В особенно торжественные дни царских семейных праздников стол загромождался искусными изделиями придворных кондитеров.

Так, например, по случаю рождения царевича Петра на один только «родильной» царский стол было подано сто двадцать сладких блюд, «коврижка сахарная, большая — герб государства Московского; вторая коврижка сахарная же, коричная; голова сахару большая, росписана с цветом, весом два пуда двадцать фунтов; орел сахарной, большой, литой, белой; другой орел, сахарной же, большой, красной, с державами, весу в них по полтора пуда; лебедь сахарной, литой, весом два пуда; утя сахарное, литое ж, весом двадцать фунт; голубь сахарной, литой, весом в восемь фунт; город сахарной — кремль с людми с конными и с пешими; башня большая с орлом; башня средняя с орлом; город четвероугольной с пушками…» и т. п.

После парадного обеда, тянувшегося иногда от пяти часов дня до девяти вечера, рассылались еще подачи с царского стола на дом отсутствовавшим или особо почетным гостям. Всего же каждый день для царского двора требовалось не меньше трех тысяч яств. Приготовляли их пятьдесят девять поваров и ставили на столы на парадных приемах сто восемьдесят три стольника и стряпчих.

В ведении Тайного приказа состоял и Аптекарский двор. Здесь под надзором его подьячих приготовлялись лекарства для царской семьи и напитки для царского стола: брага и меды ставленные, пиво «доброе» и расхожее, морсы ягодные и фруктовые. Там же производилось «сиденье» коричной, анисовой и тминной водки и разных настоек в таком количестве, что они шли даже на продажу в московские кабаки и приносили царю значительный доход. Виноградные же вина «романея», «малмазея» и «кинарея» закупались обычно у иностранных купцов.

Судя по тем же записям в приходо-расходных книгах Приказа тайных дел, царь не прочь был заработать и на торговых операциях с заграницей. Так, например, в 1663 году Алексей Михайлович послал в Персию подьячего Тайного приказа Кирилла Демидова с соболями и другими товарами, взятыми на комиссию у московских купцов. Выгодно продав их, подьячий купил там ковры, бархат, шелк и парчу и рассчитался с купцами таким образом, что часть этих товаров досталась царю почти даром.

Новые и довольно жесткие порядки навел «кроткий» царь Алексей Михайлович и в самом дворце. Отправляясь в поход, царь требовал, чтобы во время его отсутствия традиции и церемонии соблюдались бы так же строго, как и при нем. Наводить страх на «детей боярских», несших обычно караул на дворцовых лестницах, он поручал начальнику Конюшенного приказа, своему двоюродному брату и приятелю, занимавшему должность «царского ловчего», Афанасию Ивановичу Матюшкину.

В одном из своих писем к нему Алексей Михайлович наказывал:

«И ты прикажи дьяку Петру Арбеневу моим словом про детей боярских… чтоб сам почасту их днем и ночью смотрел, таки ль все тут, да и сам ты смотри их почасту; да прикажи и то ему: а которова не будет, и он бы насмерть сек батоги».

Даже своих стольников, будущих бояр, если они опаздывали на смотр, царь приказывал тут же купать в пруде в любую погоду.

«Да извещаю тебе, — писал он в том же письме, — что тем утешаюся, что стольников беспрестанно купаю ежеутр в пруде; иордань хорошо зделана; человека по четыре и по пяти и по двенадцати человек, за то, кто не поспеет к моему смотру, того и купаю…»

По поводу встречающегося в этом письме вышедшего из употребления слова «иордань» в конце прошлого века разгорелся спор между двумя знатоками русской старины — издателем «Русского архива» П. И. Бартеневым и уже известным читателю И. Е. Забелиным.

Бартенев утверждал, что «иордань» — это прорубь, пробиваемая в январе во льду для водосвятия, и делал отсюда вывод, что царь купал провинившихся стольников в лютый мороз в ледяной воде.

Забелин же доказывал, что «иордань» — это отверстие в плоту с перилами, сооружаемом для вторичного водоосвящения, совершавшегося обычно первого августа, и считал, что принудительное купание стольников могло иметь место поэтому только летом.

Кто из них был прав, так и не выяснено до сих пор. Вероятно все же, что купание происходило при любой погоде, потому что в том же письме к Матюшкину Алексей Михайлович счел нужным оправдываться: «Да после купанья жалую, зову их ежедён, у меня купальники те едят вдоволь, а иные говорят, мы де нароком не поспеем, так де нас и выкупают да за стол посадят».

