– Сколько ж до хутора отсюда?

– Ну, сколько… Во-он, дерева́ видать, над бугром макушки торчат – это хутор и есть. Если доро́гой, так до свертка с версту, да там версты три, ну, стало быть, версты четыре всего наберется. Дорога-то во-он как обкружает, через тот вон яр, сбочь подсолнухов… А ежели напрямки, так и трех верст не будет…

– Значит, за час дойти можно?

– Час! Это куда – час. Хорошо идти – так и в полчаса там будешь.

– Ну, теперь ты мне повтори все с самого начала, по порядку, а я запишу, – сказал Костя, вынимая карандаш и уже сильно потрепанную от таскания в карманах, с измочаленными углами записную книжку в черной клеенчатой обложке.

Сойдя с дороги, он сел на сухонький бугорок, пристроил книжку на колено. Алтухов поместился рядом. Он был в комбинезоне, в измазанных зеленью сапогах – Костя увел его прямо с работы, со двора животноводческой фермы, где Алтухов был занят закладкой силоса в траншею. Он приходился внуком восьмидесятипятилетнему деду Алтухову, и малый был сравнительно еще молодой, лет тридцати, довольно развитый и понятливый.

У Кости с ним был уже не первый разговор. Когда же они встретились впервые, Алтухов заметно взволновался и поначалу стал сам прощупывать Костю – зачем да для чего задает он свои вопросы, что может милиция числить за ним, Алтуховым, который сроду ничего себе такого не позволял и ни в чем не замаран. Довольно скоро он понял, что дело касается не его, и успокоился насчет себя, но додуматься, чего же оно касается, чего доискивается Костя, он так-таки и не смог, хотя додуматься до этого было совсем не так уж трудно. Понять это ему мешал прочно внедрившийся в сознание факт, что изваловский убийца найден и посажен, и, стало быть, тут все кончено и все исчерпано. Это было только на руку Косте; внутренне, про себя, он даже был рад, что Алтухов строит свои догадки совсем в неверном направлении, что ему кажется, будто Костя расследует какое-то давнее хищение. Больше всего, приступая к своим допросам, Костя опасался, что Алтухов из преувеличенной осторожности и боязни как бы ненароком куда себя не впутать, станет замалчивать все подряд, даже то, что хорошо помнит и знает, тем более, что для такого поведения есть убедительное оправдание – времени минуло много, разве упомнишь? Все перезабыл… Но получилось наоборот: оттого, что за собой он не чувствовал никаких провинностей и про других не знал ничего плохого, такого, что следовало бы от милиции скрывать, Алтухов отвечал Косте на всё обстоятельно, правдиво и без путаницы.

– С чего ж начинать-то? Как мы с Садового на Поронь поехали или уж как с Порони?

– Как с Порони.

– Ну, стал быть, я уж про это говорил, погрузили суперфосфат… – начал Алтухов, сорвав травинку и теребя ее, закручивая пальцами в колечко. – Мешков, должно, сорок, не то пятьдесят… Если надо, по накладным можно проверить. Потом дядя Петя в контору ушел – за груз расписываться. Я при машине остался. Бабы тут подошли, спрашивают: возьмете до Садового? Бабы лохмотовские, не наши. Я говорю – как водитель, дядя Петя, он хозяин. Стали они его ждать. А он чтой-то долго в конторе был. Потом пришел. Бабы эти – к нему. Он завсегда людей берет, а тут глянул так, отмахнулся – не, говорит, никого брать не буду, машина сильно груженная, милиция за пассажиров придирается. Ну, мы и поехали…

– Во сколько это было? – спросил Костя, быстро чиркая по страничке.

– Во сколько? – задумался Алтухов. – Да уж солнце закатывалось, совсем низко висело… Часов, должно, в восемь. Ну, значит, проехали переезд, на садовскую дорогу повернули… Тут дядя Петя машину остановил, вылез. Я – наверху, на мешках. «Продрог, говорит, на ветру-то?» – «Да не, говорю, погода теплая…» Тут дядя Петя пол-литру из кабины достал: – «Давай, говорит, деранём, сколько этих мешков мы с тобой нынче переворочали… Законное дело, надо, говорит, себя подкрепить…»

Речь Алтухова делалась какою-то все более сконфуженной и, наконец, он в неуверенности приостановился.

– Может, про это не надо записывать? – почти просительно взглянул он на Костю.

