Как и многие другие ньюпортские особняки, построенные в девяностых годах прошлого столетия, дом был спроектирован как подражание некоторым монументальным европейским образцам. В архитектуре «Морского прилива» соединились элементы французского замка и греческого храма. На его строительстве использовались материалы, привезенные со всего мира, а также изделия мастеров, работавших в Бельгии, Франции, Англии и Италии, – резчиков по камню и по дереву, ткачей, стеклодувов. Даже бельгийское кружево для занавесок, все еще висевших на высоких окнах первого этажа, было изготовлено на заказ. Его целый год плели два десятка бельгийских кружевниц. Джин размышлял о том, что сто лет назад оно обошлось в семнадцать тысяч долларов – почти полмиллиона, если пересчитать с учетом инфляции. И это одни только занавески!

Тяжелая дубовая входная дверь с грохотом открылась, и по ступенькам сошел вниз невысокий аккуратный мужчина с лицом эльфа и по-мальчишески подстриженными, белыми как снег, волосами.

– Мистер Джин! – воскликнул он с живым ирландским акцентом. – Должно быть, в спину вам дул попутный ветер, раз вы так быстро добрались сюда из Провиденса!

– Не просто ветер, Майк, скорее настоящий ураган! – ответил Джин Майклу Гилфиллану, преданному дворецкому его тетушки в течение последних двадцати шести лет.

Ответ Джипа вызвал любопытный взгляд Майка, но слуга знал достаточно много, чтобы не задавать лишних вопросов.

– Я отнесу ваш багаж в дом, сэр.

– Пусть он останется в машине, Майк. Я пробуду здесь всего десять минут, – бросил на ходу Джин, быстро поднимаясь по лестнице.

Звоня сюда из аэропорт Провиденса, он собирался спокойно отдохнуть в Ньюпорте четыре дня – с пятницы до понедельника. Но потом услышал, как его имя громко назвали по общественной системе оповещения. Джину было не по себе, потому что его вызывали обратно в Вашингтон. После того как два года назад он стал сотрудником Совета по национальной безопасности, ему было трудно выкраивать время для посещений своей бездетной овдовевшей тетки.

Войдя в устремившийся ввысь вестибюль, Джин позвал:

– Анита! Тишина.

– Тан-тан! – закричал он, перейдя на детское прозвище.

– Господи, мой дорогой мальчик, зачем так громко кричать, крыша может рухнуть! – ответил ему веселый голос.

Она вышла из огромной гостиной слева. Джин схватил протянутые руки тетушки и внимательно оглядел ее. В молодости Анита Данн была необычайно хороша собой и в старости сохранила следы былой красоты. Это была миниатюрная стройная женщина, но держалась она прямо и с достоинством, что создавало иллюзию высокого роста. С высоко поднятым, словно высеченным из мрамора подбородком, она двигалась, как юная балерина. Это впечатление еще больше усиливали большие ярко-голубые глаза, вздернутый нос и гладкие, без морщин, щеки. Аните было уже около семидесяти, и в ее блестящих черных волосах, которые она собирала в пучок на затылке, начинали появляться серебряные нити. Джин мог бы поддаться искушению, предположив, что черный цвет ее волос достигнут с помощью флакончика с краской, если бы Анита Данн не была такой женщиной, которая ничего не делает наполовину. Ей-Богу, уж если бы она решила красить волосы, то в них не осталось бы ни единого проблеска седины!

– Трудно поверить, что прошло столько времени! – произнес он, наклоняясь, чтобы поцеловать ее в щеку.

– Тут уж твоя вина, не моя! – весело защебетала Анита. – Это все ваши секретные правительственные дела! Можно подумать, что у такой страны, как наша, столько темных тайн, что ими приходится заниматься сутки напролет!

Она повела его в гостиную.

– Ну что ж, сейчас ты со мной, и это самое важное. Ты и представить себе не можешь, в каком восторге я была, когда ты сказал, что хочешь навестить меня. Никогда не нужно церемониться, Джинни! Считай, что ты здесь такой же хозяин, как и я.

