Нелегко поднять носилки и держать их ровно. Я иду рядом, король сжимает мне руку. Носильщики движутся в ногу, шаркающим шагом поднимаются по лестнице. Кто-то успевает забежать вперед, распахнуть двойные двери королевских покоев, потом дверь в спальню. Носилки резко ставят на кровать, король стонет от неожиданной боли. Новая задача — переложить его в постель. Нечего делать — двое мужчин влезают на кровать, один берется за плечи, другой — за ноги, остальные выдергивают из-под короля носилки.

От такого грубого обращения врача передергивает, я понимаю — если у короля действительно внутреннее кровотечение, мы можем запросто его убить. Он стонет от боли, неужели это предсмертный хрип, неужели мы виноваты? Нет, открывает глаза, смотрит на меня:

— Екатерина?

Кто-то суеверно охает. Беспомощно смотрю на Георга.

— Вон, — бросает брат. — Все вон.

Сэр Франциск Уэстон подходит к нему, что-то шепчет на ухо. Георг внимательно слушает, благодарно касается его руки.

— Королева приказала оставить его величество наедине с врачами. Пусть возле него побудут его дорогая свояченица Мария и я, — громко объявляет Георг. — Остальные — ждите снаружи.

Все неохотно выходят. Слышу, как за дверями дядюшка громогласно объявляет — если король не сможет выполнять свои обязанности, Анна становится регентшей при Елизавете. Никому не надо напоминать — каждый из них принес присягу на верность принцессе Елизавете, единственной избранной и законной наследнице.

— Екатерина? — снова зовет Генрих, глядя на меня.

— Это я, Мария, — мягко возражаю я. — Мария Болейн, а теперь Мария Стаффорд.

Дрожащими руками берет он мою руку и подносит к губам.

— Любовь моя, — говорит он нежно, и никто из нас не знает, кого из многочисленных возлюбленных он имеет в виду — королеву, любившую его до самой смерти, королеву, полумертвую от страха за него, или меня, девушку, которую он любил когда-то.

— Хотите спать? — спрашиваю озабоченно.

Туманный взгляд, как у пьяного.

— Спать, спать, — бормочет он.

— Я буду рядом.

Георг подвигает стул, я сажусь, не выпуская руки короля.

— Моли Бога, чтобы он проснулся! — Георг смотрит на восковое лицо короля, на его дрожащие веки.

— Аминь, — отвечаю я. — Аминь.

Мы просидели с ним весь день — врачи в ногах постели, мы с братом в головах, отец и мать поминутно входят и выходят, только дяди нет — плетет где-то интриги.

Генрих вспотел, врач собрался сменить одеяло, но вдруг застыл на месте. На толстой икре, куда Генрих давным-давно был ранен на поединке, расплывается отвратительное темное пятно крови и гноя. Не залеченная как следует рана открылась опять.

— Необходимо поставить пиявки, они высосут яд.

— Я не выдержу, — дрожащим голосом признаюсь брату.

— Посиди у окна, только не падай в обморок, — грубо отвечает он. — Позову, как только закончат, и ты снова сможешь быть рядом.

Присела на скамью под окном, решила ни за что не оборачиваться, постаралась не вслушиваться в звяканье кувшинов — вот к ноге короля прикладывают черных пиявок, они сосут кровь из раскрытой раны.

— Вернись, посиди с ним, ничего страшного не видно, — позвал Георг.

Я вернулась на место, но снова отошла, когда раскормленных, превратившихся в черные слизистые шарики пиявок отрывали от раны.

Я поглаживала его руку, нежно, как гладят больную собаку. Вдруг он сжал мои пальцы, открыл глаза, взгляд наконец осмысленный.

— Кровь Христова, все болит!

— Вы упали с лошади.

Интересно, он понимает, где находится?

— Помню. Но как я попал во дворец?

— Мы вас принесли. — Георг выступил вперед. — Вы просили Марию посидеть с вами.

Снисходительная улыбка.

— Я?

— Вы были не в себе, бредили. Слава Богу, вы очнулись.

— Надо послать весточку королеве. — Георг приказал одному из стражников сообщить ей, что король пришел в себя.

— Пришлось вам попотеть, — сказал со смехом король, но как только попытался пошевельнуться, сморщился от боли. — Смерть Господня, моя нога!

— Открылась старая рана, пришлось поставить пиявки.

