Они карабкались вверх по дороге, превратившейся в еле видимую тропинку. На ночь они выкапывали ямы в снегу, в которых спасались от жестокого пронзающего ветра. Когда они подошли к самому высокому из сверкающих голубых пиков, начались снежные бури, хватавшие человека целиком и сбрасывавшие вниз, на верную смерть, а вместе с бурями приходили баньши, зловеще воющие духи, помещенные сюда богами, которые хотели оградить от появления смертных свой запрещенный мир севера. Их вой походил на звук, который раздается когда рвется ткань, но в сотни раз громче, и сопровождался потусторонними завываниями, то высокими, то низкими, а сами баньши плавали и кружились в порывах жестокого ветра. Несколько человек сошло с ума и бросились в пропасть, только бы не видеть и не слышать их.

Тем не менее не лавины и не баньши, а жажда была их самым страшным врагом. Парадокс: в этом море замерзшей воды ее не могло утолить никакое количество съеденного снега. Подъем требовал так много энергии, что человек терял больше жидкости, чем мог получить от пригоршни снега. Многие из них страдали от обезвоживания, а потом начинали бредить. Они исчезали из своих ночных укрытий, несомненно уводимые горячечными миражами колодцев с водой. Никто не видел, куда они шли или куда падали. Но каждое утро все меньше и меньше людей выныривало из снега.

В сознание барона, в месте, куда не могли проникнуть ни завывания ветра ни жажда, находился общий план гор; он превосходно помнил карту местности, которую выучил, когда был еще мальчиком: легендарные имена вершин, вызывавшие восхищение у школьника, вызывали страх у взрослого мужчины. Они поднимались все выше, пик за пиком оставались позади, но барон всегда искал один, стоявший на самой крыше мира. Внезапно на какое-то мгновение тучи разошлись и он заметил его через падающий снег, белый, с изломанными гранями, похожий на копье, устремленное в небо: Сегрон, самый высокий в Палисадах. Под ним находился перевал, за которым начинался спуск с гор.

Именно тогда он осмелился опять пересчитать своих людей, в первый раз с того времени, как они вышли из болот. Он делал это медленно, педантично, касаясь каждого из них своим обмороженным пальцем. Но на этот раз подсчет не занял у него много времени, хотя он совсем не торопился: только пятнадцать человек выжило. Девяносто восемь погибло.

Люди уже проходил через перевал под Сегроном. В последний раз это было тысячу лет назад, во время похода Легиона Огня против темных созданий, живущих на севере. Но и та экспедиция проходила в очень тяжелых условиях: никто из легиона не вернулся в Тралл, хотя они вышли летом. А теперь в этих горах, находящихся в тени умирающего солнца угнездилась зима, навсегда.

Только однажды после этого легиона человек пытался пересечь Палисады. Фуртал, придворный певец, как-то раз спел песню о холодной зимней ночи в дворце на Серебряном Пути. Он и был единственным человеком, вернувшимся из самой последней, несчастной экспедиции. Он никогда не говорил о том, что там произошло, за исключением нескольких загадочных строк:

Рядом с Сегроном стеклянный грот

Там гордая армия стоит и ждет.

Перед ними зло гнездится в горах,

Равнина Призраков и древний страх.

На Юге — тепло, но не греет оно.

Там Дом вдовы, а дитя больно.

Настала ночь, когда они подошли к перевалу под пиком. Небо грозило новым ураганом. Темное пятно в снегу, покрывавшем каменный склон, подсказало барону, что в основании горы находится скрытая пещера. Они пересекли замерзшее маленькое горное озеро и проломили ледяной занавес, скрывавший вход в пещеру.

Внутри, в синей глубине пещеры, они нашли своих предшественников. Они казались серыми статуями, ряд за рядом стоявшими у задней стены пещеры. Трупы, полностью замерзшие и идеально сохранившиеся во льду. Предки были одеты для войны, войны, которая бушевала тысячу лет назад: древние чеканные доспехи, на плечах округлая броня, на голове острый шлем. Древние мечи и щиты лежали рядом с ними, тоже замерзшие; куски металла около их ног.

