— Откуда ты?
— Я… 1243-й полк. Разведка.
— Где остальные?
— Туда пошли.
Стройный военный повернулся и тем же быстрым шагом пошел к машине.
— Товарищ генерал, тут действует разведрота 1243-го полка. Как вы предполагали, немцы везли боеприпасы и продовольствие. Сейчас же отправлю старшину со взводом.
"Ба, так это машина командира дивизии! Что же так неосторожно плутает?" — подумал Федор.
Газик повернул направо и вскоре исчез за небольшим холмиком.
Прошел еще месяц. А бои не утихали даже ночью. В такой суматохе — на четвертое утро после того, как Федор один перебил немецкий обоз — противник снова овладел Тарутином. Полк, потеряв много своих убитыми и ранеными, вынужден был боевой участок сдать другой части. Теперь, передвинувшись на занятую некогда им позицию, держит оборону.
Погода резко потеплела: появились лужи, потекли ручейки. Но ночью, особенно под утро, от стужи знобит и зуб на зуб не попадает. А днем развозит и ко сну тянет. От прилипшей к ботинкам и обмотке глины еле передвигаешь ноги. Шинель, промокшая насквозь и испачканная грязью, бьет колени. В ботинках хлюпает, ноги ночью мерзнут, днем преют до появления на ступнях твердых, бледных морщин.
У Федора лицо сильно обветрено, губы потрескались и шелушатся. Он ведет огонь так, будто всю жизнь только этим и занимался: прикидывает, присматривается, когда целится, весь застывает… Серьезное выражение лица иногда сменяется чем-то похожим на улыбку — значит, попал в цель.
Возле него спит напарник. Как только пришли сюда, Федор добыл широкую доску. Сейчас стоит на ней. Когда наступит его черед отдыха, вытащит ее со дна окопа, вытрет немного и, положив на свою нишу, ляжет поспать часа на полтора-два.
Жизнь на передовой для солдата — это всегда испытание. О том и слов нет. Она ему часто преподносит то, чего ожидал меньше всего. Фашистский самолет, к примеру, сбрасывает вместо бомб пустые бочки с отверстиями. Новичок испугается рева и свиста таких бочек больше, чем настоящей бомбы. Не зная куда деться, он жмется изо всех сил к земле. Страшный рев давно прошел, а он все лежит и, зажмурив глаза, ждет взрыва… Или вчерашний случай. Ничего не скажешь, и смех, и горе.
Немцы раньше каждый день вопили по радио: "Генерал Соколов вас оставил на произвол судьбы, во избежание кровопролития, сдавайтесь или истребим всех до единого!" А сегодня почему-то не слышно было. "Приперло, значит, фрица", — подумал тогда Федор. Сил и у наших было мало: взвод имел десяток бойцов, два пулемета и один миномет. С той и с другой стороны огонь постепенно угасал и к четырем часам вовсе прекратился. Из немцев один солдат свой автомат отложил в сторону, а сам медленно выполз на бруствер. Затем, почуяв, что не стреляют, сел, огляделся и снял каску. Это подействовало и на тех, и на других. Вскоре и они, и наши сидели на обочине траншеи. Федор тоже вылез и попытался сесть, но под ним попадались то осколки, то обломки человеческих костей. Тогда он достал свою доску и, сидя на ней, стал выжимать подол шинели, не забывая следить за фашистами. Кто курит, кто скоблит шинель, кто очищает обувь от грязи… От всех клубится пар. Очень уж похожи на кур, вымокших в луже и севших сушиться на жердь. Поле между двумя траншеями представляло собой безобразное по виду, невероятное по составу месиво. Оттуда торчало все: стволы разбитых винтовок и орудий, куски танков, сгоревших, затем разнесенных взрывами изуродованные человеческие кости… Бесчисленные бесформенные воронки заполнены грязью и талой водой. "Ну и разнесло… Как же… Сколько тут поплясала война!" подумал Федор. Почти одновременно с его внутренним голосом донесся до его слуха хриплый голос:
— Рус, сдавайс!
Кто-то из наших не выдержал — выругался и, сотрясая палкой, которой чистил ноги, крикнул тому:
— Фриц, сам сдавайся!
И снова поднялась недружная трескотня перестрелки.
К вечеру к фашисту, видимо, подошла подмога — два раза вставал в атаку. Вторую атаку наши отбили с помощью интендантов, отделения саперов, выполняющего тут какое-то задание и группы офицеров штаба.
