Подавляющее большинство ведущих поэтов Москвы победили читателей. Как на личном уровне, так и вообще. Извели читателей поэзии как класс. Лишенные читателей поэты превратились в безвольные игрушки, полностью зависящие от новых литературных генералов.

Странно, что сами кураторы, являющиеся, как правило, рафинированными снобами, которые должны бы совок за версту чуять, не разглядели, на что похожа как две капли воды созданная ими структура. Ну, конечно же! Back in USSR. Только там литератор был так же абсолютно независим от читательского интереса к себе и так же абсолютно зависим от положения в Союзе писателей (литературной иерархии) и от правления СП (экспертного сообщества).

И вот когда поле боя осталось полностью за кураторами, вдруг как гром среди ясного неба «Фестиваль гражданской поэзии»!

А ведь не надо иметь диплом структурного лингвиста, чтобы понять простую вещь.

Например, «актуальная» поэзия волне возможна без читателя (на то, видимо, она и «актуальная»). И Новый эпос вполне возможен без читателя (на то он и новый).

А вот гражданская поэзия без читателя - это такой вопиющий оксюморон, что, боюсь, даже великим толкователям из журнала «НЛО» нелегко будет заболтать логическое противоречие. Значит, псу под хвост десятилетие лихорадочной работы филологической мысли. Значит, придется начиная с нуля писать монографии с цитатами от Ямвлиха до Жижека о том, что читатель все-таки нужен. О том, что поэзия есть коллективный организатор и пропагандист, а поэт есть агитатор, горлан и главарь.

Из-за чего этот огромный, неуклюжий, скрипучий поворот руля? Да все из-за того. Мировой экономический кризис. Причин, собственно, две. Главная - съежились гранты. Не разгуляешься. И причина вторая, побочная. Вследствие того же кризиса возникли надежды на некоторую политическую «движуху», в которой ведущие московские поэты не прочь поучаствовать.

Да наплевать на причины. Восславим экономический кризис, заставивший ведущих поэтов спуститься с башен из слоновой кости, из кафе «Улица ОГИ», из шорт-листов премии Андрея Белого, из программы «Открытый мир» для того, чтобы метать динамитные слова своей бескомпромиссной гражданской лирики в народные массы, которые, несомненно, были представлены самым широким образом в «Цурцум кафе» Центра современного искусства «Винзавод».

В любом случае интенция процесса представляется крайне позитивной.

Может быть, и вправду фабрика поэтических звезд остановит свой конвейер по производству бесконечных клонов Геннадия Айги и Аркадия Драгомощенко (то есть продукции на экспорт, никому, кроме западных славистов, неинтересной) и обернется лицом к внутреннему рынку? К отечественному потребителю? К изголодавшемуся по пламенному поэтическому слову русскому народу?

Сейте разумное, доброе, вечное.

Хватит шакалить у иностранных посольств, граждане выдающиеся поэты! Тем более что бабок там все равно уже нет. Денежки-то у славистов того… Спасибо, товарищ кризис!

А напоследок я скажу…

Воротясь из Израиля и обозрев полемику вокруг моей крошечной статейки в “Ex Libris”, в развитие дискурса могу прорыдать лишь следующее:

Горько-сладкие почки весенние

Набухают на ветках берез.

Удавили Сережу Есенина,

Я не в силах сдержать своих слез.

Пробудились желания плотские,

Только нет в душе больше огня.

Загубили Володю Высоцкого,

Наконец добрались до меня.

Ах, куда мне мальчонке податься?

Черствый хлеб себе в воду крошу.

Объявили меня литературным власовцем,

Точнее литературной Лидией Тимашук.

Бьют меня, в белый свет, как в копеечку,

По башке, по руке, по ноге.

Пропадаю я из-за статеечки,

Что отправил в “Ex Libris” НГ.

Поднялась на меня зло и мощно

Вся тусовка ОГИ-ПирОГИ

За Аркадия, свет Драгомощенко,

За Геннадия, да за Айги.

Даже срать со мной рядом не велено

Всем поэтам, гурьбой и гуртом

Обозвали меня «шавкой Гельмана»

И за что-то грузином при том.

Ах, помилуй мя, Господи, грешного,

Никогда мне в судьбе не везло.

Поэтесса какая-то нежная

Обещает разбить мне ебло.

Я ж в статье выполнял спец.задание,

Принималось решенье в верхах,

Начинается ею компания

По борьбе с формализмом в стихах.

Мне статью заказали Правители,

Что там Гельман, повыше бери.

Берегитесь поэты-вредители,

Начинайте сушить сухари.

Что ж не все вам есть сладкие пряники

Да верлибры шипеть в микрофон,

Надевай шерстяные подштанники,

Забирайся в телячий вагон.

Ну а мне, как борцу против нечисти,

Против литературных иуд,

За заслуги перед Отечеством

3-ей степени орден дадут.

Посмертно.

Ода к русской философии

Философ Иванов просыпается по будильнику.

Пива нет, голова болит. Желудок дрожит просительно.

Начинали на кафедре, потом он кому-то зарядил по ебальнику,

Или ему зарядили. В мире все относительно.

Философ Иванов не помнит, когда у него в последний раз была женщина,

Потому что Танька с филологического - натуральная сука.

Жизнь разорвала пополам экзистенциальная трещина.

Такая вот злая мудрость. Такая вот невеселая наука.

Русская философия вообще неказиста.

Об Иванове никто не слышал. Все слышали о Сенеке.

Все знают Канта - унылого прибалтийского нациста.

И Сократа с Платоном. Конечно, они ж гомосеки.

Может, у нас с фамилиями беда?

У них все красиво - Гегель. Фуко. Лакан.

А у нас в лучшем случае - Григорий Сковорода.

В худшем - и вовсе Карен Хачикович Момджан.

Рассуждая так, или примерно так,

Философ Иванов преодолевает внутренний шторм,

Собирает волю в кулак

И отправляется в Дом ученых, на форум.

По залу носятся сквозняки.

На столах иноземные сочинения грудою.

Иванов задремал. Его сны легки.

Грезятся ему аспирантки безгрудые.

Такие трогательные. В очках. Без трусов.

Целуют. Целуют, как надо. Туда, куда надо.

Иванов уже ко всему готов,

Но сон разрушает стрекотание какого-то гада.

Аспирантки прочь улетают стайкой,

Иванов проваливается во внешний ад,

В зале тоска, перегара запах довольно стойкий,

Иностранец с кафедры бормочет про категориальный аппарат.

Аппарат Иванова скукоживается, Иванов - наоборот встает.

Жизнь ему нравится все менее и менее.

Иванов неспешно двигается вперед.

Зал затихает в недоумении.

Докладчик пытается прикрыть плешь,

Иванов же в порыве дионисийства зверином

Демонстрирует ему, посиневшему сплошь,

Как в отечестве философствуют графином.

Не, ну конечно, милиция, кровь, скандал,

Штраф, пятнадцать суток, и много другого разного.

Но зато Иванов человечеству показал,

Что такое настоящая критика чистого разума.