциск Уэстон и Уильям Брертон,[16] хохочут и перебрасываются шуточками. Впереди — пара конюхов, а сзади — четыре вооруженных солдата.

Мы подъехали к реке. Прилив был высоким, волны накатывали на берег, оставляя белую пену. Чаек ветром относило к земле, мы слышали их крики, крылья кувыркающихся в воздухе, борющихся с ветром птиц блестели серебром на ярком весеннем солнце. Зеленая изгородь вдоль дороги сияла свежей порослью, кремово-желтые островки первоцветов сверкали на обочинах солнечными зайчиками. Дорога вдоль реки была неплохо утоптана, и лошади без труда скакали легким галопом. Король, верхом на коне, пел мне любовную песню своего сочинения. А когда принялся исполнять во второй раз, я стала ему подпевать. Он рассмеялся, слушая мои попытки. Нет у меня сестринского таланта к пению, ну да какая разница. В тот день все было прекрасно, ничего не могло испортить нашего настроения, мы с возлюбленным скачем вместе, солнце сияет ярче не придумаешь, чудесное путешествие, он счастлив, и я счастлива его счастьем.

Мы добрались до верфи быстрее, чем мне хотелось, и Генрих, спешившись, снял меня с седла, сорвав быстрый поцелуй прежде, чем поставить на землю.

— Красавица моя, — шепнул на ухо, — у меня для тебя небольшой сюрприз.

Он развернул меня в другую сторону, сам встал рядом, чтобы не загораживать великолепное новое судно, почти готовое выйти в море. С характерной высокой кормой и носом боевого корабля, оно было создано для скорости.

— Гляди. — Генрих понял, что я вижу красоту корабля, но упускаю детали. Он указал на имя судна на украшенном орнаментом носу — изогнутые позолоченные буквы складывались в четкую надпись: «Мария Болейн».

Я застыла, читая буквы собственного имени, еще не понимая, в чем дело. Он не рассмеялся, глядя на мое изумленное лицо, просто наблюдал за мной, пока удивление не сменилось наконец пониманием.

— Ты назвал корабль в честь меня! — Я слышала, как дрожит мой голос. Слишком большая почесть, я — такая юная, такая незначительная, а здесь целый корабль, да еще и какой, назван моим именем. Теперь весь мир будет знать, я — возлюбленная короля. Теперь уже не скроешь.

— В честь тебя, красавица моя, — улыбнулся король. Он-то думает, я должна быть в восторге.

Взял меня под руку — руки у меня холодны как лед, — повлек вперед. Резная фигура на носу корабля, благородный, прекрасный профиль, глядящий туда, вдаль, на Темзу, на море, на Францию. Это же я. Мои губы, слегка приоткрытые, легкая улыбка, будто я и правду готова к ждущим меня приключениям. Словно я не жалкая марионетка в руках семьи Говард, а храбрая, прекрасная леди, сама творящая свою судьбу.

— Это я? — Голос чуть слышен за шумом воды, плещущейся у края сухого дока.

Губы Генриха у самого моего уха, его теплое дыхание греет холодную щеку.

— Ты. И красавица, как ты. Счастлива, Мария?

Я повернулась к нему, он меня обнял, я, привстав на цыпочки, зарыла лицо в теплоту его шеи, сладкий запах бороды и волос, и прошептала:

— О, Генрих.

Мне хотелось спрятаться от его взора, я знала, на лице моем написан ужас, а не удовольствие и сейчас его все заметят.

— Счастлива? — настойчиво переспросил он. Поднял мое лицо, взял за подбородок, будто хотел прочитать душу как манускрипт. — Это огромная честь.

— Я знаю. — Улыбка дрожала у меня на губах. — Благодарю вас.

— И ты будешь спускать его на воду, — пообещал король. — На следующей неделе.

— Не королева? — произнесла я после секундного колебания.

Меня страшила эта участь — занять место королевы при спуске на воду новейшего, наивеличайшего судна, который он когда-либо построил. Но ясно же, кроме меня, некому. Не может же она спускать на воду корабль, носящий мое имя.