Казалось, Анна не разрешит. Но, поймав жадный взгляд Джейн Паркер, сестра вспоминает — не пройдет и пары часов, как двор будет во всех подробностях обсуждать малейший скандал.
— Конечно идите, — произносит она почти ласково. — Кто еще пойдет к мессе вместе с Джейн, а кто со мной к королю — праздновать?
Выбор сделать нетрудно. Джейн уходит одна, а мы отправляемся через главную залу к королю.
Он приветствует Анну радостным воплем, обнимает, целует. Можно подумать, он никогда не был рыцарем Верное Сердце для своей королевы Екатерины. Можно подумать, не стало его злейшего врага, а не женщины, двадцать семь лет преданно любившей его, умершей с его именем на устах. Он зовет распорядителя увеселений — поскорее устроить праздник с пиром, с танцами. Английский двор веселится — женщина, не сделавшая ничего плохого, умерла в одиночестве, разлученная с дочерью, отвергнутая мужем. Анна и Генрих одеваются в желтое — радостный, солнечный цвет. В Испании это траурный королевский цвет, хорошая получилась шутка — послы могут доложить императору о двусмысленном оскорблении.
Я не сумела выдавить улыбку, глядя, как Генрих и Анна празднуют победу. Повернулась, пошла к дверям. Кто-то ухватил меня за локоть — дядюшка.
— Ты останешься!
— Это низость.
— Да, возможно. Но ты останешься.
Попыталась ускользнуть, но он держит крепко.
— Она была врагом твоей сестры и нас всех. Она чуть не свалила нас, чуть не победила.
— И было бы справедливо! Мы оба знаем.
Улыбается от души. Его развлекает мое негодование.
— Справедливо или нет, она мертва, а твоя сестра стала королевой, этого никто отрицать не может. Испания не нападет, Папа отменит отлучение от церкви. Возможно, она была права, но ее правота умерла вместе с ней. Если Анна родит сына, мы получим все. Так что останься и смотри повеселей.
Я покорно остаюсь стоять рядом с ним. Анна и Генрих отошли к окну, говорят о чем-то. Сблизили головы, быстрое журчание их речи предупреждает любого — вот величайшие заговорщики на свете. Даже Джейн Сеймур поняла бы — ей не разрушить это единство. Когда королю нужен ум, такой же быстрый и такой же неразборчивый в средствах, как у него, он идет к Анне. Пусть Джейн молится за королеву, Анна будет плясать на ее могиле.
Придворные, предоставленные сами себе, разбиваются на группки и парочки, судачат о кончине королевы. Уильям оглядывает комнату, замечает — я стою с унылым видом возле дяди, подходит предъявить свои права.
— Она остается здесь, — заявляет дядя. — Мы должны держаться вместе.
— Она поступит так, как сочтет нужным, — возражает Уильям. — Не стану ей указывать.
Дядя поднимает бровь:
— Что за редкостная жена!
— Как раз такая мне подходит. — Уильям смотрит на меня. — Ты уходишь или хочешь остаться?
— Пожалуй, останусь. — Мне не хочется спорить. — Но танцевать не буду. Это неуважение к ее памяти, не хочу в этом участвовать.
Появляется Джейн Паркер, заглядывает Уильяму через плечо:
— Говорят, ее отравили. Вдовствующую принцессу. Умерла внезапно, в страшных мучениях, ей что-то подсыпали в пищу. Как вы думаете, кто мог такое сделать?
Старательно отводим глаза от королевской четы — кто больше них выиграл от смерти Екатерины?
— Это бесстыдная ложь. На твоем месте я не стал бы ее повторять, — советует дядюшка.
— Но весь двор только об этом и говорит, — оправдывается она. — Все спрашивают — если ее отравили, то кто?
— Так отвечай: ее вовсе не отравили, она умерла от тоски, слишком много тосковала. Полагаю, женщина может умереть и от клеветы, особенно если порочит могущественную семью.
— Это и моя семья, — напоминает Джейн.
— Совсем забыл, — отвечает дядя. — Ты так редко бываешь с Георгом, от тебя так мало проку, я иногда даже забываю, что ты наша родственница.
Одно мгновенье она выдерживает его взгляд, потом опускает глаза.
— Я бы и рада больше бывать с Георгом, но он вечно пропадает у сестры, — заявляет невозмутимо.
— У Марии? — делано удивляется дядюшка.
