Римляне производят впечатление народа мужественного и прямолинейного, привыкшего решать все вопросы с помощью меча, но между тем им не чужда была и политика. Их политика была весьма простой, как и все гениальное. Покидая разбитый, обложенный огромной контрибуцией, но не уничтоженный Карфаген, они повесили над городом дамоклов меч в виде царства Масиниссы.

Нумидийский царь, находившийся под покровительством римлян, не замедлил воспользоваться бедственным положением Карфагена. В 193 году до н. э. он захватил богатейшую область Эмпорию, славившуюся плодородными землями. Один только город Лептис платил карфагенянам по одному таланту в день. Масинисса частью разорил эту карфагенскую область, частью обложил данью.

Карфаген не мог даже ответить на подобную наглость нумидийского царя, ибо, согласно мирному договору с Римом, он не имел права вести войну без разрешения «римского народа». За справедливостью карфагеняне отправили в Италию послов, но там уже оказались послы Масиниссы. Слушание дела в сенате закончилось перебранкой враждующих сторон. Поскольку каждая сторона считала Эмпорию своей исконной землей, то римляне захваченные Масиниссой земли объявили спорными территориями.

Римский сенат принял решение отправить в Африку своих послов, чтобы на месте разрешить конфликт. И возглавлял делегацию не кто иной, как Публий Сципион Африканский. Как решили спор высокие римские сенаторы, рассказывает Тит Ливий: «Они, рассмотрев дело и выслушав спорящих, не сочли правыми или виноватыми ни тех, ни других и оставили все как было».

Пользуясь безнаказанностью и покровительством римлян, Масинисса продолжил успешно начатое дело. В следующий раз карфагенские послы жаловались в римском сенате, что Масинисса кроме Эмпории в течение двух лет «захватил вооруженной силой более семидесяти городов и крепостей на карфагенской земле». Соплеменники великого Ганнибала униженно просили римлян хотя бы соблюдать ими же заключенный договор и установленные границы. «Карфагеняне уже не в силах переносить высокомерие, жестокость и алчность своего соседа, – передает речь карфагенских послов Тит Ливий. – Поэтому они отправлены сюда умолять римский сенат, чтобы он соизволил исполнить хоть одну их просьбу из трех: пусть римляне либо беспристрастно рассудят, что принадлежит их союзнику-царю, а что – карфагенскому народу, либо пусть они позволят карфагенянам защищаться и вести войну справедливую и законную в ответ на беззаконное применение силы, либо, в крайнем случае, если дружба для римлян сильнее, чем справедливость, пусть разом определят, какую часть чужого достояния хотят они подарить Масиниссе».

Ответ римлян послам – казалось бы, яркий жест проявленного благородства по отношению к поверженному противнику: «Римляне всегда заботились и будут заботиться о чести Масиниссы, но не могут ради дружбы жертвовать справедливостью. Они хотят, чтобы каждый владел своей землей, их цель не устанавливать новые границы, но сохранять старые. Не для того оставили они город и земли побежденным карфагенянам, чтобы среди мира бессовестно отобрать то, что не было отнято по праву войны. С таким ответом были отпущены царевич и карфагеняне. По обычаю римляне вручили им дары, радушно не поскупившись и на прочие знаки гостеприимства» (Ливий).

Увы! Высказанные благие намерения так и остались намерениями, а Масинисса принялся осваивать новые территории. Как мы помним, в руки нумидийцев перешли плодородные земли Эмпории, и Масинисса «приучил кочевников к гражданской жизни, сделал их земледельцами и научил военному делу вместо занятия разбоем» (Страбон). А ведь еще недавно, по словам того же Страбона, нумидийцы были «невзыскательны к жизни», питались по большей части кореньями и мясом и употребляли в пищу молоко и сыр.

Тем временем подходил к концу 50-летний срок выплаты Карфагеном контрибуции. Все эти годы потомки финикийцев регулярно вносили деньги в римскую казну, и у римлян возник интерес: что представляет в данное время город, потерпевший поражение во 2-й Пунической войне, откуда черпает средства для выполнения финансовых обязательств по договору. В 152 году до н. э. в Карфаген направилось посольство во главе со строгим блюстителем римских нравов Марком Катоном.