В пещере было невероятно тепло по сравнению с ледяным холодом снаружи. Тем не менее температура была ниже нуля. Оставаться здесь означало умереть, и очень быстро; вот тогда они бы присоединились к этим мертвым предкам.

Иллгил не знал, откуда у него появился голос, но этот голос принадлежал другому времени; тому времени, когда он приказал инженерам вскрыть могилу Маризиана, несмотря на протесты жрецов Ре; тому времени, когда он приказал открыть все ворота Тралла и всей армии выйти из них навстречу Фарану Гатону; тому времени, когда его слово было законом.

Когда человек слышал такой голос, он молча подчинялся, несмотря на изнеможение, и все, кроме двоих, последовали за ним, когда он приказал уйти из пещеры и оставить смерть за собой. А те двое, которые остались, уже сейчас выглядели, как покойники. Барон бросил на них последний взгляд и нырнул в снежную бурю, бушевавшую снаружи.

Несмотря на летящий снег они нашли несколько маленьких каменных пирамид, указывающих дорогу вниз, за перевал. Очевидно, некоторые из древних легионеров выжили и ушли на север.

Осталось так мало его людей, что, наконец-то, даже их не самой длинной веревки хватило, чтобы связаться между собой. Буря и не думала униматься, и они спускались по ледяному склону, который из-за вечного ветра был так сглажен, что казался льняным полотном, туго наброшенным на плечо горы. Мир вершин и облаков лежал справа под их ногами; каждый шаг казался шагом в пропасть, которая ждала их. А над их головами с подветренной стороны северного лица Сегрона предательски свисали ледяные карнизы. Время от времени они смотрели вверх, ожидая лавины и грохота обвала. Но пока они пробивались через снег, доходивший им до колен, то слышали только вой ветра, треск своих потертых сапог и шорох поношенный одежды. Лавина так не сошла и ветер ослаб, как если бы древние боги наконец неохотно признали: люди будут жить.

Все эти дни Илгилл прожил как во сне, утоляя жажду и голод жалкой пищей, которую принесли его люди, и мясом лошадей, которых они зарезали в предгорьях. Но тринадцать выжили. И у него все еще был Жезл, а Жезл по-прежнему испускал яркий свет, когда у них над головами висели облака, а вокруг было не видно ни зги из-за снежной бури.

Они мало-помалу спускались, связанные вместе одной веревкой: иногда его тянули остальные, иногда он тянул их. Они стали частью одного существа, их индивидуальные сознания исчезли, и это существо сражалось за свою жизнь. Если один падал на остром как бритва кряже, другой не говоря ни единого слова поднимал его, и первый, не пробормотав ни единой благодарности, снова включался в коллективный спуск.

В конце концов они ушли с самых высоких склонов Сегрона. Они спустились по леднику, расколотому шестифутовыми трещинами, по непрочным снежным мостам пересекли голубые пропасти. Дважды эти мосты рушились, превращаясь в снежную пыль. И оба раза упавших людей, от изнеможения даже неспособных испугаться, вытаскивали обратно.

Конец ледника. За ним висячая долина.[3] Они спустились по черно-белому каменистому откосу, на котором не сумел вырасти ни один куст, и погрузились в поднявшийся густой туман, в котором едва видели друг друга; туман завивался вокруг них, как если бы хотел проверить их на прочность, а потом поднялся и растаял в небе.

Когда они уже спустились достаточно низко и опасность уменьшилась, Илгилл начал выходить из ступора — бредового состояния, к которому он относился как к силе, вошедшей в его сознание; сердце забилось быстрее, несмотря на лед, по-прежнему сковавший душу. Все тринадцать выживших спустились с Пика Сегрона. Легион избранных. Провидение или Жезл, а может быть они оба вместе, сохранило их: они перевалили Палисады.

Но потом на них опять накинулась снежная буря. Пришлось опять сделать ямы в снегу и зарыться в них, на двое суток. Двое умерло от укусов холода; еще один ушел в бурю, пока другие спали; больше его не видели. Оставшиеся десять жестоко страдали, но их сознание было закалено пройденными испытаниями, так как те, кто пересек Палисады, превратились в людей со стальной волей.