Каждая игрушка завернута в мягкую салфетку и лежит в своем собственном отделении, для их хранения Дэвид заказал специальные коробки. Большинство игрушек входят в собранную им антикварную коллекцию. Ей посвящен отдельный пункт в нашем страховом полисе.

Рик берет один экспонат и разглядывает его на просвет. Эта игрушка сделана в виде гнезда из розового стекла, оплетенного золотой сеточкой. На его краю пристроилась золотистая птичка.

– Это моя любимая, – говорю я.

– Редкостная вещица, – говорит Рик. – Мне тоже нравится.

Пока мы работаем, раздается звонок в дверь. Торговец цветов вносит в дом две дюжины изысканных белых пойнсеттий[18] в соответствующих белых керамических горшках, их должна была заказать Сильвия.

Рождественская ель наряжена. Стеклянные призмочки, поблескивавшие когда-то в старинном канделябре, висят на еловых лапах, отбрасывая радужные лучи по всей комнате.

Помню, когда я была маленькой, на Рождество мы рубили ель прямо в нашем лесу. Каждый год, когда мы заканчивали ее наряжать, кто-то из нас говорил:

– В этом году у нас самая красивая елка.

– Ну надо же, как получилось чудесно, – говорит Рик.

Может, ежегодное восхваление рождественской ели заложено в общечеловеческом генетическом коде. Подобно тому, как все начинают зевать при виде зевающего человека.

После ухода Рика я вооружаюсь телефонным справочником и отыскиваю фирмы, занимающиеся устройством банкетов. Для начала обзваниваю пять фирм, услугами которых мы уже пользовались. Они вежливо ссылаются на загруженность, хотя, судя по тону, явно удивлены: «Вы, должно быть, шутите!» Вернувшись к букве А, я прохожусь по всему алфавиту. Японский «Банкетный стол» сокрушает мою последнюю надежду. В нежелательной перспективе организация может лечь на мои плечи. Но даже если бы у меня появилось желание этим заняться, я сомневаюсь, что мне хватило бы сил.

Потом меня осеняет. Флориан! В загородном клубе работает отличный шеф-повар, обученный в Швейцарии. А с будущей недели клуб закрывается и откроется только в канун Нового года. Будем надеяться, что он не уехал на праздники и не заблокировал свой телефон. Чудо из чудес – я нахожу его номер, и он подходит к телефону. Рассказ о моих проблемах он воспринимает со смехом. У него красивый звучный смех и глубокий, очень чувственный голос. А может, во всем виноват французский акцент.

– Никаких проблем, – говорит он. – Каким блюдам вы отдаете предпочтение?

– Честно говоря, мне все равно. Главное – произвести приличное впечатление на полсотни записных снобов.

– Я составлю меню, прикину стоимость и извещу вас обо всем.

– Вы спасли мне жизнь, Флориан. Mersi.

– A votre service,[19] мадам Адамс.

Я еще не успела снять руку с трубки, как телефон оживает вновь.

– Привет, милашка, – говорит Питер. – Как поживает мать моего ребенка, может ли она говорить?

– Горизонт чист, – говорю я.

– Ты сможешь заехать навестить меня?

– Дэвид дома на этой неделе. Молчание.

– Эй, ты где? – спрашиваю я.

– Да. Переезжай ко мне сейчас. До того, как мы узнаем, что с ребенком все в порядке.

Я окидываю взглядом безупречно украшенную ель, безупречные пойнсеттии в их безупречных контейнерах. Рик уже убрал все пустые коробки в подвал.

В доме все безупречно. Домработница даже выиграла битву с пылью. Я дрожу, сидя на солнце.

– Когда ты придешь с работы?

– Около часа.

– Я приеду.

– Навсегда?

– Посмотрим.

Я оставляю записку, что поехала в город. Дэвид подумает, что я отправилась по магазинам.

Выходя из машины у киоска Питера, я заметила сзади коробку с экзаменационными работами. Я забыла попросить Рика внести ее в дом. От машины до киоска всего пара минут ходьбы. Когда я вхожу, мой горошек целует меня.

– Не волнуйся. Мы не станем говорить ни о чем серьезном, чтобы не расстраивать мамочку, – говорит он.

Вошел Мухаммед.

– Привет, ребята, как вы собираетесь провести нынешний вечерок?