Джейн вскидывает голову:
— У королевы. Они неразлучны.
— Он понимает — надо быть полезным королеве, надо быть полезным семье. Ты тоже могла бы быть всецело в распоряжении королевы, да и в распоряжении мужа.
— Сомневаюсь, что ему вообще нужна женщина, — взрывается Джейн. — Кроме королевы, разумеется. Вечно он то с ней, то с сэром Франциском.
Я так и застыла, даже на Уильяма не осмеливаюсь взглянуть.
— Твой долг — быть рядом с мужем, нужна ты ему или нет, — спокойно отвечает дядя.
Боюсь, она начнет спорить, но Джейн только хитренько улыбается и отходит.
Анна позвала меня к себе за час до обеда. Заметила — я не переоделась в желтое к празднику.
— Тебе лучше поторопиться!
— Я не иду.
Думала, начнет требовать, но Анна предпочла уклониться от ссоры.
— Ладно, только объяви, что нездорова. Не желаю лишних вопросов.
Полюбовалась на свое отражение в зеркале.
— Можешь мне объяснить, почему я поправляюсь быстрее, чем с предыдущими? Значит, ребенок лучше растет, правда? Значит, он крепкий?
— Конечно, — успокоила я. — Ты хорошо выглядишь.
Она уселась перед зеркалом.
— Расчеши меня. Никто не делает этого лучше.
Сняла с Анны желтый чепчик, оттянула назад густые блестящие волосы. Взяла одну из ее серебряных щеток, потом другую, словно лошадь чищу.
Анна откинула голову в ленивом наслаждении.
— Он будет крепким. Никто не знает, как был зачат этот ребенок, Мария. И никто никогда не узнает.
Мои руки вдруг отяжелели, стали неловкими. В голове промелькнуло — колдуньи, заклятья, чем еще она воспользовалась?
— Он будет величайшим принцем, которого знавала Англия, — продолжала Анна тихонько. — Потому что я дошла до врат ада, чтобы заполучить его. Ты никогда не узнаешь.
— Так и не говори, — попросила я малодушно.
Она рассмеялась:
— О да! Подбери юбки, чтобы не выпачкаться в грязи, сестренка. Ради Англии я отважилась на такое, что тебе и не снилось.
Заставила себя снова взяться за щетку, успокаивающе приговариваю:
— Уверена, ты совершенно права.
Несколько минут она сидела спокойно, потом открыла глаза и удивленно произнесла:
— Мария, наконец-то!
— Что?
— Ребенок! Он только что шевельнулся.
— Где, покажи!
Она нетерпеливо шлепнула рукой по тугому корсажу.
— Вот здесь! Прямо здесь! — Она затихла, лицо сияет, раньше я никогда ее такой не видела. — Снова! Как легкое трепетание. Это мой ребенок, он шевелится. Хвала Господу, я жду ребенка, живого ребенка!
Она вскочила, волосы в беспорядке падают на плечи.
— Беги скажи Георгу!
Даже зная их близость, я удивилась:
— Георгу?
— Я имела в виду королю, — поспешно поправилась Анна. — Приведи его сюда.
Я побежала в королевские покои. Его одевают к обеду, в спальне с полдюжины кавалеров. Прямо в дверях я нырнула в реверансе, он просиял от удовольствия при виде меня:
— Это же другая Болейн! Та, у которой хороший характер!
По комнате прокатились смешки.
— Королева умоляет вас, сэр, тотчас прийти к ней. У нее хорошая новость, которую она не может скрывать ни минуты.
Рыжеватые брови приподнялись. Вид у него поистине величественный.
— Она посылает вас, словно пажа, привести меня как щенка?
Я снова сделала реверанс.
— Сэр, ради такой новости я готова бежать со всех ног, а вы, зная, в чем дело, пошли бы на свист.
За моей спиной раздался ропот, но король уже накинул золотистую мантию, разгладил обшлага из меха горностая.
— Ведите, леди Мария. Щенок готов идти на свист. За вами — куда угодно.
Легонько коснулась его протянутой руки, он притянул меня ближе, я не противилась.
— Замужество идет вам, Мария, — шепнул он доверительно, пока мы спускались по лестнице, половина придворных — за нами. — Вы прелестны, как в те времена, когда были моей маленькой возлюбленной.
Чем сильнее он ластится, тем больше я настораживаюсь.