Увидев Карфаген, Катон пришел в неописуемый ужас (о чем сообщает Плутарх). «Найдя Карфаген не в плачевном положении и не в бедственных обстоятельствах, как полагали римляне, но изобилующим юношами и крепкими мужами, сказочно богатым, переполненным всевозможным оружием и военным снаряжением и потому твердо полагающимся на свою силу, Катон решил, что теперь не время заниматься делами нумидийцев и Масиниссы и улаживать их. Но что если римляне не захватят город, исстари им враждебный, а теперь озлобленный и невероятно усилившийся, они снова окажутся перед лицом такой же точно опасности, как прежде».

Катон

Именно впечатления Катона и решили судьбу города, осмелившегося соперничать с Римом за мировое господство. Вернувшись в Рим, посол, который был обязан принести мир на африканскую землю, заявил, что «никогда у римлян даже свобода не будет прочной, пока они не уничтожат Карфаген».

Для большей убедительности Катон воздействовал на все чувства сенаторов, в том числе и на жадность. «Говорят, – пишет Плутарх, – что закончив свою речь, Катон умышленно распахнул тогу, и на пол курии посыпались африканские фиги. Сенаторы подивились их размерам и красоте, и тогда Катон сказал, что земля, рождающая эти плоды, лежит в трех днях плавания от Рима. Впрочем, он призывал к насилию и более открыто; высказывая свое суждение по какому бы то ни было вопросу, он всякий раз присовокуплял: Кажется мне, что Карфаген не должен существовать».

В наши дни мы можем рассуждать, справедливой была та ли иная война или нет. Так вот, у римлян все войны были справедливые, и этому факту они придавали первостепенное значение. Народ-хищник никогда не начинал войну, пока не находилось достаточно веской причины, чтобы оправдать ее (по крайней мере, в собственных глазах). Ведь за праведное дело легче вести в бой соотечественников, легче даже умирать. Это подтверждает и Полибий – друг Сципиона Африканского Младшего, дописавшего своим мечом историю Карфагена до конца:

«Так как отдельные граждане давно и твердо приняли такое решение (воевать с Карфагеном), то оставалось только выждать удобного момента и подыскать благовидный для других предлог. Совершенно правильно римляне придавали этому последнему обстоятельству большую важность. Ибо. если народы причину войны считают законной, то тем большее значение получают победы и тем малозначительнее становятся поражения; последствия получаются обратные, когда причину войны признают бесчестной или незаконной».

Повод для войны дал преданный союзник римлян – Масинисса. Его бесчинства заставили карфагенян забыть о мирном договоре, им надоело смотреть, как лучшие земли переходят под власть нумидийцев. В том же 152 году до н. э. карфагенский военачальник Гасдрубал с войском (25 тысяч пехоты и 400 всадников) выступил против изрядно надоевших римских союзников. Нумидийцы, привыкшие долгое время безнаказанно грабить соседа, от неожиданности даже потерпели поражение. Причем 6 тысяч нумидийских всадников перешли на сторону Карфагена.

До сих пор воевали в основном сыновья царя. После поражения Масинисса сам взялся за привычное дело. «Он был еще хорошим всадником, – рассказывает Аппиан Александрийский, – и скакал на неоседланном коне, как это в обычае у номадов, одновременно и командуя, и сражаясь, как рядовой воин». Сообщение Аппиана не имело бы ничего удивительного (цари в те времена нередко принимали участие в битвах), если бы не возраст – Масиниссе в то время было 88 лет. Царь-воин окружил значительно возросшую по численности армию Гасдрубала и. в это время в Африке опять появились римские послы. На этот раз они имели четкие инструкции сената: «им было сказано, что если у Масиниссы дела хуже, чтобы они прекратили их спор, если же он имеет преимущество, чтобы они еще более подстрекнули его к борьбе».