— У тебя долг перед Создателем, — безапелляционно заявила она. — От этого и твоя болезнь.

— И что делать? Надо найти способ расплатиться с родственницей, — приподнявшись на здоровой руке, слабым голосом вставил я.

— Госпожа Джуоо, — тихо говорила Агафья, будто информация, которую она выдавала мне, Ивану и Милли, устроившейся в дальнем углу за чтением книжки некого Ки-Са, что считалась секретней архивов отдела странных явлений, — дама непредсказуемая и плодовитая с одной стороны. У нее несчетное множество детей, коих она наделила изначальной силой.

А с другой — именно эта госпожа Джуоо при всей своей щедрости желает во что бы то ни стало вернуть души рожденных ей потомков и их родственников себе в подчинение.

Слушать в очередной раз о своих знаменитых и не очень родственниках из большого мира мне совершенно не хотелось. Зато я узнал, что и в Лесоморье, и в других подпространствах также существует немало детей Создателя, способных и желающих изменить родные миры хотя бы на толику.

Главным во всем ликбезе Агафьи стало совсем не это: борясь против моей болезни, лесоморская колдунья умудрилась расплатиться с госпожой Джуоо за невинное желание счастья моей сестре. Что она отдала взамен на мою жизнь, тетушка царевича предпочла не говорить. Моя смерть откладывается еще ненадолго, пока бабушка не решит снова взять с меня расплату за все хорошее, что совершил ее свободолюбивый внучок за свою пока что короткую, но весьма красочную жизнь.

Судя по тому, что в Лесоморье столь спокойно колдуны говорят про Лес Судеб, я не единственный потомок Создателя, сбежавший из-под ее теплого крылышка.

— А где бутыль с живой водой? — не поздоровавшись ни с кем из присутствующих поинтересовался царевич, стоя на пороге в комнату.

Агафья что-то буркнула и мигом умчалась на кухню, причитая о пригоревших пирожках. Лично я впервые слышал о такой воде, Иван, судя по удивленному выражению на лице — тоже, а Милли, захлопнув книжку, вдруг воскликнула:

— Не думала, что она и взаправду живая! Агафья из твоей бутылки, царевич, примочки для Неба пропитывала.

Слабость навалилась на меня с новой силой, жар охватил все тело, и, опустившись на подушку, я опять заснул. Но на этот раз я очутился вовсе не в удручающем Лесу Судеб, а не берегу реки. Напротив стояла Маш-шу в белом платье и протягивала ко мне руки. Она звала меня и плакала. Такой сон я бы смотрел вечно и отдал бы за него все, даже душу. И не пришлось бы расплачиваться с его автором какой-то там водой производства тридесятого царства.

Где-то за спиной слышались толкования Иванов и Милли о том, что царевна Аня, превратившись из лягушки в красну девицу, станцует так, что Фёкла и Маруся окажутся на ее фоне тусклой подтанцовкой из ансамбля народного танца 'Солнышко' из Нижнегадюкинского совхоза. Последнее изрек не кто иной, как мой лучший друг Дураков. Судя по тону товарища, этот совхоз не отличался талантами и творческим потенциалом. А о мнении программиста по поводу Анхесенпаамон я мог не беспокоиться. В свое время сестра очаровала Ивана настолько, что он чуть не забыл о любимой девушке. Да если б и сейчас ему предложили выбирать между Анхе и его суженой Ириной, скорее всего, он выбрал бы первую, да простит меня Семенова за эти мысли.

Пока я размышлял о прикрасах сестры, Иван принялся рассказывать царевичу о том, когда и как положено расколдовать лягушку. Приходилось уповать на чудо. И если оно не произойдет, будет плохо всем. Мне предстоит познать все прелести дыбы, царевича изгонят из царства, а Ивану с Милли придется где-то искать путь в родной мир.

— Нет, я женюсь на царевне, а не на лягушке! — возмущался сын Гороха.

— На царевне-лягушке, — парировала Янсен.

— И ты ее расколдуешь! — уверял Дураков. — Давай иди, спи, завтра ты, вообще-то женишься.

Завтра… я наконец-то снова увижу родную сестру в человеческом обличье. Лишь бы произошло чудо. И с этой мыслью я окончательно погрузился в сон, изредка прерываемый тяжелым грудным кашлем.

— Автобус резиновый, все влезут, — процитировал Иван Дураков надпись с наклейки в одной из московских маршруток, и поспешил переиначить поговорку: — Терем резиновый, все царство поместится!