– Займемся поисками елки. Если ты хорошо себя чувствуешь, Лиз.

Я сказала, что прекрасно себя чувствую.

Он надевает свою утепленную клетчатую куртку. По-приятельски, перчатка в перчатке, мы гуляем по Бруклин-виллидж.

– Может, возьмем это деревце? – Я показываю на карликовое деревце в горшке, зеленеющее в витрине японского цветочного магазинчика. – Мы украсим его маленькими шариками и положим под ним маленькие подарочки.

– Нельзя ли посерьезнее отнестись к такому большому празднику? Я хочу настоящую ель, – говорит он.

Магазины хрусталя и фирменных самоцветов сменяются деликатесной кулинарией, отпускающей обеды на дом и рекламирующей мясное ассорти с бобами и паштет из гусиной печенки, за ней следует булочная, продающая белый хлеб из экологически чистого зерна, и старомодный «Вулворт» – дешевый магазинчик тысячи мелочей, вероятно, один из последних в своем роде. Он был выкуплен частным лицом на закате их популярности. В нем царит традиционный запах нафталина и продается всякая всячина: длиннохвостые попугаи и золотые рыбки, нитки и удобные бюстгальтеры; он очень похож на тот магазин в Конкорде, где я купила мою первую в жизни губную помаду фирмы «Танджей» – нечто из времен молодости моей матери. Визит в такой магазин словно переносит человека в другую эпоху.

Однако мы заходим туда не ради покупок. Мы проходим дальше к парковочной стоянке, где торгуют рождественскими елками. Тротуар усыпан иголками. Мы обсуждаем достоинства каждого дерева. Питер выбрал голубую ель и сосну. Он держит по дереву в каждой руке.

– Какое возьмем? То или это? Подумай хорошенько, иначе тебя не покажут в нашей рекламе, и ты ничего не выиграешь на отходах производства и разнице цен.

– Вот это. – Я показываю на голубую ель. Пышную и крепкую трехфутовую красавицу. Сквозь густые ветки даже не видно ствола, хотя в целом она слегка кривобокая.

Питер сдергивает ярлык с ценником.

– Сорок пять долларов. Ого, должно быть она внутри золотая.

Питер расплачивается наличными. Перчатки у продавца с обрезанными кончиками, чтобы удобнее было пересчитывать деньги.

Питер поднимает елку на плечо и становится похожим на дровосека.

Наш путь к дому лежит мимо дома Марка и Джуди. Мы обмениваемся понимающими взглядами, и Питер открывает калитку, ведущую в их двор.

Нас впускает Сейбл.

– Мама на кухне, – говорит она.

Мы могли бы и сами об этом догадаться по витающим в доме ароматам.

Мы заглядываем на кухню, и Джуди, зачерпнув деревянной ложкой томатный соус, дает нам с Питером попробовать. Он дует на ложку и пробует, потом соединяет в круг большой и указательный пальцы.

– Хотите остаться на ужин? – спрашивает она.

На ней джинсы и трикотажная футболка с эмблемой Гарварда. Одно плечо – в светлых разводах от неудачно пролитого отбеливателя. Ее волосы стянуты сзади гибкой лентой. Она похожа скорее на подростка, чем на профессора колледжа.

– С удовольствием, если вы потом пойдете к нам пить кофе и украшать елку, – говорит Питер. Он берет у Джуди ложку и зачерпывает еще соуса. Встретив мой удивленный взгляд, он говорит: – Уж если пробовать что-то, то нужно распробовать хорошенько. Одной пробы не достаточно. – Он тянется за третьей порцией, но Джуди, покачав головой, перехватывает его руку.

– Будет справедливо, если мистер Дегустатор оставит немного соуса на ужин. Сейбл, поставь, пожалуйста, на стол еще пару приборов, – просит Джуди.

– А где Саша? – спросила я.

– Ночует в другом месте. – Джуди моет салат-латук.

Входит Марк. Он тащит пару длинных французских батонов.

– Вы не представляете, какую схватку мне пришлось сейчас выиграть у Сола Мауса. Я просто шел по улице, никого не трогал, и вдруг на меня набросился какой-то мышонок в ермолке. Он даже повалил меня на землю, но мне удалось спасти продукт. – Он демонстрирует нам батоны. Мы видим, что горбушка одного батона обгрызена. – Да, мне удалось спасти все, за исключением маленькой горбушки.