— А вы у нас долго пробудете? — спросил лейтенант, глядя на зеленую майку.

— Вертолет вечером. В отряд с вашими нарушителями, оттуда поездом во Владивосток, — ответила она.

— А-а, — сказал Вова, — пойдемте их опять фотать? Евгения Власьевна стряхнула соринку с джинсов. Посмотрела на небо. На Вову.

— Мне бы момент задержания сфотографировать. Зачем вообще мне их рожи?

— А, это типа чтоб экшн, да? Знаю, мы телевизионщикам делали тоже кино. В апреле.

— Ну, — сказала Евгения Власьевна. Вова почесал глаз:

— Сделаем!

Евгения Власьевна вышла, достала из сумки газету, расстелила ее на бочке из-под ГСМ и села сверху. Солнце залезло на макушку сухого кедра и распустило плавники. Хотелось курить, но было лень.

Китайцев вывели наружу и велели заложить руки за спину. На ржавой бочке сидела белая мадам с фотоаппаратом, и они засмеялись. Лейтенант Вова что-то рявкнул по-китайски, нарушители присмирели, но было понятно, что ненадолго.

— Им смешно, что их женщина будет фотографировать, — пояснил деликатно Вова.

— Давайте, я вот здесь встану, вот отсюда буду снимать, а ваши бойцы как будто их только что задержали. Как-нибудь пусть согнут их не больно, и пусть себе ржут на здоровье. Может, не видно будет.

Так и сделали. Пограничники, гогоча, одели свои военные рубахи, заломали хихикающих китайцев и добросовестно зафиксировали их в позе «попался, сволочь». Евгения Власьевна принялась снимать.

На нее было интересно смотреть. Она корячилась так и эдак, ближе, дальше, слева, справа, снизу, сверху, наискосок и по всякому. Профи.

Только все зря. В кадре поочередно оказывались:

1) любопытная овчарочья харя;

2) бочка ГСМ;

3) китайские смайлы;

4) кирпичная стенка жилого корпуса заставы;

5) алюминиевый таз с картофельными очистками;

6) палец Евгении Власьевны.

— Не мой сегодня день, — повесила она камеру на плечо, — видно же, что постанова.

Китайцы сели на землю. Белая мадам не знает, чего хочет. Вова сильно желал помочь, но не представлял, как.

— Может, возле колючки их это самое? — спросила она.

— Об чем вопрос, — сказал Вова.

Евгения Власьевна хлопнула в ладоши и сказала «yes».

— Мужики! — возбужденно крикнул командир, убегая куда-то за угол. — Эй!

— Долго идти? — спросила она, когда он вернулся.

— Да нет, — сказал Вова, потом помолчал, хмыкнул и добавил: — я этим сказал, что расстреливать их будем. Штоп не лыбились.

Евгения Власьевна подумала, что Вова, пожалуй, перестарался, но промолчала.

Ли Бан Во и Мин Чень Ю были сосредоточенными, но не расстроенными. Может быть, они не поверили в злой умысел русского командира, а может, им было наплевать. Расстреляют да и ладно. Меньше забот.

Евгения Власьевна поняла, что дело дрянь, как только ступили в тайгу. Примерно через километр быстрого ходу она решила уточнить, сколько же все-таки до колючки. Рассчитывала услышать «еще столько же», а услышала то, что услышала.

Гмммммммммммзззззззззззззггггггггггггг.

— Володя, вы не помните, что такое гомозиготность? — спросила она.

— Это из ботаники, да? — ответил Вова.

Еще до медведя сбился носок в кроссовке. Поправлять — надо останавливаться и нагибаться. Останавливаться — надо орать, чтоб подождали. Нагибаться — вообще ужас. Она решила, лучше пусть так.

Дошли одновременно: обожравшаяся рыба-шар — до середины неба, люди — до колючей проволоки. К самой колючке подходить не стали, тем более, КСП. Хватит, и так видно, что государственная граница.

Евгения Власьевна села на землю и навела объектив на проволоку. Китайцев поставили спиной к нужному фону и показали им автомат. Ли Бан Во и Мин Чень Ю засунули руки в карманы портков и стали смотреть в небо. Пять кадров.

Евгения Власьевна сделала рукой, и пограничники поймали нарушителей. Семь кадров сидя, семь кадров лежа.

