— Ну и не ной теперь, что жить плохо!

— А губернаторов теперь вообще — назначают, так что не галди…

— У мэра партия была? Была! У губера — партия, у Басова — партия… так мы и до мышей дотрахались!.. Ешьте теперь единороссов, нате!

— … от ста до двухсот тысяч в месяц за программу отваливать — не хило?

— … демократы полностью обосрались на выборах…

— … фигушки… я сразу поняла — подтасовки… административный ресурс…

— … история, как маятник, — от диктатуры к демократии и обратно…

— … ты это, вон, ему, Лёньке скажи, террористу сопливому, про исторический процесс…

— … сам ты дурак!

— Ничего! Будет и на нашей улице пень гореть!

— За что бор-р-р-ролись? — это уже Кирилл перекрыл всех своей мощной глоткой.

— Так… подерёмся, что ли? — потёр висок Андрей. — Сцепимся клубком… как некрещёные дети, и покатимся. Короче, кто там следующий?

— Я! — вдруг вылезла раскрасневшаяся красивая Яна. — Я понимаю — не моя очередь, но я коротюсенько! Ладно?

— Ну… — растерялся Андрей и вдруг представил себе, как Ольга тянет руку на общем собрании и застенчиво встаёт, получив слово, одёргивая короткую чёрную юбку и машинально оглядываясь на Андрея в поисках поддержки… — Ну, я думаю, благородные сэры не будут возражать…

— А чего это? — запальчиво встрял Махно.

— Мы с Яной всё-таки гости, — улыбнулся Адрон.

— И ихнюю водку пьём! — вставила Оксана-вторая.

— А-а-а, — уважительно согласился Махно. — Ну… пусть… я что? Я не против…

Яна, волнуясь начала:

— Мне кажется, нет национальной идеи… Нет, не перебивайте! Я понимаю, это звучит чересчур… чересчур заезжено, что ли… Вот ты, Москвич… Лёня… у тебя есть понимание того, зачем тебя в армию забрали? Что ты должен делать после армии? И за каким чёртом ты затеял всю эту свистопляску? Есть такое понимание?

— Есть, — зло сказал Москвич. — Сваливать надо отсюда, вот и вся идея. Вы тут шумите, руками размахиваете, а нам всем с пацанами, если поймают, такое сделают, что пожалеешь, что не сдох. Тоже мне… армия… священный долг. Филон! Сколько у нас пацанов опустили, а? Шесть?

— Шесть, — отозвался Филон. — Месяца два назад один повесился.

— Помню, — сказал помрачневший Кирилл. — Я к армейским пузанам за сюжетом мотался… ни хрена толком не сказали… «слабый, неприспособленный»…

— Неприспособленный… херня! Его замордовали, вот и всё. Вован в армию сам пошёл, хотя мог отмазаться. Вован! Слышь? Били тебя по почкам? В говно носом тыкали?

За стеклом Вован густо краснел. Динамик включился и недовольно буркнул Светкиным голосом:

— Отстань от него! Нашёл о чём распространяться, придурок!

— Сама ты дура, — оскалился Москвич, — вас в армию не забирают, и сидите, не рыпайтесь! Отожрались тут… вас бы так!

— Я два года в Чечне по контракту — от звонка до звонка, — вскинулась Вика, — а у Светки муж месяцев шесть там же с камерой под пулями носился… Мы тут что тебе, девочки-припевочки?

— И я в Чечне был, — вздохнул Кирилл. — Сколько я вам девки, говорил — нечего на войне бабам делать.

— Кириллу брюхо распороли, — встряла Оксанка-вторая, — и стреляли в него… думаешь, нашли, кто? А за что? За криминальные новости!

— Ты уж извини, Лёня, но ты действительно всерьёз думаешь, что здесь одни лохи сидят? Бывшие очкарики-отличники? — спокойно спросил Андрей. — В Екатеринбурге иной кондуктор в трамвае получает практически столько же, сколько корреспондент.

— Мы тут все немного ёкнутые, — вдруг раздражённо сказала Оксанка. — На голову больные. Нас, видите ли, телевизор засосал. «Ах-ах! Телевидение, это нечто вроде наркотика! Это не работа, а образ жизни!» — бред собачий! Долбишься за копейки. Вон, Андрей и Вика хотя бы лицами в экране светятся… а я? А Инна? А Тарас?..

— Ну, морда в экране это тоже не сахар, — примирительно заметил Андрей. — Как правило, приличные люди к тебе в трамвае не пристают, зато алкаши лезут со страшной силой. «О-о-о, это же этот… как его… я же тебя по телику видел!!!» Иногда, от избытка чувств, могут и по морде заехать. Помните, как Вадику Переверзенцеву навесили? Именно от всенародной любви!