Все жители, даже нищие и юродивые, толпились во дворе царского терема. Мальчишки заняли самые лучшие места — на заборах. Оттуда открывался прекрасный вид, правда, разглядеть лица невест не представлялось возможным. Оно и к лучшему, потому что ни Фёкла, ни Маруся не смогли бы украсить своими портретами глянцевые столичные журналы. Кстати, далеко не по причине их отсутствия в тридесятом царстве.

Три наследника престола, одетые в красные кафтаны, стояли во главе стола, протянувшегося по всему двору. Феофан с Тимофеем — под руки с невестами, а Иван — с алой бархатной подушкой, на которой гордо восседала маленькая квакушка и лежала 'стрела любви'. Публика, устроившаяся на заборах, хихикала над младшим сыном, что решил взять в жены неприглядное животное. Женщины в толпе распускали слухи различной степени паршивости, начиная с опытов Яги и заканчивая заморским проклятьем, которое передается жениху во время поцелуя при венчании. На невест старших сыновей Гороха, вообще, не обращали никакого внимания. Всех интересовала лишь судьба младшего царевича и его незаурядной невесты. В толпе ходили слухи: мол, лягушка у меньшого — мастерица на все руки. Боярин Савелий, чинно прохаживающийся среди своих, правдами и неправдами пытался оклеветать несчастное животное. Коллеги его поддерживали, бросая в адрес царевны-лягушки нелицеприятные эпитеты.

Царь вышел к народу вместе со жрецом, то есть с попом, толстым мужиком в черной рубахе до пят и в головном уборе, напоминавшем кеметские короны. На широкой груди священнослужителя красовался огромный золотой крест с самоцветами, подвешенный на массивную серебряную цепь. То, что этот символ священен, Дураков рассказал еще в первую мою прогулку по Москве. Крест украшал все храмы русских людей, а верующие носили его маленькую копию на тонкой цепочке. Положив руку на грудь, я почувствовал холодный металл своих талисманов: подвески с именем и крошечного анха, символа жизни. У каждого свои цацки.

Мы с Иваном стояли в первом ряду, как можно ближе к столу с яствами. Страшно, однако иного места мы были не удостоены. Царевич приказал. Нам выдали парадные кафтаны из теплой бордовой шерсти.

Вообще, попы венчают в храмах, но из-за важности церемонии церковь разрешила перенести процедуру во двор царского терема. Хотя, готов поспорить, это было сделано с единственной целью: народ в церковь не поместился бы. А свадьба царских детей — всенародный праздник.

Поцеловавшись под крики толпы 'Горько' и обнявшись, Маруся оставила своего мужа и пустилась в пляс. Ее изящные ножки в красных сапогах четко ступали на пол под такт музыки, что наигрывали на балалайках приглашенные музыканты.

— Славно танцует жена моего старшего сына, — не мог нарадоваться Горох, — кабы она была царицей…

Когда музыка смолкла, Маруся в пояс поклонилась царю, а потом мужу, и они с Феофаном отправились за стол. Настала очередь венчания Тимофея с Фёклой. Но их обручальная церемония почти ничем не отличалась. Жрец из центрального храма прочитал молитву (как он до сих пор не выучил текст из своей книжицы, библией именуемой, до сих пор подглядывает). Все последующее повторилось словно по налаженной схеме. Балалаечник принялся наигрывать похожую на предыдущую мелодию и супруга Тимофея пустилась в пляс.

У меня тряслись коленки, а к горлу подвалил тошнотворный ком, в груди сдавило от боли, но я держался, стараясь не дать волю подступившим к глазам предательским слезам. Сейчас все решится. И судьба сестры зависит вовсе не от меня. Искоса посмотрев на Ивана, я заметил, как он крепко сжал кулаки и зубы, а брови грузно опустились на посерьезневшие синие глаза.

Время растянулось чуть ли не до бесконечности. К попу медленно шел Иван-царевич, неся перед собой подушку с невестой. Каждый шаг царского сына словно отдавался в моей груди боем неведомого маятника. Здоровая рука инстинктивно сжала в кулаке анх вместе с рубахой и полой кафтана. В толпе началось улюлюканье, смешки, свист, шептание. Мальчишки на заборе успели сочинить зазывную кричалку о младшем сыне-дураке и его ущербной невесте. Ох, если Анхесенпаамон, обратившись человеком, захочет расквитаться за все оскорбления, в тридесятом царстве настанут не лучшие времена. Но моя сестра благоразумна и вряд ли пойдет на такое. Она понимает, что супруга царевича — его второе 'я', и не стоит порочить репутацию мелкими склоками и разборками с дворовой детворой.