– Спасибо, что попали на мой рабочий день. Доверьтесь медсестре и делайте все, что она скажет. – Он заглядывает под одеяла, впуская холодный воздух. Мой половой орган представляет для всех присутствующих огромный интерес. – Ваша малышка должна появиться около полуночи.

Он соврал. Наступившая полночь растянулась до часу, двух, трех и четырех часов утра. Питер дремлет в кресле. Оттенок его зеленого халата отличается от зелени винилового покрытия.

Мне удается подремать в перерывах между схватками. Одна из них оказывается мучительной. Я кричу. Ошибка. Большая, большая, большущая ошибка. От крика мне стало еще больнее. Просыпается Питер. Он выключает телевизор. Все равно я уже потеряла интерес к этим обучающим наглядным примерам. Он старается успокоить меня.

Входит Карен.

– Вы уже почти готовы к родам, – говорит она.

Я не говорю ей, что была готова уже много недель назад. Мы с моим инородным обитателем готовы расстаться. Как я буду воспринимать будущие расставания с ней? Ведь буду же я уходить на работу. А потом она будет уходить в школу? Потом закончит колледж? Буду ли я плакать, когда она пойдет к алтарю? О боже, я еще даже в глаза ее не видела, а уже выдала замуж.

Я рассказываю Питеру о моих размышлениях, и он сжимает мою руку. Я плачу от очередного приступа боли.

Он говорит: «Прости, милая», – ошибочно думая, что слишком больно сжал мне руку.

Подойдя сзади к моей кровати, Карен вывозит меня из палаты и доставляет в специальную родильную палату, расположенную дальше по коридору. Питер идет рядом со мной, не отставая ни на шаг.

Передо мной открываются двери. Лишь глаза выделяются из общей массы зеленых халатов, масок и шапочек. Стены в палате тоже зеленые. Как и потолок. Похоже, я попала в какой-то зеленый ночной кошмар. Я узнаю ресницы моего врача.

Мучительные схватки следуют одна за другой.

– Я хочу обезболивание, – говорю я.

Меня подвозят к лежанке, на которой должна будет родиться моя дочь. Чьи-то руки поднимают и, слегка раскачав, перекладывают меня на это ложе, подобно тому, как двое ребят бросают третьего в воду. Кто-то надевает мне носки. Мне поднимают ноги.

– Нет времени, Лиз, – говорит доктор Ласло. – Уже пошла головка. – Он направляет зеркало прямо на мою вагину. – Видишь! – Малоприятное зрелище. Головка Хлои, темная и мокрая, показалась между моих ног.

– Тужься! – говорит Ласло.

– Уж лучше вынимайте ее, – советую я ему.

– Она что, всегда так командует? – спрашивает он Питера.

– Почти, – говорит Питер.

Хлоя обретает свободу. И молчит. Ее молчание, кажется, длится вечность. Но вот она мяукнула. Слезы льются по щекам Питера. И по моим тоже.

Доктор поднимает ее для нашего обозрения. Кошмар! Неужели она уродина, с вытянутой головой и толстыми щеками. Нет, все отлично! Она все-таки очаровательна. Ее кладут мне на живот, еще не обрезав пуповину, а потом вновь забирают.

– Через пару минут, Лиз, ты получишь назад свою дочь, – говорит доктор Ласло.

– Выглядит хорошо, – говорит этот педиатр из угла палаты. – У нас родился очередной здоровенький ребенок. – Кроме обычных анализов, он собирается сделать анализ ДНК для установления отцовства.

Хлоя уже вовсю кричит. Мой бывший инородный обитатель. Мне приносят ее, завернутую на индейский манер в розовую фланелевую пеленку. Ее запястье охватывает розовый браслетик, на каждой бусине которого выгравировано по букве моей девичьей фамилии – Эндрюс, своеобразный общественный комментарий к моему семейному статусу.

Мой горошек. Он берет ее ручку.

– Привет, малышка, – говорит он.

Глава 16

Жизнь входит в обычное русло. Не прошло и недели, а я уже не могла представить себе, как жила раньше без Хлои. Ей можно присвоить статус тех замечательных младенцев, которые хорошо едят и хорошо спят. Она прекрасный ребенок, за исключением того получаса в день, когда ее ничто не радует и она безостановочно ревет.