Потом она встала на колени и подползла с левого краю. Пять кадров. Переползла правее. Пять кадров. Уперлась руками в землю и постояла в коленно-локтевой позиции. Минуту. Не больше.

— Пошли назад? — сказал Вова.

Из обратной дороги она запомнила только обонятельную ассоциацию с Мейлером.

Минут через сорок после возвращения на заставу участники похода вышли играть в волейбол. Звали ее. Она отказалась. Вова мужественно оставался рядом до самого вертолета.

Ей повезло. Вертолет, севший в отряде всего на часок, летел во Владик с какими-то двумя подполковниками. Они всю дорогу спали, но от площадки до дома довезли на встретившем их джипе.

Она плавала в ванне, а вокруг плавали мелкие насекомые. На кафельном полу валялись грязные джинсы и зеленая майка. Было хорошо, как в Камрани.

Через полчаса, уже засыпая и сладко подтыкая подушку, Евгения Власьевна вдруг вспомнила, что что-то забыла.

Снять серьги.

Да. Но что-то еще. Что-то еще.

Чего-то не хватало.

— Гомозиготности, — поняла Евгения Власьевна и уснула.

Посвящается X.Т.

ПРОСЬБА РАССМАТРИВАТЬ НЕНОРМАТИВНУЮ ЛЕКСИКУ ДАННОГО ТЕКСТА ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО С ФИЛОЛОГИЧЕСКОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ

Автор

Получила от Аськи долгожданную мессагу. Она ленивая: считает, что проще позвонить, чем написать, но звонить дорого, поэтому связь у нас с нею большей частью ментальная. А тут написала. Говорит, в Швейцарии выпал снег: «Каккое хуевое у нас лето!».

 «Хуевым летом» она обязана мне. Нет, честно. Если б не я, она бы никогда не узнала, как называется время года со снегопадом.

Аську по правде звать Астрид. Она русофилка: сына вот назвала Юрием. Юрий Хугович. Похож на солнечного ангела, она мне фотки присылала аттачем.

Мы познакомились с ней... Хочется сказать, еще до революции. Но я действительно не помню, что еще было знаменательного в 93-м году, кроме эпопеи под названием «Богатая тетя из Швейцарии». В жизни не жрала столько сервелата, как в те три недели: я покупала горячий хлеб в пекарне поблизости, а она — дорогую сухую колбасу в дорогом магазине. Все это дело мы запивали крепленым молдавским винищем и пели на два голоса «Эври дэй ай спенд май тайм дринкин вайн филин файн».

Она хотела посмотреть в России что-нибудь «настоящее». То есть посетить какую-нибудь забытую Богом дыру, не похожую ни на Москву, ни на Питер. «Приезжай», — сказала я. «Как я тебя буду узнавать в аэропорту?» — кричала она в трубку. «Я лысая, на костылях, у меня нет одного глаза, а в руках я буду держать букет подсолнухов». «Гут», — согласилась она, тактично выдержав паузу. Когда я ее встретила, она посмотрела на меня с уважением: «ты шутила про подсолнухи!». «А как насчет всего остального?» — озадачилась я, но промолчала.

О, она уже тогда хорошо говорила по-русски. Единственное, что отсутствовало в ее лексике, это матюги. Не выучилась. То есть введение в теорию ей кто-то преподал, но закрепить знания Астрид еще не довелось. Помочь восполнить этот пробел она меня и попросила. Причем, очень настойчиво и аргументированно: «Тебе надо быть гуманной. Ты знаешь, в России я могу попасть в плохую ситуацию», — убеждала она меня в несколько заходов. И все-таки первый урок низкой лексики случился экспромтом.

Астрид обидели в трамвае. Она вообще любила мотаться по нашему феодальному городишке в одиночку. «Ты знаешь, одна злая женьчина меня сильно толкнула и сказала мне «корова», — сообщила она, ввинчивая штопор в пробку бормотухи. «Надо было послать ее куда-нибудь», — опрометчиво брякнула я.

— Да!!! Я хотела ей сказать идти, но не знала, как правильно, если женьчина, то ей надо идти на хуй или на листу? — укорила она меня вопросом. (Кстати, с ее легкой руки я с тех пор в словосочетании «иди на хуй» также делаю ударение не на предлог, а на существительное. Грамматически это более верно: аналогии — на ум, на бровь, на глаз и т.д.).