После холодной ванны стольники, оказывается, обсыхали за царским столом.

Даже потешные дворы, устроенные в подмосковных селах — в Семеновском и Коломенском — специально для царской забавы, тоже числились за Тайным приказом, и царь завел там такие же строгости, как и во дворце.

Наставляя Матюшкина, заведывавшего в качестве главного ловчего и сокольничего обоими потешными дворами, как надо ухаживать за ловчими птицами, требовательный царь нагонял на него страху: «А будет вашим небрежением Адарь или Мурат или Булат или Стреляй или Лихач или Солтан умрут и вы меня не встречайте, а сокольников всех велю кнутом перепороть».

Приезжавший в Москву наблюдательный иностранец, посол германского императора барон Мейерберг, подметил, что обучение царских ловчих птиц тщательно скрывалось от посторонних глаз.

«…Но вот однажды в воскресенье на масленицу, когда у нас было несколько человек гостей и мы сидели с ними за столом, — вспоминал посол, — вдруг вошел к нам в комнату первый наш пристав и с великой важностью, как будто было какое-нибудь особенное дело, пригласил нас перейти в секретный кабинет наш. Вслед за ним явился туда царский сокольничий с шестью сокольниками в драгоценном убранстве из царских одежд. У каждого из них на правой руке была богатая перчатка с золотыми обшивками, и на перчатке сидело по кречету…

Пристав, обнажив голову, вынул из-за пазухи свиток и объяснил нам причину своего прихода. Мы стоя слушали, как он читал. Дело было в том, что великий государь, царь Алексей Михайлович, узнав о нашем желании видеть его птиц, из любви к верному своему брату императору Леопольду прислал к нам на показ шесть кречетов.

В почтительных выражениях стали мы говорить с сокольничим, хвалили птиц, удивлялись их необыкновенной величине и спросили, как они ловятся. Но сокольничий, не желая выдать тайну своего повелителя, приложил палец ко рту и сухо отвечал нам: «Во владениях нашего великого государя».

В архиве Приказа тайных дел сохранилось много любопытных документов о соколиной охоте, любимом развлечении Алексея Михайловича.

С той минуты, как птица была поймана, она уже считалась «государевой», ее усаживали в закрытый войлоком возок или сани и везли в Москву «с великим бережением».

«…Едучи дорогою, смотреть великого государя кречетов и беречь накрепко, — гласил особый наказ, — чтоб те великого государя кречета были довезены до Москвы здоровы, во всем в целости, и никоторые бы птицы небережением без призрения не истеряти и с голоду не поморити и дурна никакого над государевыми кречетами не учинить».

Ямщики обязаны были везти птиц бережно и не погонять лошадей кнутом, чтоб от быстрой езды «порухи птицам никакой

не было», в противном случае они сами отведывали кнута. Воеводы же предупреждались, что, если птицы пострадают из-за задержки лошадей, вотчины и поместья этих воевод будут отписаны на государя.

Царь требовал, чтобы главный сокольничий и его помощник постоянно сообщали ему о малейшем недомогании его пернатых любимцев.

«…Да ты писал с сокольником с Офонькою Кельиным, — упрекал он Матюшкина, — и его Мурату кречету есть легче, а какою болезнью болен был, того к нам не пишете; да ты ж пишешь, что сибирский кречет Колмогор болен, а какою болезнью болен, того к нам не пишете и от чего заболел…»

С хищными ловчими птицами — кречетами, соколами и ястребами — царь охотился на лебедей, гусей, уток, а иногда и на зайцев.

По приказу царя на одном из потешных дворов ежедневно велся дневник: «в который день, которого числа дождь будет». Эти сведения были нужны на случай выезда на охоту. Но, судя по заносившимся в этот дневник записям, никакой дождь и даже снег не могли удержать царя от любимого развлечения. Алексей Михайлович в молодые свои годы тешился охотой с ловчими птицами в любое время «до кушанья» и «после столового кушанья», шел ли дождь «добре велик» или «с переметкою», и возвращался в Москву даже под утро. «А к Москве государь пришел в пятом часу ночи», — такие записи часто встречаются в дневальных книгах того времени.