По ночам, когда Питер дома, ее кормежкой занимается он, говоря, что дает мне возможность не вставать с кровати. Но я-то понимаю, что это просто очередной предлог, чтобы подержать ее на руках. Он проявлял к ней такую же привязанность и до того, как мы получили результаты анализов, подтвердившие его отцовство. У Дэвида редкая группа крови. «Красный Крест» дважды обращался к нему с просьбой сдать кровь для крайне нуждавшихся в переливании крови пациентов с такой же группой. Один из них жил в Канзасе, а другой – в Вайоминге. Так что нам не пришлось даже ждать анализа ДНК.

Должна признать, что на самом деле моя дочь не слишком-то симпатичная. Ее щечки стали еще более пухлыми, а все темные волосики повыпадали. Лысина никогда не портила внешность Чарльза Блейкли или Кевина Эвбенкса.

Не считая болезненного заживания швов, я вновь стала нормальным человеком – хотя и потеряла былой вес. Джуди, Тина и все мои друзья приходят посмотреть на ребенка. К данной ситуации подходят слова Джона Кеннеди, однажды заявившего: «Я – мужчина, сопровождавший в Париж Жаклин Кеннеди». Вот и я – женщина, доставившая Хлою в этот мир. Но для меня их слова о том, какая она прелестная и очаровательная малышка, звучат упоительной музыкой, даже если они сильно преувеличивают ее достоинства.

Питер, который много лет не разговаривал со своими родителями – хотя время от времени он пишет матери на адрес соседей, – решается позвонить и сообщить им о Хлое. Он никогда особенно не распространялся о своих родителях. Его отец вешает трубку, едва услышав: «Это Питер». Питер смотрит на отключившийся телефон. Он уходит из дома, не взглянув на меня.

Во время его отсутствия звонит телефон. Женский голос говорит:

– Мне крайне неловко тревожить вас. Я мать Питера. А вы Элизабет?

Я отвечаю, что да.

– Но откуда вы знаете мое имя?

– Я видела вас в «Горячей линии». У вас уже родился ребенок?

– На прошлой неделе. Девочка. Мы назвали ее Хлоей.

Мать Питера глубоко вздыхает.

– Я догадалась, что это звонил Питер, он хотел сообщить нам… Мне просто не верится. Я стала бабушкой.

Мы разговариваем о малышах. Она рассказывает мне, каким упрямым был Питер.

– Он вечно спорил с отцом, а тот еще больший упрямец. Он не смог принять нашего сына таким, какой он есть, – говорит она. – Я всю жизнь жила между двух огней.

– Давно вы не разговаривали с Питером?

– Ужасно давно. Мне хочется, чтобы мой сын вернулся. Вместе с его семьей. Но его отец – слишком гордый упрямец.

Далее следует пауза, потому что я совершенно не знаю, что сказать. При всех моих ссорах с сестрой и матерью я даже не представляю, что могла бы годами не общаться с ними.

– Я даже не уверена, помнит ли кто-то из них, из-за чего они поссорились последний раз. Питер просто развернулся и ушел, – продолжает она.

Такая неумолимость вроде бы совсем не в характере того Питера, которого я знаю. Я подозреваю, конечно, что терпение его не безгранично, но ко мне он относится с почти ангельским терпением. Интересно, какой мой поступок мог бы вынудить его бросить меня. Но эти мысли не поколебали моей уверенности в его любви.

– Может, вы хотите приехать посмотреть на малышку? Мы будем рады видеть вас.

– Я не могу.

– Тогда мы можем отправить вам фотографии по электронной почте.

– К сожалению, у меня технофобия.

Я слышу печальные нотки в ее голосе. Я обещаю послать фотографии обычной почтой.

Питер возвращается домой часа через три, и мы обсуждаем звонок его матери. В основном мы говорим о том, что нам не хочется повторять с Хлоей тех ошибок, которые допустили с нами наши родители. Вероятно, все родители в свое время говорили примерно то же самое. Я представляю, как Каин жаловался своей жене на то, что родители не обращали на него внимания, но обожали Авеля.

Впервые я могу представить, что моя мать испытывала ко мне такие же чувства, какие я испытываю к Хлое – хотя это очень странное ощущение.