А как дальше быть немногочисленным бойцам, отстреливающимся от фашистов? Чего бы судьба ни преподнесла, им надо бы пополнить свои ряды…
Федор по прежнему со старанием ведет огонь. Он давно охотится за пулеметом, который время от времени угрожающе бьет по нашим.
— Ну, погоди, все равно доберусь
Он прицелился было, как кто-то тронул за плечо. Обернулся — в траншее, нагнувшись, стоит подносчик, маленький такой, но с бородой.
— Здорово, друг.
— Здорово.
— Патроны принес? Суп где?
— Есть патроны! Целых четыре диска!
— Ого! А я тут из винтовки по одной тюкаю. Ну, сукин сын, теперь держись!
— Я?!
— Ты что? Это я фашисту говорю.
— Знаешь, пополнение пришло. Штыков — 750, танков — больше десятка и орудий уйма!
— Ну-у? А не брешешь?
— Что ты! Вот-вот в атаку поднимутся! На-те, хлеб, сахар, масло. А с супом вот что вышло, во… — Поднос чик показал пробитый термос. — В следующий раз обязательно принесу!
Подносчик тут же исчез. Но Федор, узнав о подходе пополнения, про суп и забыл. "Выходит, подошли ещё ночью. Ведь слышал же гул моторов!"
Назавтра, утром 30 марта, в 6 часов началось то самое наступление, которого бойцы ждали, уже несколько месяцев.
СОБИРАТЕЛЬ КОРОНОК И БОЙ НА ВЫСОТКЕ
В бою за высоту с отметкой 227,9 Федор получил второе ранение. На этот раз рана была более серьезной. Он шел, нагнувшись, и пуля угодила чуть выше связок нижних крупных мышц левого предплечья. Не очень болело. К тому же он оказался единственным ходячим раненым. Стало совестно: к первой машине не подошел и, не дожидаясь второй, направился в сторону передовой.
При первом ранении он и в санбат не пошел. Тогда пехота противника на трех танках прорвалась через их окопы. Надо было закидать ее гранатами. В пылу схватки он так и не заметил, когда пуля успела пробить его левую руку между лучевыми костями. Перевязал ее после боя лоскутом от своей нижней рубахи. Чтобы не кровоточила, по совету одного старого солдата прижег рану горящими мелкими лучинами. Через неделю рана зажила без следа.
Федор решил и на этот раз не отправляться в госпиталь. Когда вернулся во взвод, командир даже обрадовался:
— Значит, отпустили? Молодец! Комбат как раз требует хорошего стрелка. К нему пойдешь. К Шарапову. Он на КП. Найдешь? Ну, беги!
У командира батальона Федор, чтобы скрыть свое ранение, держался как можно спокойнее. Шарапов, Шарапов… Где же видел он этого старшего лейтенанта?
— Разведчик?
— Нет, я снайпер.
— Тогда пойдешь в группу стрелков, будете прикрывать группу захвата.
Старший лейтенант коротко объяснил, что они сегодня ночью идут в разведку по направлению Инчиково и должны доставить «язык».
— Иди в землянку Ахиндеева, ешь досыта и отдыхай. Задание дадим перед уходом. — Шарапов встал и про тянул руку. — До вечера!
В сумерках обе группы лежали рядом под носом у противника. Пока шли, рана не очень беспокоила. Затем пришлось идти то пригнувшись, то на четвереньках. Тут-то и начались его муки. Федор следовал за своей группой, стиснув зубы. У него от напряжения выступил пот, в висках и ушах звенело, перед глазами поплыли зеленые, красные круги. Неужели не выдержит? Нет, надо идти. Скажут — струсил… Когда прикрывающая группа присоединилась к группе захвата, разведчики остановились перед распадком. Видимо, решают как дальше идти. По оврагу нельзя: там еще снег и немудрено попасть в засаду. И точно, пошли поверху. Федор на минуту забыл о своей ране и взял в рот снег. Разведчики пошли по гребню холма: сначала группа захвата, чуть погодя и прикрывающая. Федор с последней полз между лужами. Сейчас нельзя отставать и он ползет через силу, стараясь отогнать боль.
Взглянуть бы в эти минуты на свою семью! Должно быть, уже поужинали. Старик, наверняка, не сидит без дела, то ли сани делает, то ли стенки бочки обтесывает. Старший сын, наверно, играет рядом с ним щепками, а младший уже должен спать. Какой же теплый и уютный был у него дом!