— Ленка его на следующий день еле-еле зашпаклевала, — сказал Роальд Вячеславович. — Я его уж и диафрагмой выбелил, и общаком держу, а он всё, как неживой — одной пудры с полкило…

— А вот не надо было ему накануне губернатора ругать, — рассудительно заметил Махно.

— Нет, ребята, — перебила Яна. — В армии всё-таки хуже! Вот вы хоть убейте меня, но я не понимаю — зачем она нам нужна в таком количестве?

— Это потому, что у тебя — сын! — скривился Кирилл. — Если бы ты девку родила — тебе бы на эту армию было — тьфу!

— Ах, я, значит, не способна о чужих детях беспокоиться?! — всерьёз завелась Яна. — Ну, спасибо, Кирилл Деревнёв! И, между прочим, у меня — дочка!

— Сиди уж! — Оксанка насмешливо ткнула розовым пальчиком с ухоженным ногтем в лоб Кирилла. — Развыступался…

— Нет, а что, неправда? — попытался контратаковать Кирилл, но Вика дёрнула его за ухо и погрозила кулаком.

— Грубой силой берёте… — заворчал Деревнёв, — нет, чтобы аргументировано! Только на чувства и давите…

— Кирилл! — это уже Адрон, — мы же тебя старались не перебивать!

— Давай, Яна, — выступил Лекс, — мочи козлов!

— Лучше иметь дочь проститутку, чем сына — прапорщика! — поддержал Нестор Махно.

— Я серьёзно говорю! — волновалась раскрасневшаяся красавица Яна. — Ведь, если разобраться, где-то мы все — вся Россия — упустили понимание того, что нам всем нужно. Нужно по-настоящему! Андрей, ты ведь учёным был? Ну, до 91-го года?

— Учёный — это громко сказано. Я в НИИ работал…

— Но у тебя, я помню, пять авторских изобретений в цветной металлургии! И готовую кандидатскую ты не защитил только потому, что ваш институт развалился. А, между прочим, это был самоокупаемый институт! Он же солидную прибыль приносил, я знаю!

— Было дело… — вздохнул Андрей. — Это ты правду говоришь.

— Из всех здесь сидящих только я, да Инна имеем диплом журналиста… и Роальд Вячеславович ВГИК заканчивал. А остальные? Оксанки обе из машиностроительного, Ольга — инженер-электрик, Кирилл — учитель, Лекс — программист…

— Хреновый я программист. И Ольга — хреновый инженер. Мы здесь гораздо больше зарабатываем! — возмутился Лекс. — И работать здесь интереснее, правда, Махно?

— Оксанка — хороший репортёр, — невпопад брякнул задумавшийся о чём-то своём Махно.

Москвичу стало тоскливо. Его пацаны, разинув рот, смотрели, как журналисты в главе с политиком, рассуждают о спасении страны. Молодняк… деревенщина, что с них взять. Самому Москвичу все эти разговоры надоели с детства.

Мать, тоже… дура. «Служи, сынок!» Давай, мол, поддержи честь Отчизны… Нет, прав был Радик Щукин: «Хочешь в армии гнить — ну и гний!» Безграмотно, может быть, но в самую точку. Ведь первый курс заканчивал! Если бы не Маринка… сука… давалка… любовь моя на всю жизнь…

Во… опять сцепились… «демократия», «свобода слова»… понеслась душа в рай!

Сколько помнил себя Москвич, всегда о профессиональной армии говорили… и что? Вот, пожалуйста, сидим, блин, ждём БМП и дороги в аэропорт…

Шумят журналисты, шумят… вон, Кирилл заорал, руками размахивает, Тараса перебивает…

Москвичу казалось, что всё это — бред беспросветный. На его взгляд Россия отличалась только одним — переменой полярности во взглядах на жизнь. Где у всех путёвых плюс — у нас минус. И наоборот.

Тот, кто просрал всё и разворовал — неизменно на белом коне. А тот, кто истово задницу рвал и себя не жалел — как мамочка моя бестолковая — обязательно в говне окажется. Но одну толковую мысль маманя высказала… за все последние годы — мол, для нас, русских интеллигентов, сама работа — уже и награда, и наслаждение…

Стоит ли удивляться, что не платят ни хрена? Ты, значит, работой наслаждаешься — и тебе же ещё и деньги платить? Вот и эти… глас народа… ишь, начальство им не нравится — ворует, мол, много… денежное довольствие, значит, маленькое у них…