– Нет, нет, выкладывай все, как было…

– Ну, вот, значит, с таким вот он ко мне разговором… – повел Алтухов свои воспоминания дальше. В нем, чувствовалось, лишь одна часть сознания была занята рассказом, другою же он при этом по-прежнему все силился понять, что же все-таки понадобилось Косте в этой давней истории – как пять месяцев назад, весенней ночью с восьмого на девятое мая, везли они с дядей Петей в Садовое сорок бумажных мешков суперфосфата. – Я говорю: выпить, конечно, можно, отчего не выпить, но, говорю, дядь Петь, если мне в компанию вступить, так я тебе только когда-нибудь потом возверну, сейчас при мне денег нету. Он говорит: «Какой разговор, я тебя угощаю». Ну, раз, говорю, так… Он меня и раньше угощал, характер у него такой, не жмотный… Стакан он достал, налил всрезь, подал мне. Выпил я. Он себе налил – с половину всего ай чуток больше. Выпил. Потом обратно налил, остатки из бутылки. Мне дает. Я говорю: дядь Петь, ты себе обижаешь. Да и не жрал я с утра… «Ничего, говорит, пей. Это я, говорит, норму должо́н соблюдать, мне машину вести, а тебе что? Лежишь на мешках – и лежи!» Ну, выпил я. Луковичка у дядь Пети нашлась. Зажевали мы луковичкой. На пустой-то живот два, считай, стакана́! Это, конечно, кого хошь враз разберет… Лег я на мешки. Поехали. Проехали сколько-то – опять стали. Дядя Петя машину кругом обшел. «Боюсь, говорит, за скаты, как бы скаты не лопнули, перегруз больно велик. Надо б этих мешков поменьше ложить…» Опять поехали, не спеша. Чтоб, значит, скатам было полегше… Ну, тут меня и сморило вконец… – как бы извиняясь, сказал Алтухов. – Вроде бы и не сплю, а все равно – как скрозь сон всё. Потом холод почуял, очнулся. Открыл глаза пошире – темно, ночь. Где едем – не пойму. Стал я глядеть – столб энтот, – показал он движением головы, – вроде мелькнул…

– Мелькнул или «вроде»? – переспросил Костя.

– Мелькнул, – напрягая память, ответил Алтухов потверже. – Других-то столбов на дороге нету… И сразу машина – потише, потише, к обочине – и встала…

Алтухов примолк, ожидая, пока Костин шариковый карандашик перестанет бегать по бумаге.

– Ну-ну, дальше!

– Слышу, дядя Петя вылез. Повозился с левого борту, потом мне говорит: «Спишь?» – «Не, говорю, а что случилось?» – «Да вот, говорит, чего боялся, то и вышло: скат спустил. Снимать, говорит, колесо надо, камеру латать, а монтировок нету, взял кто-то вчера, а отдать – не отдал…» – «Что ж, говорю, делать будем?» – «Да что, идти придется, сюда-то их нам никто не принесет. До Садового девять километров, далеко это ноги бить, пойду в Афонины Хатки, к Пашке Романову. Его грузовик всегда с ним, при избе ночует, у него возьму. А ты, говорит, тут будь, не отлучайся, машину охраняй…»

– Во сколько ж времени он ушел?

– А кто ж его знает… – пожал плечами в неопределенности Алтухов. – Кабы часы были, да поглядеть. Так, прикидываю, где-то возля десяти… Уж по-ночному стемнело. Та-ак от зари один краюшек светился. Еще не полная, стал-быть. ночь была…

До Садового от того места, где сидели Костя и Алтухов, было, действительно, девять, даже больше – девять с половиною километров: Костя специально поглядел на мотоциклетный спидометр, когда Алтухов крикнул «Здесь!» Если предположить, что Клушин покинул машину, как показывает Алтухов, где-то около десяти вечера – значит, в Садовое он должен был прийти близ полуночи… Что ж, такой расчет времени вполне совпадает… В Афонины же Хатки ходу ему было всего – ну, от силы, сорок минут. Если бы он пошел туда, значит, к Пашке он должен был постучаться уже часов в одиннадцать. А в Афониных Хатках он появился…

Костя отвернул несколько страничек, нашел показания Пашки, с которым он разговаривал накануне, после первой предварительной беседы с Алтуховым. Пашка все позабыл из-за давности времени, долго и мучительно припоминал – было ли такое, чтоб к нему приходил дядя Петя за монтировками, и в конце концов все же припомнил. «Да не ночью он приходил! – воскликнул он проясненно. – Утром! Я уж позавтракать успел, в машине копался, налаживал. А тут он и приходит… Это уж за семь часов было. Точно, приходил! – повторил несколько раз Пашка, уже вполне утвердительно, радуясь, что вспомнил, отыскал-таки этот случай в своей памяти. – Но не ночью! За семь часов уже было!»