– Спасибо, Тан-тан. И все же бабушка правильно сделала, что передала все это тебе, а не папе. Я счастлив, что на мне не лежит ответственность за сохранение этого «белого слона».[1]

Джин оглядел комнату, в которую они вошли. Она была размером с вестибюль отеля средних размеров. Три ее стены были увешаны картинами в рамах, богато украшенных позолоченными листьями, а четвертая представляла собой ряд застекленных дверей, через которые открывался вид на широкий газон и океан. На великолепных коврах стояли флорентийские столы и стулья с инкрустацией, обитые гобеленовой тканью или полосатым шелком пастельных тонов.

– Я не позволю тебе называть этого «слона» белым, – слегка побранила племянника Анита. – Этот «слон» – мой дом, и он весьма недурен!

Она уселась в одно из двух кресел в стиле Людовика XVI, стоявших возле камина, и кивком указала ему на второе.

– Садись, мой милый мальчик! Я велю Майку принести нам чай, и мы поговорим с чем-нибудь захватывающем.

И Анита потянулась к шелковому шнурку колокольчика.

– Тан-тан, – быстро заговорил Джин, – у меня нет времени на чай. Я должен успеть на вечерний авиарейс на Вашингтон.

Анита опустила руку и положила ее себе на колени.

– Мне очень жаль, что так получилось, но разразился кризис, – прибавил Джин.

– Ох, тьфу! – раздраженно сказала Анита. – У вас там все время кризисы! Пусть этим занимается кто-нибудь другой!

Джин терпеливо усмехнулся.

– Это не один из прежних кризисов, которые случаются каждый день, тетушка! На сей раз произошло нечто из ряда вон выходящее!

– Не может быть! – воскликнула Анита с таким жадным восторгом, как если бы она выведывала какую-нибудь пикантную новость из светских сплетен.

На мгновение Джин поддался было соблазну рассказать ей все. Фотографии, полученные с помощью аэросъемки, подтвердили, что русские разместили на Кубе баллистические ракеты. Президент Кеннеди собирался публично предъявить Советам ультиматум и потребовать немедленного вывоза своих ракет. Кеннеди полагал, что если он распространит эту информацию, то тем самым привлечет мировое общественное мнение на свою сторону.

Но Джин предпочел не портить тетушке этот безмятежный день, сообщая ей о том, что мир, быть может, стоит на пороге ядерной войны.

– К сожалению, Анита, я больше ничего не могу рассказать тебе.

Хрупкая женщина выгнула дугой одну из своих искусно подведенных бровей.

– Интересно, почему это ты потратил свое драгоценное время в период кризиса и явился сюда только для того, чтобы сразу же уехать.

– Ну, у меня есть одна проблема, и мне нужен твой совет.

Анита со вниманием кивнула.

Джин сделал паузу, чтобы привести в порядок свои мысли. Он опасался, что лишится расположения своей тетушки, если откроет ей всю правду.

– Ты знаешь, в начале пятидесятых годов я работал в нашем посольстве в Праге, – начал он. – В то время у меня были очень близкие контакты с чехами.

Когда Джин произносил эти слова, на него внезапно нахлынули воспоминания. Перед ним возникло прекрасное лицо Кат – каким он запомнил его, когда они занимались любовью. Его охватило такое сильное волнение, что он испугался проницательного взгляда Аниты, которая по выражению лица племянника могла обо всем догадаться. Джин встал, подошел к камину и продолжил:

– Среди моих друзей была одна супружеская пара. Их обоих посадили за решетку, как врагов государства. Когда женщина попала в тюрьму, она была беременна, и там у нее родился ребенок. Его отняли у матери и отдали на попечение государства. Несколько недель назад я связался с нашими людьми в Праге. Они сообщили мне, что этой девочке – а ей сейчас девять лет – позволят эмигрировать из Чехословакии и приехать в Америку, если здесь найдется дом, куда ее можно будет поместить. Я справлялся о ней, потому что лично знал ее родителей.

Джин убеждал себя, что не должен больше рассказывать никаких подробностей. Никаких упоминаний о женщине, которая устроила сцену перед посольством, пока ее не провели внутрь и не позволили поговорить с послом! Нет необходимости объяснять, как она настаивала на том, что агент американской разведки был отцом ее ребенка, а также причиной ее многолетнего тюремного заключения. Что она угрожала предоставить коммунистической пропаганде возможность совершить удачный ход, красочно поведав журналистам о том, как была изнасилована американцем, если правительство США не употребит все свое влияние и не отправит девочку к ее законному отцу.