— А, пиявки. Надо сделать припарки, Екатерина знает, позовите ее… — Он закусил губу. — Ну, кого-нибудь, кто умеет делать припарки. Господи, кто-нибудь же знает способ.

Помолчал минуту.

— Принесите вина!

Подбежал паж с вином, Георг поднес кубок к губам короля. Король выпил, лицо порозовело, он снова обратил внимание на меня. Спросил с любопытством:

— Кто начал первым? Сеймуры, Говарды, Перси? Кто собрался придержать мой трон для дочери, а себя объявить регентом до ее совершеннолетия?

Георг слишком хорошо знает короля, теперь не время для смехотворной откровенности.

— Весь двор на коленях молится о вашем выздоровлении, никто ни о чем другом и не думает.

Генрих кивает, не веря ни единому слову.

— Пойду сообщу придворным. Мы отслужим благодарственную мессу. Как же мы испугались!

— Еще вина! — Генрих мрачен. — У меня болит каждая косточка.

— Мне уйти? — спросила я.

— Останься, — приказывает небрежно. — Подсуньте мне подушки под спину, спина затекает. Какой идиот так меня уложил?

Вспомнила, как мы переваливали его с носилок на кровать.

— Мы боялись вас потревожить.

— Растерялись, как наседки без петуха, — снисходительно заявляет он.

— Слава Богу, вы вернулись к нам.

— Да, Говардам и Болейнам не поздоровилось бы, умри я сегодня, — произнес он с мелочным удовольствием. — Вы нажили множество врагов, взбираясь наверх, они бы порадовались вашему падению.

— Мои мысли были только о вас, ваше величество.

— Что, посадят, согласно моему завещанию, на трон Елизавету? — добавил Генрих с неожиданной резкостью. — Можно предположить, Говарды поддержат одну из своих. А остальные?

Я встретила его взгляд:

— Откуда мне знать?

— Без меня, без наследного принца, клятву могут и не сдержать. Думаешь, сохранили бы верность принцессе?

Я покачала головой:

— Я не знаю. Не могу ничего сказать. Я все время была здесь, с вами.

— Вы сохраните верность Елизавете. Анна — регентша, за ее спиной — ваш дядюшка, так? Полноправный король Англии во всем, кроме имени. — Лицо потемнело. — Она должна была родить мне сына.

У него на висках вздулись вены, прижал руки к голове, будто хотел пальцами унять боль.

— Лягу снова. Вытащите эти проклятые подушки. Как болит голова, я почти ничего не вижу. Одна их говардовская девчонка на троне, другая — наследница, это не сулит ничего, кроме несчастий. На этот раз должен быть сын.

Открылась дверь, вошла Анна. По-прежнему бледна. Медленно подошла к постели, взяла Генриха за руку. Его полные боли глаза внимательно изучают ее лицо.

— Я думала, вы умрете, — говорит она напрямик.

— И что бы вы стали делать?

— Сделала бы все, что в моих силах, как королева Англии, — отвечает она, кладя руку на живот.

Его большая рука ложится поверх.

— Здесь должен быть сын. — В его голосе не хватает теплоты. — Думаю, как королеве Англии, вам мало что удастся. Чтобы удержать страну, нужен мальчик, принцесса Елизавета и ваш интриган-дядюшка — совсем не то, что я хотел бы оставить после своей смерти.

— Поклянитесь, что больше не будете участвовать в турнирах, — страстно молит она.

Он отворачивается.

— Оставьте меня в покое со своими клятвами и обещаниями. Видит Бог, когда я расстался с королевой, надеялся на что-нибудь получше этого.

У них никогда еще не было такой гнетущей ссоры. Анна даже не спорит. Оба бледны как привидения, чуть живы от своих собственных страхов. К чему может привести воссоединение влюбленных, только напомнить, как хрупка их власть в стране. Анна опустилась в реверансе перед тяжелым телом на кровати и вышла из комнаты. Она шла медленно, будто несла тяжелое бремя, задержалась у двери.

Я наблюдала. Анна вскинула голову, губы изогнулись в улыбке, плечи выпрямились, она собралась, как танцор при звуках музыки. Кивнула стражнику, тот распахнул двери, она вышла в гул голосов, чтобы сказать придворным — благодарение Богу, королю лучше, он смеется и шутит над своим падением, снова будет участвовать в турнире, как только сможет, и тогда-то уж мы повеселимся.